.
   One might say Turpin is still in shock, but that would be only half of the truth. He is just too deep now, that Frankenstein thing got to him now even more than ever. His wounds has been tended to – his right hand fingers lost forever and his left eye barely seeing anything - but he’ll be damned if he cares. He’ll be forever damned if it stops him.

   Да, в голове всё ещё туман от всех тех тех микстур и антибиотиков, которыми его накачали. Осматривавший его врач, как и сопровождающий Алистэр, настаивал на том, что инспектору нужно хотя бы пару дней отлежаться. Дать отдых себе, руке, да и едва пережившему это происшествие глазу, но, движимый пылающим как никогда праведным гневом, Родерик был уверен, что и так не почувствовал бы сейчас ни усталости, ни боли. Его тело получило достаточно серьёзные повреждения, но он просто не мог ни на секунду остановиться и задуматься об этом, осознать и ощутить в полной мере потерю пальцев и возможную, всё ещё маячащую где-то на горизонте слепоту на один глаз.

   Но есть  Франкенштейн. И его богомерзкое дело, творящееся теперь ещё и с подачи или под покровительством не кого-нибудь там, а самого Финнегана. Где-то глубоко внутри Турпин всегда был уверен, что эта фамилия сулит Лондону одни лишь проблемы, и теперь эта порочная связь с Франкенштейном и его делом только подтверждала некогда пассивные, весьма смутные подозрения.

   Почему же никто не понимает, не осознаёт, что происходит?! В голове Турпина, лучшей ищейки Скотланд Ярда за последние несколько лет, всё складывается идеально - все кусочки истории сливаются в одну большую и ясную картину, которая зудит и жужжит там, прямо как те мухи вокруг трупа шимпанзе, что они обнаружили в университете. Всё на столько прозрачно и логично, что не догадаться, не понять, что на самом деле происходит, может только имбецил. Но они не видят, они не понимают, они говорят - no signs of foul play, они не дали ему проклятый ордер, и всё пошло наперекосяк. Словно бы вселенная сама ставила ему палки в колёса - неудача тут, глупость там, поторопился, недооценил, не допустил вероятности, отвлёкся. Но почему, почему, Господи?

   Глупцы и слепцы, все они. Если они не видят, эту миссию возьмёт на себя он. Кто-то же должен. Кто-то обязан остановить Франкенштейна. И если ему ставят препоны, если он спотыкается на пути и ощущает сопротивление, значит он прав.

   So he just goes on and on and on with his almost mindless chatter, spilling out his unsorted thoughts and conclusions to his colleagues in last stupid hope they will hear him, they will understand. Sadly those two seem to be more concerned with his current state of health and mind, not the case itself.

   “Rody, stop it!” says the Chief Inspector for the third time in a row.

   But he still cannot hear this over the sound of his thoughts pounding loudly in his actually quite hurt head. Она и правда болит. Действительно болит и ноет от внутреннего кровопролитного сражения между попытками остатков адекватного сознания захватить контроль над телом, идущим на поводу у совершенно нездоровой фиксации. Вот что такое на самом деле Виктор Франкенштейн и вся эта суматоха вокруг его непотребных действий. Он, его облик, его репутация, его слова, его произвол и без-на-ка-зан-ность - словно песчинка, попавшая в слажено и чётко работающий механизм разума инспектора Турпина, скользнувшая меж рычагов, уткнувшаяся в мельчайший зазор между шестерёнками и застопорившая ко всем.. чертям? всё движение, но вовсе даже не остановив работу. Нагруженный, трудящийся на всю мощность, его мозг просто не может переварить, переработать, размолоть и утилизировать эту зудящую так мелкую дрянь. Это дело требует разрешения. Он не может... не должен.. не может оказаться прав. Он должен, обязан быть остановлен...

   “We can.. and we will”, - repeats the Chief Inspector calmly but forcefully.

   And only this little yet obvious change in his tone finally snaps Roderick from his trance. His sight whether it’s mental or physical (or both) focuses on the man before him. And no matter the injury, both of his eyes are visibly tinted with incomprehension and disbelief.

   A weak and scarcely even audible “What do you mean?” is all he suddenly manages. He already knows the answer – despite the whole theologically-psychological issue he still remains a brilliant mind – yet he asks, being unable to believe it. He feels like the whole his life force was just drained from him within a second leaving him with absolutely nothing.

   “You are being removed from the case... sir”, says Alistair from his corner behind Turpin making him turn back for a second.

   “From the whole Force, in fact”, adds the Chief Inspector, so Roderick turns to him again.

   Jonathan goes on telling him something about Constable taking his place (how is it even possible?! This little unobservant rat? Taking in the place of the best Inspector in Scotland Yard? What’s become of this world now?) but Turpin just cannot hear it. His removal is the last thing that sank into his mind and blocked the rest from ever entering. Now the words spilled out were only floating around him with no hope of ever getting in.

   Его восприятие захлопывается, отключается от внешнего мира, словно бы он отошёл от окна в реальность, плотно затворив перед этим ставни. Что он там сказал? Они остановят.. Остановят Франкенштейна, уже укатившего в Шотландию и, наверняка, начавшего приготовления к этому противоестественному эксперименту? У него и так уже была огромная фора, нельзя давать этому человеку более ни минуты. Нужно, нужно найти этого самозванца-Штраусмана и допросить. Но и на это нет времени.. Почему Родерик уверен, что Штраусмана нет с Франкенштейном? Он не знает, но что-то ему подсказывает.. Чутьё! То же самое, которое погнало его против воли начальства, без ордера и существенных - как они говорят - улик в тот притон, где в итоге Турпин лишился руки. Что-то, Кто-то направлял его, направлял его действия и поступь. Он не был один. Господь вёл его...

