Some say the world will end in fire,
Some say in ice.
From what I’ve tasted of desire
I hold with those who favor fire.
But if it had to perish twice,
I think I know enough of hate
To say that for destruction ice
Is also great
And would suffice.

iCross

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.

Вы здесь » iCross » Личные эпизоды » [4am]

[4am]

Страница: 1

Сообщений 1 страница 17 из 17

1

http://i.imgur.com/XYQmNCg.png

▲ Действующие лица:
James Moriarty
&
Richard Brook

▲ Время и место:
2011-ый год, сентябрь, Прага

▲ Краткое описание событий:
[Позади все еще разрывался снарядами Лондон, под ногами искрилась и переливалась стеклышками Прага – а впереди расстилался и завихрялся целый мир.]

{Ричард не знает, но в предрассветные часы из носа Джима, капают тягучие тёмно-багряные капли - его мозг не выдерживает переполнения мыслями. Как ни старайся, но сосуды лопаются, и идеи стекают тонкими струйками, падают крупными кляксами на простыни и кафельный узорчатый пол.}

▲ Дополнительная информация:
витиеватое повествование, глубокая рефлексия и бесконечная зацикленность друг на друге.

♪ ♫ ♪

Теги: #JM,#RB,#twins,#ангст,#драма,#романтика,#близнецы,#твинцест,#hurt-comfort

0

2

Ричарду не снятся сны. Точнее, снятся, но мозг никогда не успевает зафиксировать их, хоть как-нибудь отпечатать на внутренней стороне черепа – Бруку только и остается, что довольствоваться обрывочными ощущениями и неясным кисловатым привкусом на языке, как от молодых зеленых яблок. Он успевает ухватить только неясный флер, который тоже пропадает спустя некоторое время, как молочная дымка утреннего тумана. И Ричард изо всех сил пытается дотянуться до него, ухватиться кончиками пальцев – но все тщетно и бесполезно.

Потому его сон, скорее, напоминает бесконечное свободное падение в кроличью нору. В непроглядную бездну, где невозможно за что-либо уцепиться – ни руками, ни взглядом.
И всякий раз Ричарду кажется, что он проваливается под воду – воздух вокруг густой, вязкий и плотный, словно сотканный из мельчайших частиц. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Это ощущение почти болезненно давит на грудную клетку непереносимой громадой, грозя переломать все ребра. И каждый раз, когда ему кажется, что дыхания не хватит, он…

…Он просыпается. На этот раз от того, что где-то за стенкой кто-то у соседей хлопнул дверью. Этот звук бесцеремонно пробирается в подсознание, прорывая эту толщу воды и вырывая из мутного удушающего сна – но вырывая резко и немилосердно. Настолько, что Ричарду необходимо еще несколько минут для того, чтобы заново ощутить окружающую реальность во всей ее полноте и осязаемости. Но пока что – просто достаточно прислушаться к звукам, наблюдая за тем, как под плотно зажмуренными веками расцветают болезненно яркие пятна.

Поначалу осознание того, что, несмотря на то, что случилось, вокруг него – вокруг них – все так же продолжает разворачиваться обычная жизнь, со своими обычными законами и такими же обычными людьми, давалось с трудом. И так же трудно теперь осознавать, что у тех же людей за стенкой, в соседнем доме, в соседнем квартале – своя жизнь, которая расцветала своим незамысловатым цветом еще до того, как они перешагнули порог гостеприимной Праги, и будет расцветать и дальше, после того, когда от их пребывания в этом городе не останется ни одного воспоминания. Здесь, в тихой и игрушечной Праге, они  полноправно считаются осязаемыми призраками в толпе, до которых всем вокруг нет совершенно никакого дела.
Всем. Абсолютно. Все. Равно.
Осознание этого невозможно пьянит, словно бы наполняет все тело летучим гелием – так, что Ричарду хочется унестись куда-нибудь далеко-далеко.

«Если хочешь что-то спрятать, положи это на самое видное место». В их случае этот принцип оправдывает себя целиком и полностью.

No one ever gets to us, Jimbo.
And no one ever will.

С закрытыми глазами Ричард делает глубокий вдох и медленно выдыхает через нос, чувствуя, как сон, захвативший его всего лишь на пару-тройку часов, отступает в сторону, постепенно возвращая ему ясность мысли.
И по мере того, как из вязкого тумана постепенно проступает ясность, в груди начинает беспокойно ворочаться назойливое чувство на уровне почти первобытных инстинктов.
Что-то не так.
Чего-то не хватает совсем рядом.

Ричард проводит ладонью по другой половине кровати, но пальцы нащупывают только пустоту – и еще не исчезнувшее тепло простыней. Он открывает глаза и поворачивается на бок – глаза успевают выхватить в предрассветном полумраке зеленоватый отсвет электронных часов на тумбочке.
Четыре утра.
Слегка рассредоточенный взгляд скользит дальше – но даже и так, в этом неясном и шероховатом полумраке, Ричард не может не уцепиться за пятна крови на подушке Джима и как ярко эти самые пятна расцветают на наволочке соцветием миниатюрных пионов.
Беспокойство колет затылок раскаленными иглами – Брук приподнимается на локте, пару секунд глядя на эти кровавые пионы в миниатюре, а затем поднимается с кровати – голые ступни гулко шлепают по паркетному полу, пока Ричард  направляется на балкон в поисках Джима.

В четыре утра небо тяжелое и колкое на ощупь, затянутое густыми облаками – на вкус оно горчит, как лекарство от простуды, и этот привкус преследует обычно чуть ли не весь день.

А в их нынешней квартире особо некуда идти – в распоряжении одна комната с балконом, небольшая кухня и ванная. Но Джим находится сразу – тот стоит, вцепившись пальцами в кованую перегородку балкона, и глядит куда-то вдаль.
Город мертвенно тихий в этот час, перекликающийся на редкие лады перезвонами часов на башнях и смутными голосами загулявших туристов.
В любое другое время Ричард бы не стал нарушать это единение брата с самим собой – но сейчас беспокойство прогрызает в нем мелкие дырочки, которые зудят и ноют, не давая покоя.
И поэтому Рич тихо подходит со спины, осторожно вставая рядом с братом и почти соприкасаясь с ним плечами.

– Не спится? – тихо, почти шепотом спрашивает Ричард – ладонь опускается на прохладные перила, и его мизинец соприкасается с мизинцем брата, накрывая тот и переплетаясь с ним, медленно поглаживая.
Он делает глубокий вдох, чувствуя, как легкие заполняет прохладный утренний воздух, а затем поворачивает голову, скользнув взглядом по профилю Джеймса.

Говорят, что ночь темнее всего перед самым рассветом.

+1

3

[audio]http://pleer.com/tracks/8322104D3AE[/audio]
Mr. FijiWiji [Insecurities]

   Ещё совсем недавно в среде даже матёрых профессоров бытовало мнение, что цветные сны снятся только шизофреникам. Смех смехом, а в детстве Джима - тогда ещё Ронана - это был один из симптомов, по которым очередной консилиум силился поставить ему диагноз. За свои многочисленные путешествия в соответствующие заведения он видел столько методик, испытал на себе столько приёмов и получил такое количество этих самых диагнозов, что его учётные карточки исчислялись томами.

   Джиму снятся цветные сны.
   Каждый день.
   Яркие, переливающиеся, иногда лёгкие и воздушные, иногда - истекающие кровью. Он видит бытовые сны, видит повторяющиеся сюжеты, словно на испорченной пластинке, начисто лишённые смысла, начала и конца, видит чужие мечты и страхи, видит банальную переработку событий дня. Но чаще всего он видит конец света. Холодный и липкий Армагеддон, неотвратимый в своём наступлении, каждый раз являющий ему разный лик.

   Он видит сжигающий атмосферу парад планет во всех возможных и невозможных красках.
   Видит залитые солнцем водяные пустоши на утро после очистительного потопа - только ослепительно тёплое золото поверх зеркальной глади и кристально-чистое голубое небо.
   Видит затхлые, пропитанные пылью и сыростью серо-болотные помещения мира, загубленного какой-то химической заразой.
   Видит  искрящиеся астры межконтинентальных ракет, распускающиеся над городами.
   Слышит крики, чувствует панику всем телом, всем тем, что у него вместо души, ощущает нестерпимое жжение под рёбрами. И неизменно просыпается с едва сдерживаемым криком в холодном поту.

   Да, Джеймсу Мориарти тоже бывает страшно.
   Не потому что мир рушится - он бы вовсе не отказался увидеть его в огне. Но он предпочитает контролировать процесс, потому что только так он сможет уберечь Ричарда. От других. И от себя.

   С момента Падения прошло ещё не так много времени, поэтому тихими ночами в Праге он всё ещё видит во сне красно-бордовое пузырящееся пятно крови на крыше.
   Липкие волосы и запутавшиеся в чёрных прядях брата мелкие белые осколки костей.
   Эти сны обжигающе холодные, а их серость разъедает глаза, заставляя их слезиться от внезапных резко цветных акцентов. Стеклянный взгляд Ричарда, невидяще смотрящий в небо - страшнее всего, что ему когда-либо приходилось видеть или воображать.

   А ещё есть они - идеи. Мысли. Образы.

   Даже когда Джеймс видит кошмары, его мозг не отдыхает - он пашет, словно бешеный, вырисовывая, обрабатывая, добавляя деталей, вставляя запахи, звуки, ощущения - миллиарды данных совершенно ненужной информации ни вообще, ни во сне в частности. Иногда ему кажется, что он весь состоит из деталей, хаотично перемещающихся в его голове, а то и всей физической оболочке. Проткни ему в любом месте кожу иголкой, и они посыплются из него, как песок.

   Он постоянно разбирает мир на составляющие - раскладывает на химические соединения, атомы и более мельчайшие частицы.
   Пока Моран выслушивает очередное важное указание, Джим может несколько раз разобрать его ДНК и собрать в какую-нибудь черепаху, жабу, шимпанзе или крокодила. Иногда это даже смешно.
   Пока Ричард разыгрывает перед ним очередную сценку или рассказывает ему очередную историю, он... Впрочем, нет, Джеймс никогда не трогает Ричарда, всеми силами заставляя себя не превращать брата в набор химических формул и рибонуклеиновых цепочек. И это у него даже получается, а вот его истории.. его образы тонкими нитями из сцепившихся друг с другом букв заползают Мориарти в уши и обвивают мозг. Впиваются в него острыми углами и сдавливают. Но бывший консультант любит эти истории, любит голос Ричарда, тягучий и ласковый, шипящий и угрожающий, игривый и мурлыкающий - всегда разный. Всегда тёплый, всегда родной.

