Это так странно и необычно, как будто я стою рядом со знаменитостью. В общем-то, в каком-то смысле, так оно и есть. Другой вопрос – что у меня никогда не было кумиров, а сейчас я испытываю некоторый трепет, находясь в обществе девушки, которую не без оснований называют лицом революции. И нет, я ни в коей мере не сомневаюсь в том, что именно она способна изменить этот мир, сделать его справедливым и комфортным для всех Дистриктов, но она сейчас такая простая, трогательная, совсем не воинственная, что непроизвольно возникает желание ее как-то подбодрить, поддержать, дать понять, что она не одна. И это тоже довольно новое ощущение, обычно в заботе и внимании нуждаюсь я сама, и я совсем не умею находить слова сочувствия и поддержки.
Китнисс заговаривает о Финнике, и в груди у меня разливается приятное тепло. Я знаю, что он любит меня, что ждал и верил, что меня спасут, что ни на секунду не терял надежды и жалел только о том, что ему не сказали заранее о готовящейся операции по спасению пленных, что не смог отправиться вместе с повстанцами в Капитолий. Но мне все равно приятно, что он говорил обо мне, ведь раньше было нельзя. Он старался не упоминать обо мне открыто вовсе, говоря загадками, делая туманные намеки на то, что в сердце его всегда есть кто-то особенный, но он умеет как никто уклоняться от скользких вопросов. Но люди всегда что-то говорят. Не то что бы мне было плевать, что обо мне подумают другие. Скорее, я старалась всячески избегать любой информации извне, и вообще не хотела знать, что думают люди. Но есть вещи, от которых, к сожалению, не скрыться.
Я понимаю, что задела за живое, и чувствую себя как нашкодивший котенок. Сейчас, что бы мне ни говорили, но чувства Китнисс к парню за стеклом бросаются в глаза, она любит его неподдельно и искренне. Когда-то это стало чем-то вроде предмета для спора между мной и Финником, он злился, считая, что победители 74-х Игр смухлевали, только чтобы спасти собственные жизни, он злился, потому что другим такого шанса не предоставлялось. Я же верила в искренность и взаимность этих чувств изначально, меня радовало, что хотя бы в одних играх жертв оказалось меньше, чем во всех предыдущих – разве это уже не маленькая победа? Впрочем, так и вышло, одна лишняя жизнь по итогам ежегодной бойни стала огромным шагом на пути к разгорающейся Революции. Однако, очередная фраза Эвердин заставляет меня вздрогнуть.
- Об этом нельзя пожалеть, - смотрю на Китнисс то ли с удивлением, то ли с возмущением – неужели она не понимает? - Любовь к тебе – это единственное, что сейчас может вытащить его, позволить вернуть прежнего Пита. Если бы не она… - я прерываю свою речь, вдруг осознав, как мало ей известно. Вернее, насколько больше известно мне. – Может, я и безумна, но не глупа, Китнисс. Там, в Капитолии, не только Пита пытались настроить против тебя. Не думаю, что у них этот метод отработан, больше похоже на эксперимент, но все же… Они пытались внушить, что ты отняла у него все, что было ему дорого. Но ведь ты и есть самое дорогое для него, понимаешь? – я смотрю на нее, пытаясь уловить озарение в ее красных от слез глазах. – Этот диссонанс – именно то, что мучает его, держит на границе, он не понимает, что реально, любовь к тебе или ненависть, это как весы – главное, успеть склонить чашу в нужную сторону. – Давно я не говорила столько слов кому-то, кроме Финника. И откуда во мне столько красноречия? Становится немного не по себе и кажется, что я невероятно устала, как будто разговор с кем-либо мало знакомым для меня тяжелее физического труда. Но здесь мне приходится говорить с людьми, во всяком случае, они мне здесь видятся куда менее враждебными. Повисает неловкая пауза, и мне кажется, что Китнисс ждет, что я скажу еще что-то. Хотя, нет, не так, это я чувствую, что должна кое в чем признаться... – Со мной делали примерно то же самое… - добавляю негромко. Я понимаю, что могу напугать ее. – Они дают ложные видения, воспитывая на них ненависть к кому-то. Когда же иллюзия рассеивается, и ты понимаешь, что все совсем не так, как они говорили, ненависть остается на уровне подсознания… Питу крепче всех досталось.
Паника настигает меня, когда мне начинает казаться, что я не просто не помогаю Сойке своим монологом, а даже напротив, расстраиваю еще сильнее. Топлю корабль и без того едва держащийся на плаву. Но нет же, нет, Китнисс, ты ведь такая сильная… Я теряюсь, думая, что бы сказать, как бы все откатить, вернуть к истокам эту беседу, начать сначала, избегая скользких тем или и вовсе скрыться, оставшись незамеченной для нее. Уж чего я не ожидала в данной ситуации, так это извинений.
- За что ты извиняешься? – с недоумением оборачиваюсь к девушке, поспешно вытирающей слезы. – Мне было столько же, сколько тебе сейчас, когда меня отправили на игры. Тебе хотя бы не ставят диагнозы, - произношу с теплой улыбкой, пытаясь хоть как-то приободрить девушку шуткой. Она держится как никто на моей памяти. Со стороны даже может показаться, что Игры никак не надломили ее, но это лишь видимость. Всегда видимость. Каждый победитель, выбравшись с Арены, должен создать впечатление триумфатора. Они уверенно смотрят в камеру, произносят заученные речи, написанные кем-то совершенно бездушно, дежурно и торжественно. Но у каждого за плечами ужас, который другим даже и не снился. Каждый помнит поименно всех, кто погиб на Арене в его Играх. И только она решилась сказать прямо о том, что чувствует, ее речь в Седьмом Дистрикте послужила сигналом к действию. Знает ли она об этом?
Отредактировано Annie Cresta (2016-11-28 22:00:53)