   Up until his ears pick up on the word “mental”. The one that’s always been a mark and a signal in his family. ”Mental” goes all the way to the part of his life and personality that he would be most happy to forget. On his better days he just wishes it never existed. На этом слове брюнет поднимает на Старшего Инспектора практически полный ужаса взгляд и тихонько мотает головой из стороны в сторону, лишь про себя твердя "Нет. Нет, нет, нет." By God, YOU DID WHAT?!

   “We’ve already notified your brother”, that he of course hears loud and clear because it involves Addison.

   Everything that ever involved Addison had always infiltrated his mind and very soul no matter the state those categories were in. And he still is. Addison is his Achilles heel. Addison is the only soft and irrational spot he has. Addison is his weakness despite everything that separates them, despite all his mistrust in him and despite all the detachment he managed to stick between the two of them during all these years.

   Addison is still him even though he hadn’t been bearing the name Turpin for so long.

   Эддисон Беннетт. Он ведь уже даже не Турпин Рдерик потерял счёт, сколько именно лет. Между ними не осталось совсем никакой связи - ни духовной, ни социальной, ни физической, ни кровной. Ни родства, ни взаимодействия, ни фамилии, ни-че-го. Лишь одно лицо на двоих и - у Родерика до сих пор кровь в жилах стынет и по затылку бегут мурашки от непрошеной, но столь явной, яркой, чёткой и постоянно забирающейся в голову мысли о том, что - и душа..

   Эддисон пугал его. Эддисон стыдил его. Эддисон выявлял в нём и упорстве в его вере все возможные изъяны. Господь Милосердный, Эддисон олицетворял их. Вмещал в своих бездонных глазах и своём взгляде, покровительственном, мягком и.. каком-то ещё, в своём тепле и открытости, которыми он всегда желал поделиться с зажатым и частенько замерзающим Родериком. Брат вселял в него порой панический ужас от непонимания, неприятия, двойственности. А потом ещё эта.. наука. Он хотел позлить мать и отца, хотел унизить их, развеять их - как он называл это - "невежество", их упрямство. Пойти им наперекор, жертвуя всем. Понимал ли он, что тем же самым бросает все те же самые вещи своему близнецу в лицо?

   Родерик всегда считал, что Эдди об этом даже не задумывался, когда следовал своим слепым амбициям. У него была своя, его личная и, наверно, куда более важная цель, чем чувства и мировосприятие близнеца. В своей борьбе с главенствующей идеологией родителей, их догмами, правилами и установками, старший уходил всё глубже в эту самую науку, совершенно не замечая, как оказывался от брата всё дальше и дальше. И младший - сознательно или без, теперь уже было тяжело вспомнить, определить и понять - подхватил это вектор, эту тенденцию и поддержал стремление, совершая, правда, при этом куда более широкие шаги по направлению от. Эддисон был эмоционален и открыт. Родерик предпочитал гореть изнутри, но мало когда выпускать что-то наружу. Он был закрыт и безжалостен, и больше всего к себе и брату.

   Эддисон Беннетт. Человек, которого он не видел так долго, но которого всё равно знает, как себя самого. В редкие, очень-очень редкие дни он поддавался соблазну и изучал газеты, слухи, статьи. Следил за так называемыми "успехами" на поприще, занимаемом братом. Он знал, слышал, видел, анализировал, что тот делает с людьми и прекрасно себе представляет, кто попадает в распоряжения доктора Беннетта. И какими они выходят. Если. По долгу службы инспектору Турпину приходилось бывать в заведениях подобного типа - посещать клинику родственника он искусно и настойчиво избегал все эти годы, но достаточно насмотрелся в других.

   “Oh, dear God, please, not him”, the prayer hardly escapes his lips but Jonathan professionally ignores his pained and displeased look and continues.

   И он даже сам не знает, чего страшится больше - этого взгляда близнеца, искрящегося какой-то совершенно другой жизнью, иной вселенной, бесконечно далёкой от него, непостижимой и невозможной, или его умений, его знаний, его методов, всего того, чем он теперь стал. А может быть, он малодушно боится взглянуть в знакомые карие глаза и не увидеть в них того сияния, тех огней, тех звёзд и лунного отблеска, что всё ещё на самых дальних задворках сознания хранит его память. Что, если психиатрия со всеми её ужасами и бесчеловечностью [не сильно отличающейся от той, что царила в другой не менее закрытой экосистеме под лаконичным названием "Цирк"] поглотила его брата целиком?..

   “He is to pick you up tomorrow morning. No excuses.”

   Жёсткий и не терпящий возражений тон Старшего Инспектора развеивает клубящийся поток его совершенно сторонних мыслей, не имеющих ну никакого отношения к тому, что действительно важно. Почему он вообще задумался о Беннетте, к чему это всё?

   “Why you had to send for him..”

   “..And mental reprieve”, the Chief Inspector audibly underlines this point of his last statement. “You must heal. And when you return, you will see things how they really are.”

   “When... If I return from his domain, it could already be too late”, forms Roderick’s imaginative answer in his head, yet he only pouts on the outside. "You are a complete fool, Jonathan", he thinks but never mentions it.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2tkrh.png[/AVA][NIC]Roderick Turpin[/NIC][STA]wrathful force[/STA][SGN]
[/SGN]

Отредактировано Jim Moriarty (2016-05-21 00:04:15)

.
   В принципе Родерику Турпину не составило бы большого труда просто сбежать из-под присмотра своих сердобольных, но таких слепых и неразумных коллег, раствориться в английском тумане и пропустить "долгожданное" воссоединение с братом. Когда вы так долго и успешно работаете на улицах, вращаетесь в разных кругах, вы при желании или без заводите определённые знакомства. С различной степенью периодичности вам начинают поступать столь же различного рода просьбы, предложения, у вас собирается внушительный список контактов и нитей, за которые в случае чего можно подёргать. Обычно Родерик отказывался от таких вещей - они не вязались с его представлением о собственной работе, о чести, достоинстве полисмена и его долге. Но сейчас его цель была столь важна и благородна, что он был готов поступиться всеми этими резко отошедшими на второй план "мелочами".