-х-

   3:49

   Джим просыпается и открывает глаза от невыносимого гудения - сегодня электронные часы отчего-то стоят на его стороне кровати. Он не выносит тиканье, поэтому часов с циферблатом и стрелками в их маленькой квартирке нет. Но электронные проблему тоже не решают - его мир слишком остр, слишком ярок, слишкомслишкомслишком всё. Даже безмолвная электроника, эти мелкие, горящие призрачным зелёным цветом лампочки издают при работе звук. И сейчас, в эти самые четыре утра этот звук разрывает перепонки и ввинчивается ему в мозг подобно штопору.

   

Когда пара матриц становится умирающей? Джон Цициклис и Винсент Блондел, 4 января 1996 года. Проблема умирающей матрицы заключается примерно в следующем: для данного конечного множества квадратных матриц n × n определить, существует ли произведение всех или некоторых из этих матриц (возможно, с повторениями) в каком-либо порядке, дающее нулевую матрицу. Данная математическая проблема неразрешима даже для n=3. Разрешимость для n=2 является открытым вопросом - По-че-му?

   Почему Кром и Кром не разрешили эту проблему в далёком 89 году и почему она так волнует его сейчас, в 4 утра в Праге?

Пусть {B 1, ... ,  B m} будет набором n x n целых матриц. Определим две nm x nm матрицы через...

   Слова и формулы выписываются аккуратным каллиграфическим почерком на потолке. Джим зажмуривается, но тогда доказательство продолжает расписывать себя на внутренней стороне его век.

Предположим теперь, что P := T t1Aa1Tt2 ...  Ttq AaqTtq+1  = 0 для некоторых ti, ai и предположим без потери общности, что  0 ≤ ti  ≤ m - 1. У нас однозначно получается...

   Джим закрывает лицо руками, а потом трёт кулаками глаза, размазывая с дотошной аккуратностью расписанные формулы по глазным яблокам. Теперь перед глазами плывут разноцветные пятна и яркими линиями разбегаются в разные стороны сеточки капилляров.

   Откуда-то из небытия всплывают названия всех космических объектов в созвездии Плеяд
объект М45, рассеянное скопление, расстояние от Земли 440 световых лет (+\-), расположено в созвездии Тельца, спектральный класс I,3,m, радиус - 6 световых лет
Альциона, Атлас, Электра, Майя, Меропа, Тайгета, Плейона, Целено, Астеропа, Астеропа II, четыре с половиной - да, да, именно с половиной - версии плана похищения Букингемского дворца и полтора - самой Королевы.
   Просто по приколу.
   Три модификации винтовки для Морана, на кой-то чёрт осовремененная версия духового ружья, которым он интересовался в глубоком детстве. Новая модель вагона метро, четыре новые ветки Трубы, план оптимизации велосипедного движения в Сити, смета плановой реконструкции башни Битэма, количество стеклянных панелей в ней, толщина переборок Титаника, расчёт топлива и средней скорости для космического зонда, который бы успешно исследовал Плутон. Графики, графики, графики. Цены, котировки, 13 разных способов, которыми Шерлок мог обыграть Ричарда на крыше - тринадцать! - вкус любимой с детства жевательной резинки, надпись на этикетке на китайском, имена осьминожек со второго этажа (правда, всего лишь Синяя и Зелёная) и даже название этого безумия на родном для них чешском - Chobotnice z druhého patra...

   Это может продолжаться вечно, но Джеймс чувствует, что захлёбывается и инстинктивно поворачивается на бок - из носа идёт кровь. Вязкая и тёмная, как та, на крыше.. только та лилась, а эта сползает, растягиваясь, словно мёд.
   
   Он резко садится, стараясь при этом не потревожить мирно спящего брата, и обхватывает голову руками - три капли падают на пол между босых ног, оседая на ступнях мелкими брызгами. В черепной коробке шумит и толкается. Возможно, ему только что удалось решить проблему нахождении способа построения с помощью циркуля и линейки квадрата, равновеликого по площади данному кругу, но ухватить конкретику за хвост не получается. Циркуль танцует с карандашом танго, а линейка только что вытекла из носа и разбилась об пол.

   Мориарти встаёт и, поддавшись зудящему ощущению на кончике носа, пальцами левой руки медленно и неуклюже стирает кровь, только размазывая её по лицу. Приходится поправлять тыльной стороной ладони. Часы гудят, голова раскалывается на части, мысли продолжают покидать замкнутое пространство нейронов и костей, расползаясь из носа. Словно завороженный, Джим выходит на балкон и тяжело опирается на холодные кованные перила.

   Холод порой был его другом. Он остужал, освежал, очищал - вымораживал из него все ощущения и образы. Покрывал их инеем, обращал льдом, а потом Джим разбивал их одним точным ударом на мелкие кусочки, которые опадали с него, отшелушивались, забывались и таяли. Возможно, и сейчас свежий утренний воздух уютной Праги и обманчивая тишина ранних часов снимут воспаление с его разума. Возможно - нет.
   В любом случае стоит попробовать.

-х-

   Ощущение присутствия близнеца приходит чуть раньше, чем Ричард выходит на балкон.
   Наверное, это что-то в воздухе.
   Некое движение, или просто его теплота. Она окружает брата практически видимым ореолом и распространяется от него в стороны, делая похожим на маленькое Солнце. Интересно, это чувствуют все или только Джеймс, как с этими проклятущими часами?

   Тихий вопрос и аккуратное прикосновение, словно тактичный стук в прикрытую дверь - "Джимми, привет, это я... можно?" Можно и нужно. Всегда, Ричи... Но он не может ни повернуться, ни сказать это вслух, ни попытаться спрятаться от самого себя в объятьях брата, как того нестерпимо хочется. Никогда не может - он здесь большой, серьёзный и страшный старший брат. Пусть это старшинство и измеряется всего лишь минутами, пусть он надломлен и безумен, пусть десятки раз признан опасным для общества и даже недееспособным, ответственность всё равно негласно лежит на нём. Он - стена, ограждающая Ричи от всего остального мира - во всех смыслах, и именно это его успокаивает и невообразимо угнетает одновременно. Возможно, да нет - скорее всего - он отбирает у близнеца куда больше, чем когда-либо сможет дать.

   В лобных долях, ворочаясь, собирается тяжесть. Каждый сосуд отдаёт ноющей болью, заставляя Джима слегка морщиться, а очередную каплю красной жидкости из его носа тихо упасть на кованный метал. Он накрывает её ладонью, чтобы спрятать, но предательский организм роняет ещё одну прямо на бледную кожу руки.

   Чтоб тебя.

   Продолжая смотреть куда-то вдаль, в тишину города, Джеймс вытирает руку о тёмную ткань футболки, сжимает на секунду-другую пальцами ноздри, отпускает, а потом резко втягивает воздух.

   - Нет.
[SGN]http://funkyimg.com/i/2fng3.png[/SGN]

+1

4

В воздухе сейчас разлиты десятки запахов – они смешиваются друг с другом, сталкиваются частичками молекул. И Ричард с очередным новым вдохом вычленяет из этого красочного спектра  каждый запах по отдельности. Прохладный и сырой, отдающей кислинкой запах подступающего дождя. Запах корицы и теста из пекарни на первом этаже, которая обычно начинает работать именно в этот ранний час, чтобы подоспеть со свежей выпечкой к самым первым клиентам. Свежий запах каких-то цветов и деревьев, что растут почти под самыми окнами.

И во всем этом спектре жженный, металлический и чуть горьковатый запах крови кажется чужеродным и неуместным. Однако от него никуда не деться и не спрятаться – Ричард успевает заметить каплю крови на ладони Джима и то, как он торопливым движением стирает ее же со своего носа.
От ударившего по самым нервам запаха крови становится немного муторно и тошно. Воспоминания все еще слишком свежие и яркие, кричащие, разрывающие на части. Ричард чувствует привкус крови на языке и пытается сглотнуть его, как-то избавиться, но во рту все словно пересохло в один миг. От ямки на затылке волнами начинает распространяться болезненная пульсация – почти незаметная, но нарастающая и назойливая.

В последнее время в его – в их – жизни было слишком много этого багряно-красного и болезненного.

Ричард помнит, помнит до болезненности отчетливо – до ярких вспышек перед глазами, которые не прекращаются, даже если крепко-крепко зажмурить глаза.
Он помнит – боли не было, хоть пуля и прошила его насквозь. По сути, умирать было не больно. Было много крови, которая подобно нефтяному пятну расползалась по бетонному полу крыши, смешиваясь с пылью. Было много крови во рту, от привкуса которой Ричард не может избавиться и по сей день. Ему до сих пор кажется, что если он коснется своего затылка, то пальцы запутаются в вязком, липком и густом. И временами, когда Брук, забывшись, взъерошивает волосы на затылке, он резко и немного с испугом отдергивает руку, чтобы взглянуть на свои пальцы. Потому что он все еще думает, что увидит на них кровь.

Однако намного больнее во всем этом было другое. Больнее в сотни, десятки тысяч раз.

Потому что потом, когда все вроде бы закончилось, когда он вроде как снова был живым… Потом было просто невыносимо смотреть в глаза Джима, которые, скорее, напоминали в тот момент две черные дыры, резонирующие болезненной пустотой. От этой пустоты хотелось выть, протяжно и тоскливо. Забиться куда-нибудь в угол и обхватить голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону.
Потому что разрывало на части от противоречий, колких и резких. С одной стороны, от безграничного чувства вины и от того, что он вот так, почти не раздумывая, добровольно продал свою душу. С другой стороны, от того, что если бы душу продал не он, а Джим, и все прошло бы по тому же сценарию, но лишь с поправкой на такую рокировку, то боли бы меньше все равно не стало.

