Чайная ложка сталкивается с глянцевой гладью блюдца оглушающе звонко – и Эддисон, чуть вздрогнув, невольно отрывает взгляд от своих записей, обращая вдруг все внимание на чашку. Обычную фарфоровую чашку, которая ничем не отличается от своих других многочисленных фарфоровых собратьев по всему миру. Она как будто бы слегка отливает белизной с каким-то холодноватым голубым оттенком, но, отчего-то, все в больнице, начиная от стен и заканчивая постельным бельем, будто бы само по себе окрашивается в такие тона – или же Эддисону просто так кажется.
И только маленький скол на ободке чашки бросает вызов выверенной совершенности, напрочь ту разрушая.
Доктору Беннетту, как никому другому, известно, что ничего совершенного не существует в принципе. Что за любой, на первый взгляд, идеальной картинкой может скрываться абсолютно все, что угодно – а подчас даже диаметрально противоположное внешнему фасаду.
Он, как никто, знает, какие уродливые демоны могут скрываться за показушно вылизанными до слепящего блеска экстерьерами. Эддисон научился безошибочно находить этих демонов практически с первого взгляда и если не избавляться от них раз и навсегда, то, по возможности, хотя бы делать так, чтобы они не мешали более или менее сносному существованию.
Практически с первого взгляда.
В его практике редко случались промахи – в конце концов, каждому пациенту удавалось, так или иначе, помочь. За редкими исключениями, которые не принято описывать в подробностях, рассказывая о своей богатой и, по большей части, успешной деятельности. И у доктора Беннетта имеются такие исключения – те можно пересчитать по пальцам одной руки, но оттого они и отзываются в памяти яркими вспышками, которые не забудешь так просто. Мэри Стоун недавно пополнила коллекцию этих самых исключений в практике молодого доктора, оставив после себя неисчезающее горьковатое послевкусие и убедив в очередной раз в том, что и у новых способов лечения есть свои недостатки.
Эддисон делает глоток из чашки, почти не чувствуя вкус чая, и бросает взгляд на часы, несущие свою бессменную вахту на краю стола. Время осмотра пациентов. Пациентки.
И Беннетт искренне надеется на то, что та не станет тем самым редким исключением, о котором не рассказывают в деталях, предпочитая все деликатно умалчивать.
Эддисон помнит этот консилиум до мельчайших подробностей – и совсем не потому, что все время скрупулезно конспектировал каждое слово. Случай, и правда, попался на редкость исключительным – хотя бы потому, что на этот раз бороться предстояло вовсе не с демонами.
Страна Чудес – название для какой-нибудь детской книжки, но для Алисы Кингсли, девушки, из-за которой и созывался очередной консилиум, это не является просто очередной безобидной фантазией, о которой время от времени грезишь перед сном, чтобы побыстрее уснуть.
Для Алисы это – самая что ни на есть реальность, которая в какой-то момент приобрела настолько грандиозные по своей небывалой силе масштабы, что попросту вытеснила напрочь реальный мир, оставляя тот пылиться ненужным хламом где-то на задворках спутанного подсознания.
И пока прочие участники консилиума, которые уже успели наслушаться этих рассказов по нескольку раз, в очередной раз хмурили свои седые брови и обреченно качали головами, Эддисон наоборот – вслушивался в каждое слово с какой-то небывалой жадностью, с лихвой компенсируя общий недостаток энтузиазма.
И хоть ему и твердили все наперебой, что случай с мисс Кингсли на редкость запущенный и не поддающийся лечению, Беннетт увлеченно рванулся в бой – потому что для него в принципе не существует безнадежных и неизлечимых диагнозов.
В этот раз демоны замаскировались под иллюзорный сказочный мир, пестрящий карточными мастями и в то же время бесконечно глубокий и неизведанный, как та кроличья нора, в которую провалилась Алиса – по мнению всех врачей, окончательно и бесповоротно, без всякого шанса на благополучный исход.
Эддисон же намерен вытащить девушку оттуда – своими же собственным руками. Вывести из лабиринта Червонной Королевы, о котором Алиса рассказывала в таких ярких красках – и при этом не затеряться в нем самому.
Шаги отдаются в стенах коридора, разносясь гулким эхом вкупе с шорохом бумаги в руках Эддисона – и, кажется, в такой час активность больных должна снижаться, но все происходит как раз с точностью до наоборот. Концентрация лишь повышается. И Беннетт, кажется, чувствует кожей, как со всех уголков лечебницы веет этой беспокойной и тревожной атмосферой – та как будто бы оседает на одежде, остается налетом на легких при каждом вдохе и отчаянно зудит где-то в районе затылка.
Но Эддисон уже привык к этому.
Он идет уже знакомой дорогой до нужной палаты – Эддисон сам настоял на том, чтобы мисс Кингсли выделили отдельную. Доктор Беннетт тихонько прикрывает за собой дверь, предварительно постучав, извещая о своем прибытии – бледная фигурка Алисы едва различима среди голубовато-бледных простыней.
– Здравствуй, Алиса, – чуть улыбнувшись, негромко произносит Эддисон, зная, что эхо все равно в сделает его голос в несколько раз громче – в палате нет практически ничего, кроме кровати и столика возле нее. Преодолев небольшой расстояние от двери, он садится на край койки и несколько секунд внимательно глядит в лицо Алисы, пытаясь поймать ее взгляд. Не получается. – Что нового в Стране Чудес?