Вот уже месяц, со дня спасательной операции, мы мало что слышали о Пите. Но скорее это просто потому, что большинство из нас предпочитали о нем не говорить. Или, точнее, не говорить о нем при Китнисс. Я несколько раз заходил к нему. В последний раз, - две недели назад. Поболтать с ним меня теперь не пускали, потому что однажды я уже заходил с ним пообщаться, и это не лучшим образом сказалось на его самочувствии, а меня внесли в список нежелательных посетителей, вызывающих негативные эмоции у пациента, или вроде того. Так что в тот раз я стоял за стеклом, и видел, как он рисует. Казалось, ему было уже лучше, но меня заверили в том, что он по-прежнему остро реагирует на все упоминания о Китнисс, с тех пор я решил не беспокоить его. А может быть, даже и заставил себя представить, что его не существует. Как бы много моих проблем решилось, если бы его не существовало. Так почему бы ему не не_существовать хотя бы какой-то отрезок времени, хотя бы в моем воображении? Но Пит не мог. Он чудился мне повсюду: в грустном взгляде Китнисс, в задумчивом выражении лица ее сестры, в шепотках победителей, переговаривающихся между собой на их непонятной остальным волне.
Да, именно, победители были на своей волне. Игры навсегда объединили их, сблизили невидимой нитью, которую было не разорвать. Собравшись вместе, они начинали, сами того не понимая, демонстрировать эту общность, вспоминая какие-то случаи «из жизни трибутов», тем самым отдаляя от своей компании тех, кто к этому не причастен. Таких, как я. И я всегда чувствовал себя среди них лишним, когда, например, Джоанна начинала какой-нибудь рассказ, вроде: «Ну вот сидели мы за одним столом с морфлингистами, а Рубака и говорит: «Вот бы у рога изобилия положили крылья, я бы добыл их и, летая, сбрасывал бы на всех сверху камни». А я ему: «Тогда и мне нужны крылья, чтобы вдвоем быстрее раскроить черепа всех профи». А он показывает на этих двух жмуриков и отвечает: «А этим крылья не нужны, они и без них улетать умеют». Смеяться или всплакнуть над такой историей по-настоящему прочувствовав ее могли только победители, в чье число входила и Китнисс. А я обычно лишь выдавливал из себя что-то похожее на жалкий смешок, предпочитая не влезать туда, где мне было не место. И сколько бы я ни сделал для других, сколько бы ни спас сожителей из горящего дистрикта, сколько бы ни учил пекаря с Хеймитчем делать ловушки, сколько бы меня ни секли на площади, сколько бы победителей я не вытащил из плена Капитолия, я никогда не был на Играх. И как бы я ни был уверен в том, что тогда сделал все правильно (ведь ни я ни Китнисс никогда не простили бы мне, если бы я оставил наши семьи голодать), какая-то часть меня всегда будет жалеть о том, что в тот миг, когда я мог вызваться добровольцем, я не сделал этого.
Да, разумеется, никто не думал так обо мне, никто из них не считал меня лишним. Они принимали меня, как друга Китнисс, и возможно даже знали, что я сделал достаточно добрых дел. Но мне и не нужно было стороннее мнение, я сам всегда был себе суровейшим судьей.
Но день проходил за днем, и казалось, я начинал постепенно становиться своим в их компании. Когда появлялись шутки, связанные не с Играми, а с тренировками в тринадцатом, или с местной едой из репы, которая уже всем надоела, или с тем, как гордо Эффи Тринкет носила свой серый комбинезон, словно это был лучший наряд от Цинны, я понемногу переставал чувствовать себя чужим среди них. Словно глыба льда, неизменно окружавшая их, начинала таять, позволяя другим людям приблизиться.
Вот и сегодня, радуясь гигантским порциям тушеной говядины, которую выдали на обед всем жителям тринадцатого, наша компания за столом практически стала одним целым, больше не разделяясь на два лагеря, почти забыв об Играх. Я с удовольствием поддерживал шутки Финника, крепко обнимающего свою Энни, слушал звонкий смех Китнисс, даже с Джоанной с удовольствием обсудил несколько способов рубки дров, о половине которых и не знал. Я отметил, что не только я, но и Мадж уже стала частью этого общества, заняв свободное место за столом и включившись в беседу.
Как вдруг один человек, неожиданно для всех появившийся в столовой, перечеркнул всю эту атмосферу одним только своим присутствием. Материализовавшись с подносом и двумя охранниками за нашими спинами, он остановился, словно ожидая приглашения за наш стол. Как будто в столовой больше не было других столов, как будто и других людей не существовало, к которым он мог присоединиться. Потому что он знал, что это его место среди них, - не мое. И мне снова придется уйти в тень, вернуться к началу, стать посторонним. Только Мадж, которая часто чувствовала себя лишней даже в нашем дистрикте, могла бы сейчас понять меня. К счастью, она была здесь, и я мог ощущать ее незримую поддержку.
Но не только это меня беспокоило. Наручники на руках Пита говорили о том, что он опасен, нестабилен. И что одно только лишнее слово может оказать негативное воздействие на эту бомбу с часовым механизмом. И нужно было тщательно думать прежде чем говорить. Но не успел я и открыть рта, как в адрес Пита посыпались вопросы сидящих за столом. Вопрос о том, как Пит себя чувствует мог бы вызывать лишь неловкую паузу, а вот при упоминании о хлебе, даже я вспомнил милую пекарню семьи Мелларков, его добродушного отца, никогда не отказывавшего в бартере, и с радостью меняя свежие булочки на добытую дичь, его братьев, таскающих мешки с мукой, весело подтрунивая друг над другом, его мать, зовущую их обедать из окна. Теперь всего этого нет, пекарню сравняли с землей, а семья Мелларка погибла. Не лучшее воспоминание для первого дня в обществе. Внутри у меня все похолодело, а руки непроизвольно сжались в кулаки. Одно резкое движение Мелларка, и я буду в полной готовности отразить его нападение на Китнисс.
Но для начала надо было самому что-то сказать, при этом постаравшись не сделать все только хуже. Не упомянуть игры, Капитолий, плен, двенадцатый дистрикт, Китнисс, и еще множество вещей.
- Слышал, твои картины развесили в тренировочном зале, - заметил я, медленно опустив ложку в тарелку, и еле заметно повернувшись вполоборота к Питу.
Отредактировано Gale Hawthorne (2016-12-04 17:06:54)