Все равно бы внутри скреблось это болезненное и вязкое – липкий и жуткий страх потерять часть себя. А по сути – потерять себя целиком и без остатка.

Ричард чувствует, как по спине бегут противные колкие мурашки, которые заставляют его передернуть плечами. И это долгие несколько секунд ему кажется, что для Джима он сейчас является каким-то призраком. Бесплотным, неосязаемым, прозрачным. Несуществующим. Ричарду и самому кажется, что частично он и стал таким призраком, растеряв сначала свою душу, а затем размозжив себе затылок по крыше Бартса.

Но это чувство тотчас же испаряется, как только Джим дает короткий ответ, попутно обтирая окровавленные пальцы о ткань футболки. И поэтому Ричард подходит к брату ближе, практически вплотную, касается ладонью его плеча и затем ведет ее дальше, запуская пальцы в волосы Джима на затылке.
А потом он сводит всякое расстояние между ними на нет, подаваясь вперед и касаясь кончиком носа виска Джима, чтобы затем упереться в него лбом, прикрывая глаза и замирая в такой позе на несколько долгих секунд. Ладонь Ричарда на ощупь находит ладонь брата – и он накрывает ее сверху, сжимая его пальцы, наверное, немного сильнее, чем нужно.

Но ему сейчас так необходимо чувствовать присутствие Джима, что он даже не задумывается об этом.

Брук знает – слова сейчас не особо нужны. В их случае они вообще не нужны, если говорить по правде. Потому что все это не описать обычными человеческими словами – и вряд ли когда-либо изобретут такой язык, который бы вместил в себя и описал все то, что он сейчас чувствует. Что они чувствуют.
И Ричард, перебирая волосы брата, касается губами его щеки в легком и почти невесомом поцелуе и легонько трется кончиком носа о кожу. Шепот почти в самое ухо наверняка щекочет и вызывает стайку мурашек по загривку Джима – Ричард почти может ощутить их под пальцами.

– Джимбо, пошли в ванную, надо остановить кровь.

+1

5

.
   - Убери свои дрянные руки, Ронан! Ты ломаешь всё, чего тебе доведётся коснуться!
+++
   Эйлин Лоулесс не кричит, но её голос оглушает. Эйлин Лоулесс не распускает руки, но одни её слова хлещут сильнее любых розг. Она не ненавидит Ронана, но и любви или хотя бы толики тепла к этому сыну в ней не осталось. Ронан - проклятие и обуза, несущая их семье только проблемы, боль и позор. Если бы родители могли, они бы избавились от него. Он это слышит, видит и чувствует в каждом их диалоге, при каждом посещении клиники, в каждом шуршание таблеток в пузырьке, когда мать берёт их с полки.
+++
   Он тихо сидит за кухонным столом, молча опустив невидящий взор, и боится пошевелиться. Руки - во избежание - зажаты между коленями, глаза пусты, лицо - ничего не выражающая маска. Впрочем, под ней тоже пустота - Ронан не переживает и не скорбит о материнской любви, ему плевать на отношение отца. Он вдруг слышит звуки фортепиано из гостиной - Рейли учится играть - и только это заставляет его на секунду себя выдать: взгляд на мгновение убегает в сторону источника звука. Чтобы почти моментально вернуться обратно из-за резкого шлепка матери ладонью по покрытой клеёнкой поверхности.
+++
   - Не смей даже думать о нём, тебе ясно? - она не шипит и не плюётся ядом, но Ронан чувствует, как от этих слов его обжигает и практически начинает трясти.
+++
   Он поднимает на мать голову и неодобрительно-удивлённо смотрит на неё своими чернично-чёрными глазами. Эйлин роняет ложку и неосознанно отступает на шаг. Она мать, она сильная и взрослая, а Ронан - дитя, но непредсказуемая чернота его глаз способна напугать прожёную католичку Эйлин до самых глубин. Лишь тонкая грань сознания и яркий пример сумасшедшего сына прямо перед носом отделяют её от абсолютной уверенности в том, что Ронан - антихрист или как минимум достоин обряда экзорцизма. Он пугает её, потому что даже сейчас, когда молчит, она словно бы слышит его у себя в голове и совершенно отчётливо. Она воспринимает их полувербальное общение как полноценный диалог, хоть голос мальчика и не звучит в стенах кухни.

   - Оставь его, Ронан, - собравшись с силами, говорит женщина, поднимая упавший прибор. - Пожалуйста.
+++
   Теперь её голос звучит скорее устало, чем гневно. Забота о старшем и сопротивление его безумию выматывают обоих родителей, и выматывают на столько, что никто из них толком не задумывается о том, как это всё сказывается на младшем. Никто и никогда об этом с ним не говорил. Старший близнец вырос раньше, его детство и беззаботный период закончились с первым приступом. Дальше, как ни парадоксально, именно ему пришлось учиться быть взрослым, становиться мудрее, понимать и вести себя соответственно, входить в положение. Поэтому Эйлин знает, что он её услышит. Должен услышать, должен понять.
+++
   - Ты принесёшь ему только боль, утянешь его за собой на дно, Ронан, - мать не успокаивается, потому что продолжает ощущать расползающееся от сына в стороны противоречие, сопротивление, отрицание. - Я знаю, что ты это понимаешь. Просто не трогай его.

[audio]http://my-files.ru/Save/qv028e/Моцарт - Фантазия ре-минор.mp3[/audio]
Моцарт [Фантазия ре-минор]

   Слова повисают в воздухе, пляшут разноцветными буквами между полок, сбрасывают со своих мест поварешки, лопатки, ножницы - всю кухонную утварь, - обращаются прахом и оседают на столе. Взгляд мальчика утрачивает враждебность и, вновь становясь абсолютно пустым, медленно опускается на эти останки. Рейли в гостиной играет "Фантазию ре-минор" Моцарта, без запинок и нареканий, плавно, божественно, так, что у Ронана щемит в груди неожиданно остро, и он закрывает глаза.
+++
   Вдох-выдох.

   Просто.
+++
   Не трогай.
+++
   Его.
+++
   Просто.

   Вдох. Выдох. Глубже, медленнее.
+++
   Старшему родители абсолютно до лампочки, он никогда не жаждал их любви, тепла и ласки. Их отсутствие как прямой результат всего того, чем он являлся, давно стали для него само собой разумеющимся. Они не любили Ронана, отдавая все свои чувства его брату. Но он никогда не ненавидел и не завидовал Рейли, он обожал и боготворил брата, до парализующего ужаса боясь того дня, когда тот прислушается к матери, когда услышит наконец-таки, что брат для него - яд и опасность, - и отстранится от него, спасаясь. Как от чумы, от проказы, стихийного бедствия в человеческой оболочке, подчас безжалостного и непредсказуемого.
+++
   Выдох.
   Слишком резкий, перед глазами на внутренней стороне век плывут фиолетовые пятна.
   Вдох.

   - Я не буду. Ма.

-х-

   Он не сдержал обещание - просто не смог. Рейли, превратившийся в Ричарда, был его воздухом, он им дышал, через него слышал, видел и чувствовал, через него воспринимал мир. Его собственное восприятие было неровным, оно дробилось, крошилось и расслаивалось, периодически оставляя Ронана, ставшего Джеймсом, то слепым, то глухим, то невосприимчивым, словно болванка или манекен. И только восприятие Ричарда всегда было цельным, устойчивым и ясным, как солнечный летний день.

   Тому, что между ними существовало, нельзя было подобрать определение. Как Джим ни старался, - а среди всего населения планеты, пожалуй, только один он и мог, - ни одно из существующих слов, ни одно из когда-либо упомянутых понятий не подходило, на проверку оказываясь слишком бледным, полупустым и недостаточным. В какой-то момент он бросил пытаться и оставил сопротивление. С тех пор, когда их пальцы переплетались, а тепло сливалось воедино, он чувствовал невероятный покой - Скука отступала, ослабляя тиски и стыдливо скрываясь в тени от излучаемого Ричардом света.

   Джеймс не сдержал обещания и - более того - фактически самолично довёл брата до суицида. Пусть и срежиссированного, пусть и ненастоящего, обратимого. Впрочем, ненастоящего ли?.. Все эти "впрочем", "хотя," "но" и "однако", все эти слова-условности - лишь отговорки. Вялые, пошлые и совершенно отвратительные попытки оправдать себя самого. Нужно было называть вещи своими именами - он вынудил Ричарда застрелиться вместо себя.

   Не попросил - о таком не просят. Не заставил силой - он никогда брата не заставлял. И это было самым страшным и самым болезненным - Ричард был вынужден вызваться сам. Он всё видел и понял, что Джим своими играми загнал себя самого в ловушку, выход из которой был лишь один. И у младшего так ни кстати оказалась возможность, и он охотно и безропотно принял удар на себя. А ведь он не должен был - никогда-никогда - вообще никак пострадать от существования Сети, и уж тем более руки самого Джима, но..

   "Ты ломаешь всё, чего тебе доведётся коснуться."

-х-

[audio]http://my-files.ru/Save/x8gf77/Megaclown - Glitchephobia.mp3[/audio]
Megaclown [Glitchephobia]

   Ладонь Ричарда ложится на плечо, и Джеймс испуганно вздрагивает, шумно выдыхая ртом. Дикая боль ворочается в груди огромной и мохнатой чёрной кошкой, когда пальцы брата забираются ему в волосы. Эти нежные пальцы - как раскалённые угли - кожа от них горит и обугливается, идёт волдырями и лопается, обнажая и без того вывернутые наизнанку нервы. Шерсть у кошки - словно иглы дикобраза - длинная и острая, она колется и режет изнутри лёгкие на мелкие части, заставляя всё внутри жечься и ныть.

   Ричард упирается ему в висок лбом и сжимает пальцы. От этих прикосновений нестерпимо больно и паршиво, но Джим бессознательно ведёт головой в их сторону - он готов отдать всё на свете и неисчислимое количество раз продать свою душу кому угодно, лишь бы чувствовать их снова и снова. Он вдруг осознаёт, что брат видел алые капли, а потому делится с ним своим теплом и пытается утешить его. Даже сейчас. Даже после всего того, что было. После этого кошмара, через который он заставил его пройти, который всё ещё не оставил их обоих - Джим видел, как Ричи отдёргивает от затылка руки, Джим видел свои собственные "сны", Джим всё ещё слышал эхо того выстрела каждую секунду своего существования. Он не мог себя простить и, вероятно, никогда не сможет. Подобные вещи только искупаются.