   Проблема была только в том, что всю ночь под его окнами и прямиком у двери дежурили констебли, элементарно не давая ему никакой возможности воспользоваться щедро разбросанными перед ним человеческими ресурсами. Весь Лондон лежал на столе Турпина - в этой небольшой чёрной, чуть потрёпанной в углах записной книжке - словно на ладони. Только протяни руку и скажи правильное слово в правильном месте, но...

   А в самую-самую рань они притащились к нему сами - Алистэр Барнаби, его будущая замена, и Джонатан Льюис, Старший Инспектор Скотланд Ярда. Справившись о его делах и удостоверившись, что инспектор Турпин послушно собрал вещи и подготовился, разместились в креслах, велели подать чай и стали ждать.

   - Я не понимаю, к чему это всё, Джонатан. Мы совершенно не общались с ним уже очень много лет, - нарушает гнетущую тишину гостиной Родерик, вставая у окна и хмуро глядя на простирающуюся за стеклом улицу.

   - Меня абсолютно не интересуют ваши семейные проблемы, Роди, - Старший Инспектор аккуратно дует на свой чай и чуть пригубляет жидкость, чтобы почти сразу с лёгким стуком чашки поставить её обратно на блюдце, а потом и вовсе вернуть на столик - слишком горячо. - Эддисон Беннетт, помимо всего прочего, достаточно известный специалист в... нужной нам сфере. Ситуация достаточно деликатная. Или ты предпочёл бы отправиться в какую-то другую клинику, к совсем чужому человеку?

   У Турпина дёргается щека и он нервно трёт её указательным "пальцем" протеза, но оставляет последнюю реплику Джонатана без ответа.

   - Кэб здесь, инспектор, - подаёт голос Алистэр со своего места возле другого окошка и поворачивается к шефу, отпустив придерживаемую до этого пальцами занавеску.

   - Отлично, - Льюис поднимается с места и поправляет не нуждающуюся в этом форму. - Пойду, встречу доктора Беннетта. Ему стоит узнать ещё пару деталей.

   С этими словами он покидает гостиную и спускается на первый этаж, оставляя двух бывших коллег наедине, впервые с того момента, как стало ясно, что должность Турпина теперь отдана помощнику.

   - Я уверен, что вы зря переживаете и ваш брат обязательно о вас позаботится, - уже через пару секунд сдаётся и подаёт голос молодой человек. Где-то глубоко внутри ему стыдно и неуютно от того, что он практически подсидел детектив-инспектора, столь щедро делящегося с ним до этого своими знаниями, опытом и рассуждениями.

   - Ты не понимаешь, о чём говоришь, - коротко и мрачно отзывается на это Родерик. - Как будто ты ни разу не бывал в этих.. домах. Даже язык не поворачивается назвать это клиникой.

   - Бывал, - кивает головой не сдающийся пока Алистэр. - Но здесь дело другое. Он ваш брат. Вряд ли он будет обращаться с вами так же, как и с остальными...

   - О, да, разумеется, - теперь его голос звучит ядовито и слегка обречённо. - Эддисон не будет обращаться со мной так же, как с остальными.. психами, ты хотел сказать? - он оборачивается к бывшему коллеге, при этом отводя глаза назад к окну. Доктора рекомендовали ему носить повязку, но он не собирается встречаться с братом ещё и с этим элементом на лице. - Меня он оставит для своих особых экспериментов и исследований. Он же любитель новых методик, Алистэр, их надо на ком-то отрабатывать.

   - Зачем вы так.. - Барнаби чуть кривится то ли от отвращения, вызванного ассоциативным рядом и воспоминаниями, то ли от искрящейся в тоне бывшего наставника язвительности. - Я действительно уверен, что он сможет вам помочь.

   - Помочь, - усмехается Турпин, корча гримасу сомнения, забираясь языком за дальний нижний зуб и отворачиваясь обратно к окну. - Ты не знаешь моего брата.

   - Если вы так давно не общались.. - вопреки ожиданиям детектив-инспектора почти сразу отзывается Барнаби, - знаете ли его вы?

   Родерик замирает, словно от болезненного укола куда-то.. он не понимает, куда именно, и хмурится, молча глядя в окно. Затем коротко и резко скашивает глаза чуть вниз, останавливаясь на растрёпанной черноволосой голове, медленно движущейся от кэба к его двери.

   Священный ужас.
   
   Или благоговейный трепет.
   
   Что это?

   Видеть себя со стороны очень странно. Всегда было странно. Всегда останется. Ты вроде как стоишь себе здесь, у окна в своём собственном доме, но в то же самое время стоишь на улице, собираясь с силами (?) войти. Неслышно ступаешь по булыжнику и аккуратно стучишь в дверь.

   Чувствуют ли все они, все эти заблудшие души, преступившие закон человеческий и Божий, себя так же, когда за ними идёт он, Турпин? Чтобы допросить. Чтобы арестовать. Чтобы, чтобы, чтобы.

   Всё это неправильно.

   Так не должно быть.
   Он должен быть на пути в Шотландию. Тот проклятый замок безбожников, чтобы не позволить им нарушить законы природы.
   Чтобы их остановить.

   Он не должен быть здесь.

   Не сейчас.

   Не с ним.

   Когда чуть кудрявая голова брата исчезает из поля зрения, скрываясь в дверях дома, Родерик закрывает глаза и только крепче сжимает в единственной оставшейся целой руке чётки, шевеля губами в беззвучной молитве о спасении его и брата - прости меня, Господь Милосердный -  души.