   Тем временем младший касается его щеки в едва ощутимом поцелуе, и в давно потяжелевшей голове Джеймса что-то лопается, от чего капли крови из носа обращаются тонким ручейком. От Ричарда фантастически пахнет мятой, уютом и чистым бельём, его прикосновения безупречны и тело реагирует на них совершенно однозначно, а вот сознание - нет. Оно отделено от физической оболочки и считает абсолютно иначе.

   – Джимбо, - от шёпота этого имени на ухо у него закатываются глаза, мурашки волнами разбегаются по всему телу, а по щеке ползёт что-то влажное и горячее, - пошли в ванную, надо остановить кровь...

   Забота. Как Ричард вообще может смотреть ему в глаза? Как может разговаривать? Есть, пить, спать рядом? Как он умудряется заботиться после этого? Разрываемый на части контрастами и противоречиями, Джеймс почти слышит, как в нём всё с глухим треском ломается. Боль, вина, страх потери и ужас от содеянного вырываются из клетки наружу и на краткий миг становятся единственным, что он способен ощущать. Они оглушают и ослепляют его, затапливая сознание и переливаясь через край крупными солёными слезами. Джим коротко, надрывно всхлипывает и, как подкошенный, даже не оседает - натурально падает на колени.

   Никакая он не стена, никакой он не старший брат. Он - вирус, чума и проказа, он несёт боль и разрушение. Он должен был сдержать обещание. Должен был просто не трогать его.

   - Господи, Ричард.. - Джеймс ослабевшими пальцами цепляется за его руку и поднимает залитое слезами и кровью лицо. - Прости меня.. - слова выходят толчками между спазмами, которые скручивают нарезанные ломтями лёгкие, - ..пожалуйста. Пожалуйста. Если ты сможешь. Когда-нибудь. Прости. Я не хотел, чтобы так вышло. Я не должен был.. Никогда. Только не тебя, Ричи..

   Молить о прощении - что может быть хуже? Молить - значит выпрашивать что-то, что тебе не хотели и не собирались давать. Ему гадко. От самого себя, от своей слабости, от неподъёмного веса вины, от заливающейся в рот крови и тошнотворной солёности слёз. Но это всё сейчас не имеет значения. Важен сейчас - и всегда, и вечно - один лишь он, всё остальное - тлен и приходяще.
[SGN]http://funkyimg.com/i/2fng3.png[/SGN]

+1

6

Ричард Брук не умеет плакать.

Рейли Лоулесс умел когда-то давным-давно – так давно, что, кажется, будто это было несколько жизней назад, в какой-то другой параллельной вселенной.
И в той далекой параллельной вселенной маленький Рейли Лоулесс мог заплакать по любому поводу, будь то разбитая в кровь коленка после неудачного падения с велосипеда. Сломанная по собственной неосторожности или же чьей-либо вине любимая игрушка. Страшный и неприятный сон, непрошено прокравшийся ночью в голову. Раскаты грома в октябрьскую грозу, зловеще сияющую своими острыми молниями даже сквозь плотно задернутые шторы.
Рейли плакал и не видел в этом ничего зазорного. Потому что потом становилось легче – словно вместе со слезами уходила прочь боль, развеивался страх.

Но потом все изменилось.

– Рейли, прекрати быть таким плаксой. Ты остаешься дома, и это не обсуждается.
Горло душит вязкий колючий комок, сглотнуть который не получается, а от строгого голоса отца этот комок колется и жжется еще сильнее – он сжимает кулаки до боли, до побелевших костяшек, глядя на родителей. Только вот картинка перед глазами нечеткая и размытая – непролитые слезы застилают обзор, и Рейли не позволяет себе моргать, чтобы не дать им волю. Но в какой-то момент слез становится слишком много – и влажные дорожки катятся вниз по щекам. Рейли торопливо стирает их тыльной стороной ладони и шмыгает носом, отворачиваясь и глядя куда-то в пол. Взгляд вцепляется в геометрический  узор на паркете – темный квадратик, светлый квадратик, темный квадратик…

– Сынок, ты же уже большой мальчик, прекращай.
Боковым зрением он видит, как мама подходит ближе – ее пальцы проходятся по волосам на макушке, и Рейли чуть поджимает плечи, то ли пытаясь уйти от этого прикосновения, то ли задержать его подольше.

…светлый квадратик, темный квадратик, светлый квадратик…

Рейли хочет сказать, что ему не нравится оставаться одному дома, хоть ему уже целых десять лет; что он отдал бы все, что угодно, лишь бы пойти вместе с родителями в больницу к Ронану. Потому что Ронана нет дома уже неделю. Потому что без него скучно и плохо – и Рейли кажется, что от него словно оторвали половину.
Он хочет это сказать – но дурацкий комок в горле мешает, не дает.
И только и остается, что рассматривать квадратики блестящего паркета под ногами.

Темный квадратик…
Светлый квадратик…

Рейли слышит удаляющиеся шаги матери, слышит, как родители ему что-то говорят, но он не особо вслушивается в их слова.
А потом наступает тишина. Она сдавливает со всех сторон, почти физически ощущается в воздухе – но среди этой резонирующей пустоты Рейли все еще слышит слова отца, который словно отдаются едва слышным эхом от стен.

«Перестань быть таким плаксой».

Они ощущаются крепким ударом, несдержанной оплеухой – отец никогда его не бил, никогда не поднимал на него руку, но эти слова оказались куда больнее всех подзатыльников.

Плакса. Значит, слабый.

А Ронану самому сейчас нелегко, плохо и одиноко там, в больнице – так зачем ему рядом такой слабак?

Просто.
Нужно.
Перестать.
Плакать.

Давай же, Рейли, ты сможешь.

И он смотрит долгим немигающим взглядом на квадратики паркета под ногами, пока те не начинают расплываться перед глазами, а потом крепко-крепко зажмуривается, рвано и как-то судорожно выдыхая.

Только не плакать. Только. Не. Плакать.

Ричард Брук не умеет плакать. Так, чтобы искренно, не теми крокодильими слезами, которые он литрами выдавливает из себя по заказу всякий раз, когда облачается в личину актера. Эти слезы все равно ненастоящие, искусственные, отдают бутафорщиной и пластмассой, не имеющей ничего общего с настоящими человеческими чувствами и эмоциями.
Ричард Брук не умеет плакать. Но он умел – когда-то давным-давно. Однако с тех пор он научился давить в себе всякую боль, складывать ее где-то глубоко внутри себя на самых дальних и высоких полках, до которых и не добраться с первого раза, подпитывая тем самым разрастающуюся черную дыру под ребрами. И эта пульсирующая болью пустота ширится из года в год, заполняясь бескрайними пионовыми полями багряно-кровавого цвета.

Вместо слез – черная дыра и красные пионы.

Ричард привык. Будто бы на него наложили какое-то проклятье, наслали заклинание, от которого никак нельзя избавиться.
Словно в какой-то момент что-то в нем опасно надломилось, пошло тонкой трещиной, которая теперь ежедневно продвигается по миллиметру, грозя в один прекрасный момент дойти до самого сердца – или что-то там у него разгоняет кровь по венам в левой части грудной клетки?

И когда Ричарду хочется заплакать, слезы не душат и не стискивают горло железными оковами – его черную дыру разрывает на части миллиардами взрывов. Болезненных, выворачивающих наизнанку – так, что хочется сжаться в комок, лезть на стенку и до крови скрести пол ногтями, сдирая их ко всем чертям.

Он не может заплакать – хоть Ричард теперь знает совершенно точно, что Джим не считает его слабаком, никогда не считал прежде и не будет в будущем.
Боль копится и ширится. Вселенная во вселенной – отдельное скопление черных дыр где-то на самых дальних задворках, которые поглощают друг друга и раз за разом бесшумно взрываются кроваво-красными сверхновыми.

[audio]http://my-files.ru/Save/8q4fzy/Megaclown - Our Boulevard.mp3[/audio]
Megaclown [Our Boulevard]

…И когда Джим вдруг падает на колени прямо перед ним, все, что может услышать Ричард в этот момент – отзвук собственного имени и то, как оглушительно-бесшумно разрываются на части, составляющие и частицы мириады созвездий и заново рожденных черных дыр. Он чувствует, чувствует слезы брата – те отдаются в груди спазмами, вибрацией его потревоженной болью вселенной, которая сейчас сходит с ума и ощутимо пульсирует, распирая грудную клетку изнутри.
Ричард сперва не может понять, за что Джим так отчаянно просит прощения – он ничего не может сделать. Ни пошевелиться, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Чужая боль парализует, смешивается с его собственной, создаваемая невыносимую квинтэссенцию, которая искрит, шипит и разъедает все внутренности.

Вязкий комок встает поперек горла, болезненно жжется и колется, пока Ричард смотрит на брата, не в состоянии ни моргнуть, ни отвести взгляд. Невыплаканные слезы зудят где-то между ребрами, скребутся и просятся наружу – и Ричард делает рваный вдох, опускаясь на колени следом за Джимом. Чтобы притиснуть того к себе в порывистом объятии, отчаянно прижать к себе, будто стремясь укрыть от всего и всех. Словно пытаясь впитать в себя чужую боль, как губка, впитать полностью и без остатка.
И в этот момент не существует вокруг никого и ничего – только они вдвоем, и ни одной живой души в радиусе нескольких сотен световых лет. Ричард молчит так некоторое время и просто крепко-крепко обнимает Джима, ощущая каждой клеточкой своего тела его судорожное загнанное дыхание, вслушиваясь в отголоски его почти шепчущего голоса. Он и сам изо всех сил пытается сглотнуть этот вязкий комок в горле, но получается далеко не сразу.

Щека Джима мокрая от слез, когда Ричард прижимается к ней своей, губы почти касаются уха, а сам он крепко стискивает брата в объятии, запустив пальцы в волосы на его затылке.

– Я знаю, Джимбо. Не вини себя, пожалуйста. Это не твоя вина, – голос трескается надломленным шепотом, и Ричард зажмуривается, судорожно выдыхая через нос и тщетно пытаясь вернуть звукам твердость и ясность. – Нет правых и виноватых, слышишь?.. Тебе не за что просить прощения. Просто так сложилось. Не осталось выбора. Я же знаю, Джимбо, знаю, что ты бы никогда не сделал мне больно. Ни намеренно, ни случайно. Пожалуйста, Джимбо, перестань себя винить…

Ричард делает рваный вдох, чувствуя, как колко щиплет под крепко плотно зажмуренными веками, и прикусывает щеку с внутренней стороны.

Просто нужно перестать плакать.

[А нужно ли?]

Отредактировано Richard Moriarty (2016-09-07 00:06:37)

+1

7

.
   Каждый раз, когда он возвращается домой после клиники, в брате что-то меняется. Какие-то оттенки меняют свои тона, какие-то акценты оказываются расставленными по-другому.
+++
   Разумеется, в доме и в его жизни что-то продолжает происходить, пока его жизнь ставят на "паузу", обкармливая таблетками, обкалывая уколами, укутывая рубашками и изнуряя тестами. Каждый раз в такие моменты он застревает в пространстве-времени, словно комар в янтаре, и отмирает только отпущенный домой, возвращаясь к брату.
+++
   И находя его другим.

   Что родители с ним делают, когда они остаются втроём, без навязчивого присутствия четвёртого, лишнего? Это для него всегда тайна, потому что он не решается спрашивать.
+++
   Поэтому Ронан каждый раз с нетерпением ждёт момента, когда его отпустят, и одновременно до смерти боится его - потому что не знает, что найдёт дома. Как сильно изменится его Рейли в этот раз? Не станет ли раз последним?

   То, что дом пуст, он чувствует сразу, как только в замке поворачивается ключ. Всё без малейшего исключения в нём выглядит, пахнет и даже звучит иначе. Ронан замирает в дверях, заставляя входящего следом отца слегка, но тем не менее настойчиво, подтолкнуть себя в спину. Мать уже прошла и сходила на кухню, поэтому, вернувшись за бумажным пакетом с покупками, она даже не смотрит на стоящего старшего сына.
+++
   - Да, его нет дома, Ронан, - подаёт голос Эйлин, касаясь его плеча свободной от покупок рукой. - Они уехали с театром на гастроли в Кроуборо.
+++
   - Вы не.. - начинает было мальчик, безотчётно сжимая руку в кулак и впиваясь в ладонь ногтями - физическая боль его отвлекает и фокусирует.
+++
   - Не сказали, что ты возвращаешься? - перебивает отец, обходя его сзади и забирая у жены пакет. - Нет. Иначе бы он не поехал. Хотя...
+++
   От этого загадочного "хотя", Ронан роняет на пол сумку и резко разжимает сжатый кулак. Открывает рот, чтобы что-то сказать и делает шаг в сторону Бриана, но его останавливает Эйлин.
+++
   - У нас был уговор, помнишь? - она не нежно, но аккуратно берёт сына за подбородок и поворачивает к себе. - Ты его не трогаешь, он живёт своей жизнью. Пойми, ему интересен театр, правда интересен. Чего ты хочешь, чтобы он ждал тебя дома, как верный пёс? Или попробовал свои силы? Показал себя?

   Вместо ответа, подросток облизывает губы и до боли закусывает нижнюю. Ему нечего сказать, да и не хочется больше. Но он же хороший мальчик, он смог одурачить врачей - подумаешь, какие-то родители.

   - Да, помню, - коротко отзывается Ронан и поднимает сумку.

   Он натянуто улыбается и уходит наверх, оставляя родителей заниматься своими делами и готовить ужин.
+++
   На втором этаже пусто, как в заброшенном городе, там звенит, разъедая барабанные перепонки, тишина. Там нет ничего и никого. Зачем они его забрали? Почему забирали каждый раз? Потому что консилиум, в который раз, ставит ему наступление ремиссии, а такие пациенты в клиниках не нужны - они занимают место. Такими пациентами занимается семья, хотя - Ронан давно это осознал по себе и по "коллегам", которых видел - лучше бы их усыпляли, как бешеных собак.

[audio]http://my-files.ru/Save/ubsm6z/Nebular Spool - Dementia.mp3[/audio]
Nebular Spool [Dementia]

   Он стоит посреди своей комнаты - их давным-давно разделили по разным, оградив одного от дурного влияния другого, - и чувствует как вокруг образуется и расползается в разные стороны бескрайняя ледяная пустыня. Он видит, как острые грани сосулек отливают цветом индиго, как небесного оттенка поля заметает ослепительно белый снег, он видит каждую снежинку в отдельности и даже может ощутить на своей щеке её холодный поцелуй. Левая рука немеет - сначала отнимается мизинец, безымянный и средний пальцы, потом всё по локоть, а ещё через мгновение он не чувствует ничего ниже плечевого сустава. Странная реакция его тела на пронизывающую нефизическую боль. Ронану приходится обхватить себя правой рукой, чтобы удостовериться, что левая всё ещё на месте, что он не растворяется по частям.
+++
   Хотя, возможно, стоило бы.

   Театр.

   Ронан слышал рассказы матери, ещё будучи в клинике. Видел сияющие глаза Рейли, когда брат говорил об этом, ещё будучи дома. Он не думал мешать, он не смел мешать, не собирался - зачем? Это естественно, это прекрасно, шло брату и радовало его. Возможно, в этом он действительно обретёт то, чего ему не хватает. И перестанет оглядываться на него, Ронана. Тогда данное матери обещание выполнить будет легче.

   Театр.

   Возможно, так должно было быть.
    Возможно, это правильно.

   Мальчик коротко, рвано вздыхает и обхватывает себя второй, занемевшей рукой - ему так холодно, что тело бьёт мелкая дрожь. Он хочет заплакать, чтобы выпустить этот горючий комок из груди, но не получается - он словно блокирован. Глаза остаются невозможно сухими, а ощущения потихоньку тупеют. Пустыня и боль никуда не деваются, они просто утрачивают остроту и значение. "Хотя..."

   Те-а-тр.

   На кухне он молча, не подавая виду, наливает стакан воды, берёт со стола некрупное красное яблоко и снова поднимается. Закрывает дверь на замок и садится на край кровати. Обычно про такие ситуации говорят "у него мысли путаются", но у Ронана ничего не путается, потому что ничего нет. Он водит глазами по комнате, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, что-то ощутить (лучше всего злость), что-то понять, принять какое-то решение. Но все решения за него уже приняты, у него нет права своего голоса. Да и голоса своего как такового давно уже нет - он не видит в этом смысла и почти не разговаривает.
+++
   Рейли уехал, потому что не знал, что Ронан возвращается. "Хотя."

   Наконец мальчик запускает "здоровую" руку в карман брюк и выуживает оттуда смятую салфетку. В ней - горсть голубых таблеток, как раз в цвет его новой пустыни. Это всё то, что давали ему последние две недели и что он так старательно прятал, не желая утрачивать относительную ясность рассудка и чистоту крови. Таблетки овальные, яркие - чтобы их легко было заметить и не забыть. Они убивают его безумие, на время даже блокирую Скуку, её вечный вой и требовательное пощёлкивание голодных жерновов, но вместе с этим стирают и сознание. Ронан снова облизывает пересохшие губы, поглаживая голубой овал и подцепляя его пальцем.

   Оболочка на вкус тошнотворно гадкая.
    Особенно, когда таблеток так много.

-х-
   Те несколько секунд, что Ричард почти шокированно смотрит на него сверху вниз, никак не реагируя, словно истукан, Джиму кажется, что между ними всё кончено. Совсем. Окончательно и бесповоротно.

   Вместо привычной, не поддающейся классификации связи, он ощущает вакуум, полнящийся отголосками и холодом той самой пустыни. Этот холод обжигает и опальный консультант дёргается, как от удара плёткой, когда брат опускается рядом и притягивает его к себе.

   Становится чуть легче, но запущенный внезапно возникшим вакуумом процесс идёт дальше. Пользуясь безоружным и сломленным состоянием хозяина, сумасшествие тонкими чёрными ручейками просачивается сквозь руины его защиты, сквозь онемевшую бдительность и рассыпавшийся самоконтроль. Он всё ещё плачет - слёзы подчистую размывают зрение и заливают лицо, лёгкие сводит в спазмах рыдания, поэтому он не замечает, как проваливается, ему кажется, что пошедший колесом и смешавшийся в кашу из оттенков серого мир перед глазами - всего лишь результат преломления через слёзы. Но он ошибается.

   И поэтому, когда Ричард шепчет, что ему не за что просить прощения, "Просто так сложилось. Не осталось выбора", тумблер в его голове с хрустом переключается, и Джеймс начинает смеяться сквозь слёзы. Гнусно, отвратительно, сдавленно, словно кашляет, словно он не человек, а давящийся карканьем облезлый ворон, в слезах, чужой крови и подтёках выклеванных кому-то глаз.

   - Не было выбора? - ломанным голосом, всё ещё содрогаясь от "смеха", переспрашивает он, чуть отстраняясь от брата.

   Закрывает лицо руками и медленно-медленно, с напряжением, будто впиваясь в кожу пальцами, ведёт руки вниз, смазывая и размазывая по и без того изгаженному лицу все физиологические жидкости. Ноготь правого указательного пальца и мизинца царапают кожу, оставляя заметные кроваво-белёсые следы. Его глаза, появившиеся из-под ладоней, уже совсем другие - они не шоколадные и не кофейные, они чёрные то ли от расползшихся зрачков, то ли от вытекшего на волю безумия, они отдают маниакальным блеском и улыбаются, несмотря на всё ещё льющиеся ручьи слёз.

   - Ты сам-то понимаешь, что говоришь, детка? Так сложилось? Просто? - он обхватывает собственные щёки ладонями, расположив мизинцы вдоль носа, их кончиками залезая и ковыряя уголки глаз. - А ничего, что так сложилось, потому что кто-то.. - он закатил глаза, - не будем показывать пальцем. Самостоятельно. Именно. Так. Всё. И. Сложил? Нет, без задней мысли, конечно же, - кровь продолжала течь из носа и теперь заливала ему руки, стекая по кистям и предплечьям. - Наверное, потому что он вообще не думал своей дырявой безумной головой.