   Несколько нервозно подойдя к двери и взяв себя в руки, Старший инспектор Льюис открывает её прибывшему по его приглашению Эддисону Беннетту и жестом приглашает того пройти.

   - Доброе утро, доктор, - он протягивает руку и учтиво чуть склоняет голову в приветствии, стараясь тем самым скрыть своё лёгкое замешательство и дискомфорт.

   Причём у обоих ощущений сразу два источника: общение с мозгоправом практически всегда нервирует любого человека, а тут ещё и это лицо... Джонатан изо всех сил старается не замирать и не пялиться - ему никогда прежде не доводилось встречать близнецов, причём столь невероятно похожих друг на друга. И пусть Родерик после своей недавней выходки утратил прежний облик, нарушив их идеальную симметрию, Эддисон Беннетт вызывает у Старшего инспектора мурашки и озноб.

   - Приношу извинения, что пришлось  внезапно вызвать вас, ещё и в столь ранний час... - он всё же заглядывается на психиатра чуть дольше, чем следовало, а потому закрывает глаза и обрывает сам себя. - И простите, что.. Вы поразительно похожи на Роди. Хорошо, что вы приехали.

   Отпустив наконец руку Беннетта, он  приглашает его пройти дальше внутрь и наверх, чуть обнимая его при этом и кладя рук на дальнее плечо - как он частенько делал с родственниками, которым нужно было сообщить неприятную, а порой и вовсе трагическую весть.

   - Видите ли, доктор, - начинает он после лёгкой заминки, - мы указали в телеграмме, что ваш брат пострадал в процессе проведения своего последнего расследования... Дело в том, что он не был при исполнении. Действовал без ордера, понимаете? - Джонатан подбирается к сути медленно, маленькими шажками, имея лишь смутное представление о том, каким может в итоге оказаться этот самый Беннетт. И чем может обойтись Скотланд Ярду увечие Турпина в случае чего. - Фактически злоупотреблял служебным положением.

   Эддисон слушает его внимательно, размеренно переставляя ноги по ступеням, не возражая, будто позволяет Старшему инспектору самому завести себя в ловушку из слов и формулировок.

   - Ситуация вышла весьма скандальная, но мне удалось всё относительно замять. И всё же.. - он молчит две ступеньки, подбирая правильные слова и собираясь с духом. - Всё же нужно принять меры. Ваш брат слишком.. Увлёкся. Не прислушивается к голосу разума и игнорирует элементарные правила нашей работы. Я не могу пробиться к нему, может, у вас получится.

   Наконец они оказываются наверху и от гостиной по сути их отделяет всего пара шагов.

   - И ещё одно, доктор Беннетт, - Джонатан останавливается и опускает глаза. - В том инциденте.. Родерик поспешил, оставив констеблей позади, оказался с предполагаемыми подозреваемыми один на один и.. - он снова начинает движение к дверям, отделяющим от основного коридора гостиную, утягивая психиатра за собой, - достаточно серьёзно пострадал. Я слышал, у вашего персонала достаточно серьёзная медицинская подготовка, смею надеяться, что...

   Но договорить инспектор Льюис не успевает - двери гостиной распахиваются и в них показывается хмурый, словно осеннее дождливое лондонское небо, хозяин дома. Оба его глаза неотрывно и не моргая смотрят на человека, некогда бывшего его отражением. И пусть побледневшим левым он видит его из рук вон плохо, и вся левая сторона лица ещё усыпана язвочками от ожогов и порезов от острых металлических искр, но вызов в этом половинчатом взгляде читается вполне ясно.[AVA]http://funkyimg.com/i/2tkrh.png[/AVA][NIC]Roderick Turpin[/NIC][STA]wrathful force[/STA][SGN]
[/SGN]

Отредактировано Jim Moriarty (2016-05-30 10:36:57)

.
   Турпин не отзывается на приветствие брата, лишь чуть подбирается, слегка меняя позу, зачем-то делая её менее агрессивной и угрожающей.

   - Ты так и будешь стоять в дверях или позволишь нам всё же пройти? - подаёт голос прерванный этим неожиданным появлением Старший инспектор.

   Продолжая упрямо молчать, Родерик чуть склоняет голову в сторону в приглашающем жесте и делает шаг назад, уступая гостям дорогу. Отводит взгляд в сторону от проходящего мимо брата и убирает чётки в карман сюртука. Закрыв за вошедшими дверь, он на секунду другую прижимается к тёплому дереву лбом и коротко вздыхает, собираясь с силами и призывая себя самого иметь терпение и снисхождение к.. сирым и убогим, прости, Господи.

   Затем следует короткая процедура представления Алистера, его несколько сбивчивое приветствие, смущение из-за странного чувства дежа-вю. Выражение надежд на то, что с детектив-инспектором всё будет хорошо, ведь он попадает в явно отличные руки, и пожелания ему доброго здравия, а так же скорейшего возвращения на службу. Лицемеры. И после оба полисмена наконец всё же покидают его дом.

   С одной стороны Родерик принимает их уход с некоторым облегчением - его изрядно утомило их присутствие и постоянный сочувственно-покровительственный взгляд. К тому же, это давало небольшую, но надежду на то, что Ярд наконец прекратит просиживать штаны, занимаясь всякой ерундой и начнёт предпринимать хоть что-нибудь в отношении Франкенштейна. С другой.. он и опасался этого момента, потому что сие означало, что они останутся с Эддисоном наедине. Впервые за... он слишком давно утратил счёт дням, месяцам и годам.

   К счастью, за это время нервозность его брата никуда не делась, и он первым не выдерживает тишины, повисшей в гостиной с закрытием дверей за спинами его сослуживцев. Он первым начинает говорить.