   Это не раздвоение личности - говорить о себе в третьем лице его старая привычка, возможно, часть расстройства, возможно просто часть дурацких манер. Даже с этого ракурса, даже в таком виде, под этим блеском - всё тот же Джим, но такой вот он разный, непонятный, неправильный, неуравновешенный. Затем он обхватывает голову близнеца, но уже не давя и не ковыряя ничего, наоборот аккуратно и нежно, будто нечто чрезвычайно хрупкое и драгоценное. Склоняет свою голову и смотрит на него исподлобья; кровь крупными тягучими каплями падает из носа на пол балкона между их ног.

   - Ри-чард. Зачем ты терпишь всё это дерьмо?
[SGN]http://funkyimg.com/i/2fng3.png[/SGN]

0

8

Он знает, каково это – когда чужой мир распадается на составляющие, когда тот трещит и расползается, стекает и рассыпается. В такие моменты и его собственный мир тоже воет, перекликаясь на разные лады.
Потому что в определенные моменты эта боль становится их общей, поделенной на двоих. Только вот Ронану все равно достается больше – и Рейли понимает, что сам он способен ощущать лишь самую мизерную долю, лишь малую часть всей той боли, которая разъедает брата изнутри подобно едким рыжеватым пятнам ржавчины. Подобно заразе, которая разрушает клетку за клеткой.
Он видел все стадии (как ему кажется), видел то, что обычно тщательно скрывается от родителей, врачей и кого бы то ни было постороннего. Потому что они оба знают – так или иначе, но это может закончиться тем, что Ронану снова придется торчать в больничной палате наедине с горсткой таблеток и этой разъедающей нутро заразой.

И сейчас, стоя на пороге кухни и глядя на разлитый чай и осколки чашки на кафельном полу, Рейли понимает – что-то не так. Он чувствует, как в воздухе расползается, растекается эта зараза – чернильно-черная, мутная. Колкая и болезненная, она заставляет и его самого сглотнуть неприятный липкий комок, сжавшийся в горле.

Ронан. Ро-нан.
Р о н а н.

В голове трезвонит и верещит противной и пронзительной сиреной, когда Рейли медленно обходит то, что осталось от чашки. Брата он замечает почти сразу, хоть и видно, что тот в очередном порыве внезапного приступа предпочел забиться в самый укромный угол. Туда, где его никто не найдет (как ему кажется).
Как раненое животное.
И чем ближе Рейли подходит к Ронану, сидящему между холодильником и кухонным столом – свернувшемуся, забившемуся в угол – тем отчетливее ощущается эта концентрация боли. Она словно расходится от брата в разные стороны подобно невидимым волнам – но те чувствуются колко и резко, как порезы от острого лезвия бритвы.

Ронан – черная дыра, непроглядная бездна. И Рейли подходит к нему ближе и ближе, нисколько не страшась, но боясь лишь одного – ненароком вспугнуть и сделать еще хуже.

Еще больнее.

И в тот момент, когда Рейли присаживается перед братом на колени отводит ладони от его лица, чтобы посмотреть в его глаза – он не видит ничего, кроме все той же бездны – черной, вязкой и затягивающей с головой.

Но и в этот момент Рейли не боится смотреть в эти глаза, смотреть прямо и открыто, не чувствуя ни тени страха или сомнения – однако он все равно не глядит в них слишком долго, прижимая к себе брата, крепко обнимая его за плечи и утыкаясь носом в висок.

Кажется, Рейли даже что-то говорит. Что-то, что должно успокоить, вернуть в эту реальность, вытянуть из бездны на более или менее твердую поверхность.
Кажется, Ронан ничего не отвечает на эти слова – только отчаянно цепляется за его голос, цепляется за его свитер, да так, что нитки трещат, грозя вот-вот не выдержать.
Кажется, это даже помогает. Пусть даже совсем немного – но, по крайней мере, уже не затягивает в какую-то беспросветную темноту (или же Рейли просто уже привык к тому, что та перманентно пульсирует где-то рядом).

А осколки можно будет собрать.
Можно будет создать видимость того, что все нормально, мам. А чашку я разбил случайно. Но это же на счастье, правда?

[audio]http://my-files.ru/Save/okt6wg/Ofdream - Thelema.mp3[/audio]
Ofdream - Thelema

Ричард слышит смех. Надрывный и ломкий, режущий слух и заставляющий невольно вздрогнуть, чтобы тут же настороженно замереть. Ричард замирает, будто бы намертво вцепившись пальцами в плечо Джима, ожидая в любую секунду волну оглушающего ядерного взрыва. Он чувствует, как боль пульсирует в теле брата, рвется наружу и расползается в воздухе парами едкой отравы.
И когда Джим слегка отстраняется от него, Ричард видит перед собой не его глаза – он видит разверзшиеся черные дыры, пульсирующие концентрированной болью и отчаянием. Он видит их – и не может отвести от них взгляда. Они гипнотизируют и затягивают, и Брук даже задерживает дыхание, глядя прямо в лицо этой бездне, что постепенно затапливает все пространство вокруг.

Он знает этот взгляд. Знает эту бездну. Ему уже приходилось сталкиваться с ней – и даже не раз. Но именно сейчас она кажется гораздо более жуткой, гипертрофированной и болезненной. Однако Ричард все равно не боится и не думает отводить взгляд – даже сейчас, даже когда Джим начинает что-то говорить – и голос этот в первую секунду кажется каким-то незнакомым, каким-то чужим. Он слышит слова, но не вслушивается в них – только лишь внимательно и неотрывно следит за движениями пальцев Джима, за тем, как все сильнее расползается в его зрачках чернильная ядовитая боль.

Нет, не чернильная. Эта боль багрового оттенка, кроваво-красная и металлическая на вкус – Ричард и сам чувствует на языке эти чуть кисловатые оттенки, и затылок снова начинает зудеть и пульсировать едва заметной, но все-таки ощутимой болью.
И Ричард не отстраняется – особенно в тот момент, когда Джим обхватывает ладонями его голову словно в попытке удержать. «Джимбо, вот же я, здесь, с тобой, и никуда не денусь», – хочется ему сказать, и Ричард касается запястья Джима, поглаживая большим пальцем переплетения вен на внутренней стороне.

А затем слышит вопрос.

И вопрос этот сбивает с толку – Ричард молчит долгие десять секунд, и те отдаются пульсом в висках, который кажется оглушающим среди этой относительной тишины раннего утра.
Потому что перед ним никогда не стоял вопрос альтернативы, и он никогда не чувствовал себя угнетенным, будучи практически спаянным с Джимом в одно целое. Рейли – а потом и Ричард – воспринимал это как само собой разумеющееся. Как нечто неотделимое и постоянное.
Джим – его самая непостоянная константа. Тот, без кого Ричард не может себя представить – так было и так будет всегда.

Да о чем ты вообще, Джим?

– Терплю? – переспрашивает он, глядя немигающим взглядом прямо в глаза Джиму, сильнее сжимая запястье брата и вплетая пальцы другой руки в волосы на его затылке. – Джимбо… Неужели ты действительно думаешь, что мне это в тягость? Ты меня не тянул за собой на привязи – я сам пошел за тобой и сам сделал свой выбор. И ни о чем не жалею. Потому что, в конце концов, мы с тобой остались вместе, – произносит он, подавшись ближе и прижавшись своим любом ко лбу брата. А затем, тихо усмехнувшись, добавляет почти шепотом: – Вдвоем против целого мира. Как можно от этого отказаться?

+1

9

[audio]http://my-files.ru/Save/tpbi7h/Biome - Conscience.mp3[/audio]
Biome [Conscience]

   – ..Вдвоём против целого мира. Как можно от этого отказаться?

   Мориарти зажмуривается.

-х-

   Он видел все его стадии, все его фазы. Наверное. Ронан наверняка не знает, да и не может знать - он сам видел\чувствовал\осознавал далеко не все.

   В какой-то момент сознание туманится, восприятие смещается и вместо того, чтобы осязать, он видит; вместо того, чтобы чувствовать вкус, он слышит; вместо того, чтобы видеть, осязает. В таком кавардаке тяжело бывает отследить.

   - Ронан, открой! - глухо звучит голос брата между пока редкими, но настойчивыми ударами в деревянную дверь.

   Старший близнец лежит в центре комнаты на полу и молча смотрит, как с потолка слезает штукатурка, опадая крупными хлопьями и на полпути к полу превращаясь в гигантские снежинки.

   Стены комнаты идут широкими трещинами и периодически становятся полупрозрачными, окрашиваясь при этом в холодные бирюзовые тона, словно они сделаны изо льда. А по ту сторону прозрачности возникают жуткие очертания каких-то неведомых тварей, покрытых не то мехом, не то острыми иглами, как дикобразы. Они упираются в ледяные стены рогами, выдыхают тугие струи пара и скребут лёд огромными когтями, намекая, что эта тонкая грань - всё, что отделяет их от его кожи.

   Ронан зажмуривается, чтобы не видеть этих рож и роняет на пол одинокую горячую слезу. Этого брат не видел, совершенно точно.

   В комнате холодно. Так нестерпимо холодно, что мальчику кажется, будто с каждым своим рваным выдохом он, подобно тем тварям, выпускает вверх густые клубы пара. Но на самом деле это всё в голове. Только вот его голова обладает абсолютным преимуществом над телом. Это не оно посылает в мозг сигналы о том, что воспринимают пять органов чувств, это мозг решает, что они будут чувствовать. И если он сказал, что вокруг ледяная пустыня, значит - пустыня. Значит, под ним не круглый разноцветный коврик, а слежавшийся снег, холодящий спину; значит, в окно светит не солнце, а бесконечно далёкий отблеск таких же холодных звёзд; значит, в дверь (дверь?) может стучать вовсе не Рейли, а ещё один из этих невозможных монстров, просто жаждущий вспороть ему горло и пролить тёмно-красную кровь на белые сугробы.

   Эта мысль заставляет его вздрогнуть от очередного стука и огрызнуться в ответ.

   - Убирайся! - "Я не хочу тебя видеть" - забывает добавить он.
   
   Ронан знает, что это - самое действенное средство.