   Близнец говорит, что рад его видеть и улыбается - Турпин замечает это краешком здорового глаза, пока полуотвернувшись нарочито смотрит не на собеседника, а в окно. Ну, давай же. Только попробуй. Думает он про себя, ожидая реакции на свой обновлённый внешний облик и увечия. Вот только брату хватает сообразительности не придать этому внимания и значения, и тогда Родерик всё же решает взглянуть на него снова.

   Беннетт вышагивает по комнате и несёт какую-то чушь про беспокойство. За прошедшее время он совершенно не изменился - ни в манере говорить, ни в манере держать себя, никуда не делись даже эти навязчивые действия. Только морщины вокруг глаз стали глубже, как и само их выражение - Родерик хоть и не смотрел прямо, но видел, знал, как менялось их выражение с игриво-надменного на проникновенно-сосредоточенное, превращаясь из инструмента его маскировки в точнейший прибор исследования разума. Когда-то давно, когда он пару раз наблюдал за братом, ему даже казалось, что тот способен - или предпочитает? - поставить человеку диагноз, просто заглянув тому в глаза. А оттуда - прямиком в душу.

   Что за богохульные мысли?

   Но разве не поэтому он так его боялся? И обходил стороной? Было в Эддисоне, его образе, том, как торчали его своеобразно уложенные волосы, как складывались в улыбку губы и как блестели его, казалось бы, такие же глаза, что-то демоническое.

   И это его постоянное "чёрт"... Турпин закрывает глаза и делает глубокий вдох, сжимая крепче и крепче в кулак уцелевшую руку, когда брат-отступник богохульничает в его собственном доме, так нагло и надменно вплетая эти слова в тираду о якобы заботе о нём. Хватило же наглости вообще притащиться. И теперь говорить ему это в лицо.

   - Я очень беспокоюсь, Роди, - говорит он, и Родерик поднимает к своему лицу руки, желая закрыть его, отгораживаясь от этого потока несуразности и неуклюжей лжи, но вспоминает, что рука у него осталась только одна.

   С досадой опустив протез, бывший детектив всё же касается здоровой рукой повреждённой части лица и до покраснения трёт побледневший левый глаз.

   - Расскажешь, что случилось? - в своих перемещениях по комнате Беннетт наконец подходит так близко, что это окончательно выбивает у Родерика почву из-под ног.

   - У меня нет времени на этот бред! - взрывается хозяин дома, резко убирая от лица руку и делая ещё один шаг вперёд так, что он оказывается практически нос к носу с Эддисоном.

   И тут же поражённо замирает, теряя дар речи, лишь чуть хмуро и на самую малую долю шокировано глядя брату в глаза, потому что неожиданно для себя осознаёт, что схватил и держит его за руку. Ту самую, которой он всё это время растирал чернильное пятно на пальце. Турпин очень некстати помнит, как в детстве обожающий сидеть за учебниками и всё время что-то строчащий близнец частенько ходил с усыпанными ранками руками из-за того, что постоянно пачкался в чернила, а потом нервно расчёсывал их до крови. Следить за тем, чтобы он так не делал, было практически священной обязанностью Родерика. Когда-то. Слишком. Очень давно.

   Эта странная, оглушающая буря эмоций охватывает его с головой, на краткий миг отбирая способность мыслить и действовать. А ещё она подбрасывает дичайшее иррациональное желание обнять Эддисона. Потому что рука его тёплая, а человеческого тепла инспектор Турпин не ощущал примерно столь же давно, сколько не видел брата.

   - Прекрати, - коротко и глухо всё же умудряется выдавить он, все ещё держа ладонь Беннетта в своих онемевших пальцах. - Расцарапаешь кожу.

   Вот теперь он отпускает его. Не швыряет, конечно, но всё равно делает это чуть более резко, чем, возможно, стоило, будто всё это время то была не рука, а обжигающей кусочек угля. Сделав это, Родерик отворачивается и отступает на пару шагов - обратно к окну, медленно и осторожно дыша, попутно разглядывая свою ладонь, словно ожидая, что та вот-вот пойдёт волдырями или отвалится. Присутствие Эддисона рядом всё усложняло в разы. Он был опасен как раз вот всем этим. Он искушал.

   - Если Джонатан - его зовут Джонатан - тебе всё рассказал, какой смысл повторяться? - закончив разглядывать так и не изменившуюся ни внутреннее, ни внешне руку, он подошёл вплотную к окну и чуть отдёрнул занавеску. А впрочем..  Развернувшись на каблуках, Турпин снова шагнул к брату, и вот теперь в его оставшемся здоровом глазу был заметен совершенно нездоровый черноватый блеск. - Ты сказал,  что хочешь помочь. У тебя ведь есть кэб? В котором ты приехал, он ведь без опознавательных знаков?.. - не давая, впрочем, пока Эддисону и слова вставить, он продолжил, говоря быстро и горячо. - Хочешь знать, что случилось? Я расскажу тебе, что случилось. Если ты отвезёшь меня туда, куда я скажу.[AVA]http://funkyimg.com/i/2tkrh.png[/AVA][NIC]Roderick Turpin[/NIC][STA]wrathful force[/STA][SGN]
[/SGN]

Отредактировано Jim Moriarty (2016-06-15 22:05:36)

.
   Он не замечает, как в своей короткой, но горячной речи вновь хватает Беннетта за руку, но на этот раз чуть выше локтя и гораздо грубее. Потому что процесс им почти не контролируется. Потому что, ослеплённый своей священной обязанностью остановить богомерзкий эксперимент Франкенштейна, он готов практически на всё.

   Слегка шокированный и как будто бы напуганный в первый момент брат с секунду молчит, а потом отзывается чуть успокаивающим, осторожным тоном, который поначалу тоже проходит у Родерика мимо ушей.