   Он видел, слышал, читал, анализировал. Во всех подобных случаях магическая формула "не хочу тебя [больше] видеть" безотказно действует, как бы рвущийся к тебе человек тебя ни любил. Она задевает какие-то особые струны, в некоторых случаях рвёт их к чертям, и пришелец уже никогда не возвращается. Может быть, так и надо. Может. Мальчик даже набирает в лёгкие морозного воздуха, обжигающего всё изнутри, и открывает рот, но...
   Не может. Лишь с шумом выдыхает облако пара и судорожно всхлипывает, когда сознание вновь обращает стучащего снаружи брата в подобие когтистой твари из древних легенд.

   - Просто уходи.. пожалуйста, - тихонько произносит Ронан и хочет свернуться в клубок - защитная поза эмбриона, чёрта с два, как же! Но сделать это не получается - у него из груди торчит высокий ледяной кол; Ронан обхватывает его руками и царапает, но пальцы мёрзнут и соскальзывают. Наверное, поэтому ему так больно, поэтому встать с пола и что-то сделать нет совершенно никаких сил.

   - Впусти меня, Ронан! - требовательный, но редкий стук перерастает в полноценное "барабанить".

   Уходи, Рэйли...
   Он закрывает лицо руками, пытаясь не кричать и не плакать. С первой неудачной попытки суицида прошло около полугода, его с огромным скрипом и под кучей условий и ограничений отпустили домой. Брат не знает - это чуть ли не единственный случай, когда они сошлись с родителями во мнении. Он не должен знать. Для вернувшегося с гастролей счастливого Рейли всё оставалось так же, как и было до.

   Когда одна из стен в очередной раз становится прозрачной, скребущийся за ней монстр с разбегу ударяется рогами в ломанные грани льда, и идущая по стене трещина увеличивается. От неожиданности и охватившего его ужаса, Ронан вскакивает и прибивается спиной к кровати, содрав себя с того самого ледяного кола. Теперь в груди у него дыра, он задыхается и кашляет кровью, зрение туманится как при потере сознания, а трещина на стене становится всё больше и больше. Если Ронан не умрёт сейчас от потери крови и разорванных лёгких, то этот чёртов недоделанный сатир из ледяной пустыни насадит его на свои рога, это точно...

   - Ронан! - последний удар в дверь, и в голосе брата появляются нотки болезненного отчаяния. - Пожалуйста, открой эту проклятую дверь.

   Старший ощущает ползущий с той стороны липкий страх, смешанный с обидой, непониманием и болью. Он окрашен в оттенки бордо и почему-то пахнет палёным. Это отрезвляет, совсем чуть-чуть, но и этого "чуть-чуть" оказывается достаточно, чтобы заваливающийся на пол Ронан упёрся рукой в доски и нашёл в себе силы сфокусироваться на двери.

   - Ро... - рука младшего близнеца, занесённая для очередного удара, оказывается перехваченной человеком, к которому всё это время он ломился.

   Хозяин комнаты стоит в проёме, одной рукой явно удерживаясь за приоткрытую дверь, а второй сжимая пойманное запястье брата, почти впиваясь ногтями ему в кожу. Он тяжело и рвано дышит - мозг всё ещё считает, что в груди у него сквозная дыра (почему он ещё не умер?) - а в глазах плещется чернота.

-х-

   Вдвоём против целого мира.

   Джим зажмуривается, так крепко, что у него перед глазами начинают плыть круги, а голова пульсирует непередаваемой болью. Но, когда он наконец открывает их, спустя долгие тридцать секунд оглушительного шума в ушах, в них становится заметен шоколад.

   Прикосновения Ричарда нежные, а пальцы тёплые, и это тепло топит сковавший Джеймса изнутри вымораживающий лёд. И не только этот лёд - тает вся эта морозная воющая пустота, продуваемая ветрами, засыпаемая снегом и слепящая острыми гранями. Джим вдруг снова ощущает это, оказывается, давно потерянное и забытое чувство - что он просто чёртов гнусный эгоист, а на самом деле его действительно два. И теперь он наконец в состоянии разглядеть в чистых и ясных глазах брата странные, непривычные оттенки. И отсутствие прежнего блеска. И почему такие важные вещи он замечает только сейчас? Как давно погас этот взгляд? Как давно он в себе не уверен?

   - Ричи... - консультант хмурится, вытирая пальцами зудящую на кончике носа каплю почти остановившейся крови. - Что с тобой?
[SGN]http://funkyimg.com/i/2fng3.png[/SGN]

+1

10

Каждый раз, когда происходит это, Рейли кажется, что весь его – их – мир начинает расползаться мелкими уродливыми трещинками. Что тот начинает рассыпаться на мелкие части, крошиться и тлеть – и каждый раз это бывает просто не-вы-но-си-мо. Невыносимо наблюдать, чувствовать, ощущать всем нутром – и почти на физическом уровне испытывать это невозможную боль, которая грызет и расползается внутри едкой черной субстанцией, затапливает легкие, не давая вдохнуть полной грудью, сжимает в тисках сердце, не позволяя тому биться на полную мощность – и то пропускает удар за ударом, гулким эхом отдаваясь в ушах.
В такие моменты Рейли находится в самом эпицентре, в самой гуще лесного пожара, откуда нет никакой возможности выбраться.

Но Рейли это и не нужно.

Потому что Ронан, Ронан где-то совсем рядом – практически на расстоянии вытянутой руки, в зоне досягаемости, близко-близко.
Однако же одновременно так невозможно далеко, что хочется лезть на стенку от разрывающего на части отчаяния – и сколько бы Рейли ни протягивал руку навстречу брату, сколько бы ни бежал за ним в тщетной попытке добраться до этого миража посреди смертельно холодной ледяной пустыни, ему кажется, что они так и останутся порознь, на противоположных концах их общей искрящейся Вселенной...

...Рейли не может сказать точно, сколько времени он ломится в эту закрытую дверь. Сколько минут по коридору разносится гулкий стук кулаков. Сколько раз он звал Ронана, и сколько раз брат просил его уйти.
Но то, что Рейли знает абсолютно точно – он ни за что не оставит брата одного, пока того раздирает на части этим могильным холодом, пока Ронан не знает, куда деться от этого всего и что с этим делать.
Боль брата автоматически становится и его собственной – пусть Рейли порой может только приблизительно представить, что чувствует близнец; пусть он способен ощутить лишь слабое прохладное дуновение этой огромной ледяной пустыни, что из раза в раз простирается вокруг брата на многие и многие километры.
Сейчас их разделяет лишь дверь – но Рейли кажется, что между ними разверзлась непроглядная бездна, черная дыра в миниатюре, заглатывающая весь свет и тепло.

Не-вы-но-си-мо.

Он чувствует себя невыносимо маленьким и бессмысленным, находясь на самом краю этой бездонной пропасти.
И горло словно сжимает ледяными пальцами каждый раз, когда Рейли стучится в закрытую дверь, а Ронан не открывает, н е  о т к р ы в а е т, не-от-кры-ва-ет ему.

И за секунду до того, как Рейли почти допускает смутную и мимолетную мысль о том, что, может быть, на этот раз [или, что хуже – никогда больше в этой жизни] Ронану не нужен ни он, ни его поддержка, что, возможно, в этот раз стоит оставить попытки перебраться через эту бездну, попытки достучаться во всех смыслах – именно в этот момент с грохотом распахивается дверь, заставляя Рейли застыть в дурацкой позе.

Весь мир дробится на части в тот момент, когда Ронан перехватывает его запястье, вцепляется в него так сильно, словно боится утонуть в своей же собственной бездне, которая плещется вязкой чернотой на глубине его расширившихся зрачков.
И Рейли не боится снова и снова смотреть в эти глаза, оставаться один на один с этой бездной.
Потому что эта самая бездна – неотъемлемая часть Ронана. И Рейли сам спаян намертво с каждой его частичкой.
Лишь сейчас, глядя на брата, он позволяет себе, наконец, вздохнуть полной грудью – а затем медленно заходит в его комнату, осторожно прикрывая дверь, и как будто отсекая тем самым весь остальной мир, оставшийся дробиться на части где-то позади.

Потому что сейчас для него существует только Ронан, только взгляд Ронана, только пальцы Ронана, сжавшие его запястье с такой силой, что Рейли было бы почти больно, если бы он обращал в данный момент на это внимание.

Он ведет пальцами свободной руки по предплечью брата и ниже, едва касаясь его кожи, ведя до самого запястья, чтобы потом обхватить его – но не так, как Ронан, а намного более мягко, поглаживая большим пальцем его внутреннюю сторону и чувствуя отголоски бешено бьющегося пульса. Рейли делает еще один шаг вперед, становясь практически вплотную к Ронану – так, что чернота в его зрачках начинает пульсировать сильнее. Взгляд Рейли вдруг отчего-то скользит ниже и спотыкается о губы брата – чуть искусанные и обветренные.

И вдруг в голове что-то щелкает – короткое замыкание, удар молнии, яркая вспышка на солнце, взрыв сверхновой.

Рейли подается вперед, чуть притормаживая на полпути, чтобы вновь взглянуть в глаза Ронану, а затем касается его губ своими в поцелуе. Легком, почти невесомом – но это кажется чем-то невозможно естественным, не вызывающим никаких сомнений.
Он сейчас вообще не думает ни о чем, сосредотачиваясь только на этом поцелуе.
И он чувствует, как постепенно расслабляется рука Ронана, судорожно сжимающая его запястье – Рейли осторожно высвобождает его, чтобы взять и эту ладонь брата в свою, мягко поглаживая костяшки пальцев.
Он отстраняется спустя несколько секунд [несколько вечностей], и вновь поднимает взгляд, чтобы посмотреть в глаза Ронану – и в тех уже не плещется мутная и вязкая чернота; она понемногу рассеивается, растворяется.

Рейли медленно выдыхает, а затем прижимается своим лбом ко лбу брата, произнося лишь одно слово тихим шепотом:
– Спасибо.

Спасибо за то, что впустил.
Спасибо за то, что не оттолкнул.
Спасибо за то, что ты есть.