   "Да, я хочу помочь тебе", и опальный инспектор почти радуется – неужели ему всё же удастся нагнать Виктора? Неужели Господь услышал его и ниспослал наконец хоть немного попутного ветра и благословения его самоотверженной миссии? Но – нет, нет, разумеется. Чем благороднее и весомей деяние, тем больше препятствий у него на пути. Тем больше испытаний шлёт Господь тому мужу, который принял решение встать на такую стезю. И Турпин настораживается уже на "Правда хочу", чтобы потом лишь услышать подтверждение уже зародившегося в нём подозрения.

   Ненавистное слово-блок, слово-условие «только» неожиданно отзывается в нём острым уколом, а произнесённое этим тоном устами Эддисона, оно будто бы колет вдвойне. Куда-то глубоко, в самое его естество, так резко и остро, что Родерик даже не ожидает, что так может быть. Брат что-то говорит дальше, но он его почти не слышит, не разбирает точно фразы и слова, потому что это "только" звонким эхом звучит в голове, будто снова и снова отскакивая от стенок черепной коробки. И этот тон.. Этот мерзкий, аккуратный и успокаивающий тон с заискивающими нотками. Апелляция к здравому смыслу, правда же?

   - Не смей разговаривать со мной так же, как со своими психами, - гневно и с нажимом отзывается ему Турпин.

   Слегка безумный блеск в его таких разных теперь глазах то тухнет, уступая место какому-то странному отсвету неизбывной тоски, то разгорается с новой силой, пока он смотрит на брата в следующие несколько тихих секунд. И короткое изменение направления взгляда близнеца – в сторону его увечья – не скрывается от проницательного и въедливого детектив-инспектора.

   - Ты такой же, как остальные, - с едва различимым оттенком очень далёкой, тщательно скрываемой прежде всего от себя самого, боли медленно произносит он наконец, разжимая цепкие пальцы и отпуская руку Эддисона. – Такой же, как все они, - чуть медленнее повторяет Родерик, делая шаг назад, опуская и отводя взгляд. – Ты действительно примчался первым делом по зову Старшего инспектора, или, может быть, кто-то платит тебе? Франкенштейн? Или сам Финнеган? – инспектор снова поднимает на брата глаза и теперь в них больше злости и замешанного на презрении обвинения. – Сколько нынче стоят услуги таких, как ты?

   Дышать ему становится тяжелее, потому что в груди противно скребётся и царапает какое-то новое, доселе то ли спящее, то ли сдерживаемое ощущение, а потому хозяин дома даже не может дать ему имя. Но это и не важно на самом деле, потому что на всё это – на ощущение, на свои проблемы, на Эддисона и его идиотские отвлечения-разговоры - у него просто нет времени. Он не имеет права задерживаться, не имеет права опоздать. Он знает, где скрывается Франкенштейн – в замке Эрскин, Шотландия. Путь не близкий, у его противников ресурсы и огромная фора, и дальнейшее промедление будет равносильно его полному бездействию, на которое у христианина Родерика Турпина элементарно права нет.

   - Впрочем, это не имеет значения, - он снова отворачивается и окидывает комнату взглядом в поисках своего цилиндра. Найдя его, он легко подхватывает головной убор здоровой рукой и в одно ловкое движение надевает на голову и направляется к двери. – У меня слишком много дел. Можешь сказать своим нанимателям, что с треском провалился.. – возле самого выхода из гостиной он оборачивается и бросает на Беннетта один последний оценивающе-разочарованный взгляд. – Не то чтобы это стало большой новостью.

   И затем всё же скрывается за дверью.
   Ему ещё предстоит таки подёргать за те самые ниточки и, как минимум, найти быстрый кэб.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2tkrh.png[/AVA][NIC]Roderick Turpin[/NIC][STA]wrathful force[/STA][SGN]
[/SGN]

Отредактировано James Moriarty (2016-07-12 16:20:05)

.
   Вопреки всякой логике и здравому смыслу - впрочем, тот практически всегда пасовал перед Эддисоном - брат догоняет его почти в самом низу лестницы и резко разворачивает к себе, схватив за локоть. Это на столько неожиданно и несвойственно ему что Родерик в первое мгновение почти теряет дар речи, просто хмурясь и чуть кривя лицо от удивления. Серьёзно настроенный и решительный Эддисон? Близнец, конечно, знал и видел его таким с кем угодно, но только не с ним самим.

   Брат продолжает что-то говорить и при этом касается его виска. И первая его реакция совершенно естественна - отстраниться, отбросить эту руку и отойти подальше. Но он то ли заслушивается столь похожим, но всё же звучащим слегка иначе голосом, то ли засматривается абсолютно идентичными, но здоровыми глазами, как у него самого. А потому Беннетт получает возможность завершить это прикосновение так, как ему того хочется. Его руки на плечах - что-то совсем другое. Что-то странное, но не столь до конца чуждое, как касание кожей кожи. Это он ещё может как-то понять.

   Пока Эддисон говорит, в воспалённом разуме Родерика роится мириад мыслей, самых разнообразных как по содержанию, так и по степени адекватности, по хронологической последовательности и даже по эмоциональной окраске. Это сейчас всё так не кстати. На весь этот диалог, стремительно превращающийся в какую-то исковерканную семейную драму, у него совершенно нет времени. Но это самое прикосновение к виску и эта фраза, сказанная после небольшого перерыва, задевают что-то совсем глубоко внутри. Что-то такое, что Родерик давно надеялся больше не увидеть, не услышать и не почувствовать.

   Ещё с пару мгновений он, чуть щурясь, вглядывается в глаза Эддисона, а потом скашивает взгляд на одну из его рук на своём плече. Задерживается на сжимающих его пальцах, а потом возвращает обратно. Учитывая изменения цвета левого зрачка, выглядит это слегка жутковато и, вероятно, останется таковым всегда.

   - Ты потерял меня много лет назад, - медленно и как-то глухо наконец произносит Турпин. - Когда сделал свой выбор в пользу всего этого, - он чуть кивает в сторону брата, имея в виду его одеяние и общий образ, имея в виду его фразы и недавние способы воздействия. - Ты всегда был слишком занят собой. Своими мыслями, своими переживаниями, спором с родителями. Этой своей.. наукой. - Инспектор почти выплёвывает это слово, а затем ведёт плечом, явно сбрасывая с него чужую руку. - Однажды на занятиях в воскресной школе я сказал, что близнецы это, наверное, такой эксперимент Создателя - одна душа поделённая на два тела. Возможно, смеху ради. Ведь неисповедимы пути Господни, иначе как это объяснить? - он замолкает на секунду, будто бы задавая этот вопрос Эддисону, а на самом деле лишь делая паузу, позволяющую тому хотя бы задуматься над тем, каким может быть ответ. - Другие мальчишки подняли меня на смех, а наставник сказал, что это мракобесие. Но тогда в тебя я верил больше, чем им.

   Здоровой рукой он снимает со своего плеча вторую ладонь Беннетта и отпускает её, бесцеремонно позволяя ей упасть. А потом отступает чуть назад, увеличивая между ними расстояние.

   - А ты верил в науку. В науку, которая утверждает, что ничего этого нет . Что всё это лишь химия и взаимодействие чего-то в нашем мозгу. Никакой связи, никакой души - лишь биология, - он говорит чуть быстрее, с нажимом, в котором, на самой-самой глубине чувствуются далёкие, годами выдержанная досада и боль. Сожаление просачивается во взгляд, пусть и читается более или менее отчётливо лишь в здоровом глазу. - И это - мир, в котором ты хочешь жить? Мир условностей и игр? Химических реакций и электрических импульсов?.. В этом вы с Франкенштейном похожи.

   Родерик отворачивается в сторону, а в следующий миг в его здоровой руке откуда ни возьмись появляются чётки. Он смотрит в сторону кухни, отмечая парящие в воздухе пылинки и беспорядок в коридоре, позволяя ещё нескольким секундам упасть на деревянный пол и расколоться в этой гнетущей тишине.

   - Я не хочу ехать с тобой, Эддисон, - спокойно говорит он, не глядя на брата. - Но время, как и все вы, играет против меня. Оно поджимает. У меня просто нет выбора. - Инспектор опускает руку с чётками и снова обращает на близнеца свой взор. - Потому что это - больше тебя и меня. Больше нас с тобой, больше идеологического спора, больше нашей многолетней семейной ссоры. - Теперь он делает шаг ближе и звучит куда более проникновенно, потому что это очень важно, это как раз то самое, что имеет наибольший смысл. - Я должен это прекратить. Должен остановить этого монстра.. Причём я уже не знаю, к кому это определение больше относится - Виктору или той пакости, что он создал. Если бы ты только видел того шимпанзе... - его голос затухает, оставляя фразу недосказанной, а взгляд наоборот разгорается, потому как одно тянет за собой другое, и речь его приобретает всё более и более горячие оттенки. - Или глаза. Срезанные с трупа его бывшего соседа по квартире. Его тело всё ещё размораживается в нашем морге из состояния глыбы льда, может быть, это тоже лишь в моей голове?

   И вновь почти риторическим вопросом в доме повисает небольшая пауза, за которую Турпин успевает сделать вперёд ещё один совсем маленький полушаг.

   - Ты ведь не Старший инспектор, ты ведь умеешь видеть.. Или твоё хобби поджаривать людям мозги высоковольтными токами отразилось и на твоей способности анализировать и соображать? И не смотри на меня так. Правда думаешь, я никогда не видел тебя в резиновых перчатках по локоть? Думаешь, ничего не знаю о содержимом твоих многочисленных шкафчиков и шприцов? - Родерик снова щурится, сам уже не понимая, зачем он подошёл так близко. Зачем он вообще подошёл, зачем разговаривает сейчас с Эддисоном, тратя и тратя секунды драгоценнейшего времени. - Вы утверждаете, что исправляете, заботитесь и лечите сознание, приводя в порядок мозги. А в действительности ведь ни черта.. - хозяин дома осекается, склоняет голову на столько, на сколько позволяет цилиндр и с три секунды только перебирает пальцами чётки, восстанавливая утраченный покой. Когда он открывает глаза и обращает их к брату снова, его голос уже звучит более мягко и плавно, почти бархатно. Но всё равно у Эддисона, будь он куда более религиозен, было бы полное ощущение, что он слушает сейчас речь, произносимую самим Сатаной. - В действительности вы ни-че-го о нём не знаете. И руководствуетесь лишь своими собственными впечатлениями и наклонностями. Каждый своими. Я не знаю, чем, по-твоему, занимаешься ты, Эддисон. По мне так вы все коновалы... К счастью в вашей среде это встречается реже всего. Но я говорю за тех, кого такового права лишили, спасаю заблудшие души и защищаю тех, кто не может сделать это сам, - на этом его речь обрывается, а вспыхнувший в глазах огонь чуть меняет интенсивность и цвет. И снова в голос вплетаются оттенки сожаления, но на этот раз боли нет, зато есть нечто иное - немного обиды и осуждение. - Ты утверждаешь, что приехал ко мне не как доктор, а потом говоришь, что что-то в моей голове мне мешает увидеть картину в истинном свете. - Постепенно его голос затухает и успокаивается. Звучит спокойнее и тише, а пальцы на чётках почти останавливаются. - Ты зарабатываешь на жизнь тем, что убеждаешь людей, будто можешь помочь им, потому что умеешь копаться в чужих мозгах. Разобрался бы ты сначала со своим. А теперь идём, Эдди, пожалуйста. У меня почти не осталось времени.
[AVA]http://funkyimg.com/i/2tkrh.png[/AVA][NIC]Roderick Turpin[/NIC][STA]wrathful force[/STA][SGN]
[/SGN]

.

   - Знаешь, Роди.. - снова подаёт голос Эддисон, и полуобернувшийся уже было Турпин замирает на месте, закатывая глаза и делая тяжёлый вдох.

   Нет, не поможет.

   Ни одно слово, ни одна фраза - ничего не поможет. Что бы он ни говорил, как бы ни объяснял, сколько бы ни апеллировал к сознательности и хоть каким-то отблескам совести Эддисона, он, как и всегда, останется ко всему глух. Упрямый и упёртый, когда того совершенно не требовалось, его близнец из возможной помощи снова становился скорее препятствием на пути. Даже его собственный брат..

   Но отчего-то, даже понимая это и болезненно, уже почти на физическом уровне, ощущая каждую утекающую секунду промедления, он всё равно уже не может просто развернуться и уйти.

   Чем дольше он тянет, тем меньше у него шансов остановить Виктора.
   Чем больше он тянет, тем большей опасности подвергается естественное положение вещей - да и вообще кому известно, что взбрело в голову этому Финнегану?
   Чем больше он тут стоит, тем меньше у него времени.
   
   Но с каждой ускользнувшей сквозь пальцы секундой он понимает, что смысла отправляться на поиски быстрого кэба всё убавляется - всем известно, что у представителей профессии подобной той, что у Эддисона, они подчас превосходят по параметрам все остальные. И эта привязывающая теперь его к брату удавка необходимости всё затягивается и затягивается, ощущаясь неприятным удушьем на шее в районе банта.

   Эддисон говорит об их детстве, о том, как он пытался принять религию и ощущал себя неправильным, совершенно чётко при этом намекая Родерику на то, что сам он увлечение брата, всю эту науку, отверг почти сразу. В который раз весь их диалог идёт к одному - классической ссоре, обмену аргументами на повышенных тонах, который затем неминуемо переходил во взаимные обвинения. В последний такой раз Турпин не выдержал и велел Эддисону убираться и забыть наконец уже эту фамилию и дорогу в его дом.

   Когда Беннетт делает шаг вперёд, инспектор скашивает на него до того упёртый куда-то перед собой взгляд и внимательнее вслушивается в слова, ища индикаторы, пытаясь заранее уловить для себя эту точку невозврата, после которой всё обычно катится в тартарары.

   "Сам я понимал, что религия является важной частью твоей жизни, хоть и с ней у меня самого как-то не заладилось...", говорит его близнец, и Родерик вспоминает их ещё детские споры. Например, момент, когда он прибежал к брату с Книгой под впечатлением от перечитанного...

   Родерик помнит этот жест, так чертовски похожий на свой собственный, произведённый им всего несколько минут назад. Он помнит то ощущение, такое яркое и острое, что он вдруг ясно чувствует раздробленные, а потому уже не существующие пальцы правой руки и болезненно морщится. Наверное, именно в тот день где-то глубоко внутри он неосознанно принял решение навсегда минимизировать, свести на нет и вовсе отказаться от прикосновений Эддисона. Чем так, пусть лучше совсем нет. Возможно, он и понимает, что ни с кем не разделённый юношеский максимализм сыграл тогда с ним злую шутку, но на этом этапе существования, отступать уже поздно. Да и просто некуда.

   Когда Беннэтт  подходит ещё ближе, хозяин дома резко поворачивается к нему всем торсом и едва-едва не шарахается в сторону с возгласом "Не трогай меня!" Но тот всё же вовремя останавливается и на этот раз не пытается тянуть к нему руки. Он вдруг говорит о феномене близнецов, и о том как эта дурацкая, практически уничтожившая их наука пасует перед подобной связью.

   Турпин чувствует, как почти без его участия на лицо наползает едва уловимая, но оттого в его случае как раз более выразительная насмешливая ухмылка, пока он молча глядит брату в глаза. Он очень хорошо знает это ощущение - совсем недавно именно так он улыбался Франкенштейну, когда тот проговорился. Только тогда инспектор был доволен. Сейчас ему почти хочется расхохотаться над всей феерической нелепостью сложившегося положения.

   "Где ты был со своей верой и связью двадцать лет назад, Эддисон?", хочет спросить он, но отвлекается на почти невыносимый зуд в покалеченной правой руке. Опущенный резко взгляд так некстати цепляется за чернильное пятно на руке брата, как раз в том самом месте, где...

   Он хмурится, несколько молчаливых минут разглядывая эти въевшиеся в кожу чернила, чувствуя непонятную смесь раздражения и испуга. Часть его неожиданно хочет встряхнуть близнеца за грудки и бросить что-то вроде "Тебе уже больше тридцати, ты когда-нибудь уже научишься мыть руки?", но, прикованный этим пугающим совпадением локализации раздражающего зуда, его взгляд никак не может оторваться. Стряхнув наконец оцепенение, бывший детектив-инспектор поднимает на Беннэтта всё ещё нахмуренные, но теперь ещё и настороженно-колючие глаза.

   - Чего ты добиваешься? - тихо спрашивает он, практически с опаской, будто ожидая крупного подвоха, когда заглядывает в кофейное отражение своих повреждённых напротив. - Чего ты от меня хочешь?[AVA]http://funkyimg.com/i/2tkrh.png[/AVA][NIC]Roderick Turpin[/NIC][STA]wrathful force[/STA][SGN]
[/SGN]