-х-

Ричард не знает, сколько они стоят так – но он отчетливо чувствует, как расходящееся во все стороны мутное напряжение постепенно отступает, воздух перестает искрить и трескаться – но, что самое главное – пульсирующая чернота понемногу отпускает Джима, растворяясь и превращаясь в молочный туман, который окутывает крыши домов в этот ранний час.
И теперь уже сам Ричард может выдохнуть спокойно, чувствуя, как расслабляется Джим в его объятиях.

Как брат возвращается к нему.

Джим вдруг отстраняется – в глазах уже намного меньше черноты, чем было несколько минут назад – и Ричард, чуть удивленно вскинув брови, ошарашенно замирает, услышав вопрос. Такой простой, по сути, но Брук словно оказывается не готов на него ответить.

Что с тобой?

И Ричард вдруг внезапно осознает, что все это время Джим замечал – не мог не заметить. Замечал, как после Бартса Ричарда то и дело разрывает на части от всевозможных мыслей.
И он отводит взгляд, несколько секунд смотря куда-то вдаль, где путаются в тумане башенки соборов, а потом снова глядит на брата.

– На самом деле... Знаешь, иногда мне кажется, что какая-то часть меня так и осталась лежать там, на крыше Бартса. Иногда, – Ричард вдруг делает паузу, скользя ладонью к шее Джима и начиная поглаживать ее кончиками пальцев, а затем улыбается, глядя брату в глаза. – Но это так, ерунда. Со мной все хорошо, Джимбо – мы с тобой вместе, а это самое главное.

+1

11

.
   Поцелуй ещё полыхает на губах, пока шок и что-то ещё, что-то новое и пока не изведанное, окончательно возвращают его в эту реальность, растворяя лёд и снег. Ронан ненавязчиво высвобождает одну руку и с растерянно гладит брата по волосам, а потом приобнимает за плечи и отзывается таким же тихим "Спасибо".

   Спасибо, что достучался.
   Спасибо, что не бросил, не сдался.
   Спасибо за это прикосновение.
   Спасибо, что ты есть.

   Среди многочисленных диагнозов, что ему ставили, было и расстройство личности. К его симптомам, как объясняли родителям, относились отстранённость и холодность, невозможность что-либо чувствовать, осознавать последствия своих действий для других людей и невозможность любить. Что же это тогда расцветает сейчас у него между рёбрами, подобно цветку... пиона? Да, такое же хаотичное, многослойное, сложнопонимаемое и ароматное. Оно царапает рёбра своими невозможно нежными лепестками, пугает своей новизной и мешает дышать, перша в горле.

   Ронан понимает, что если до этого и была какая-то точка возврата, теперь она пройдена, осталась где-то столь далеко позади, что и не разглядеть, теперь он абсолютно пропал и ничто, и никогда его уже не спасёт. Поэтому он стоит молча, почти парализованный, не зная, что теперь с этим делать, и чувствует, как по коже головы ползут мурашки, а кончики пальцев леденеют от пронизывающего страха попросить ещё.

   Ронан многое осознал в тот день. Он больше не отталкивает брата, помня это болезненное ощущение, что он увидел в его глазах, когда открыл дверь. Он больше не причиняет ему боли даже в самом глубоком из своих приступов, невесть как расставив блоки тут и там - с собой он может делать всё, что угодно, но когда действия оказываются направленными на Рейли, в нём словно срабатывают какие-то неведомые средства безопасности.

   А поцелуй... Западает глубоко в душу - при условии, что она у него есть - и бережно хранится там, иногда извлекаемый на свет. Ронан временами касается этого воспоминания и перекрывает в своём сознании, будто это что-то материальное, словно бы яркое стёклышко калейдоскопа, которое можно потрогать, сжать в ладонях, отразить от граней солнечные лучи.

   Дни идут, казалось бы, как обычно. Ремиссия внезапно оказывается настоящей и затягивается, что не может не радовать их обоих.  Рейли расслабляется и на какое-то время становится похож на самого обычного, нормального мальчика, не обременённого душевнобольным близнецом. Ронан не позволяет себе заблуждаться, он прекрасно понимает, что он и к чему это может привести, но и сделать что-либо с этим уже нельзя. Связь между ними только крепнет, ему даже порой кажется, что он может протянуть руку и физически ощутить эту пульсирующую и роняющую на пол искры красную нить.

   Они ходят вместе в школу, хоть Ронан и старается держаться в стороне. Его брат красив и очарователен, он светится изнутри, превращая в наполненный солнцем даже самый пасмурный из дней. Сам же он пуст и чёрен, его свойство поглощать этот свет делает все те же черты лица более острыми, грубыми и отталкивающими. Глаза Рейли всегда полны жизни и блестят, а глаза Ронана мутные и потухшие, как умершая звезда. Если поставить их рядом, то разница на столько очевидна, что можно легко усомниться в том, что они близнецы - просто  два мальчика, что между собой очень похожи.

   Последний школьный день перед каникулами. Солнце сияет и уже начинает почти по-летнему припекать. Ронан сидит в тени на ветке растущего на школьной лужайке дерева и вычерчивает схему телескопа, который собирается сконструировать летом, болтая ногой. Рейли где-то неподалёку, в пределах видимости, общается с друзьями, которых у его брата, разумеется, нет. Ронан бездумно вслушивается в мягкое звучание родного голоса, пропуская мимо сознания смысл слов. Его всё устраивает, ему достаточно быть в тени, скармливая Скуке расчёты и вычисления, а потом идти рядом с братом домой, держа его за руку.

   Но спустя несколько минут его внимание привлекает заливистый женский смех, диссонансом вплетающийся в мелодичный смех Рейли. Ронан чисто автоматически поднимает глаза и разглядывает группку девушек, окружившую брата - одна чуть впереди, сжимает на груди учебники и кокетливо покручивает торсом из стороны в сторону (главная), ещё трое чуть дальше, переглядываются и перешёптываются, иногда подталкивая первую вперёд (подружки, свита, группа поддержки).

   Мозг моментально утрачивает интерес к телескопу, раскладывая на составляющие новый объект. Ронан закрывает альбом и спрыгивает с ветки, всё ещё оставаясь на расстоянии. Флирт. Грубый и неумелый - "Они же ещё дети" как пометка на полях.

   Мозг работает, прямо здесь и сейчас обводя в кружок каждый "скрытый" жест (накручиваемые на палец пряди, подогнутая нога, склонённая чуть на бок голова, взгляд в сторону, улыбка, протянутая как бы случайно рука и короткое столь же случайное прикосновение). Она хочет внимания и симпатии, собирается дать телефон. Ронан хмурится и начинает медленно двигаться по направлению к группе, совершенно не отдавая себе в этом отчёт. Следующая волна анализа накрывает брата - открытая улыбка, взгляд вниз, движение плечами, спокойная реакция на касание, снова улыбка - он не против, в общем-то, совсем. От этой мысли Ронан замирает, как вкопанный, в паре шагов. В голове всё путается и смешивается, к горлу подступает колючий горький комок.

   - Можем погулять в субботу в парке, съесть мороженое, - слышит он её предложение.

   - Я люблю сладкую вату,  - улыбаясь, отзывается брат.

   Внутри с противным оглушающим треском что-то рвётся и ухает в голодную бездну. Сознательная часть Ронана хочет, чтобы он исчез. Провалился сквозь землю, растворился в воздухе и никому не мешал. Он почти готов молить об этом ненавистного Бога. Но бессознательная его часть всегда сильней.

   Он быстро сокращает оставшееся расстояние, отталкивает девчонку так, что она практически падает в руки подружек, роняет свои альбомы и ручки и порывисто целует Рейли, обхватив его щёки обеими ладонями. Потом смотрит на него с полсекунды полными неконтролируемого ужаса и паники глазами и срывается на бег.

   - Фрик чёртов, - бросает первая пришедшая в себя подружка.

   - Ненормальный, - оживает вторая, помогая пострадавший встать.

   - Да вы оба психи, - отстраняясь добавляет главная героиня, теперь в её взгляде уже не столько интерес и охота, сколько шок и опасение.

   Зрителей не много, но не все сразу расходятся. Ронан в этой школе - уже давно притча во языцех, но свидетелем его выходок мало кому доводилось стать.

   Забежав за угол какого-то дома, мальчик упирается спиной в стену и медленно сползает по ней на землю, даже через рубашку царапая позвонки о резной экстерьер. Выпустив рюкзак, он хватается за голову и пытается не дать ей расколоться на части от рвущегося наружу и отдающегося эхом вопля "Что ты натворил?!"

   "Фрик чёртов", - вновь и вновь слышит он брошенную вслед фразу. Она мячиком отскакивает от стенок черепной коробки и заставляет его практически застонать, подтягивая колени и пытаясь спрятать в них голову. Ронан давно был за чертой нормальности и его это никак не трогало, а теперь он практически с силой и без спроса выпихнул и Рейли за эту черту. У него очень странное расстройство личности - в отношении брата он все последствия своих действий вполне осознаёт, пусть и почти всегда запоздало и бессмысленно.

   Пару раз судорожно всхлипнув, он снова подбирает рюкзак, пошатываясь, поднимается на ноги и бежит дальше, стараясь держаться вне оживлённых улиц и сторонясь свидетелей.

   Городская оранжерея встречает его привычной прохладой и свежестью. Ронан бесшумно и незаметно проскальзывает в один из залов и аккуратно двигается к своей цели. Не то чтобы у него не было возможности купить себе билет - просто он не хотел, чтобы хоть кто-то видел и мог поведать, где он, если вдруг начнут искать.

   С пустым и неестественно спокойным взглядом он идёт по дорожкам, шурша гравием, поглаживая или цепляя листья некоторых растений, словно пожимая руки знакомым или старым друзьям. На автомате достаёт из кармана монетку и отточенным движением кончика большого пальца отправляет её в пруд, слышит ответный "бульк" и поворачивает направо. Он знает эту оранжерею насквозь, всё её расписание, расположение и название каждого растения, каждого самого мелкого цветка. Попроси его хоть сейчас нарисовать её планировку, он сделает это с закрытыми глазами, включая подвалы, систему вентиляции и орошения, а ещё приложит пару страниц модификаций и дополнений для оптимизации используемых площадей, полива, циркуляции воздуха и гостей.

   Тропическая секция - его любимая. Здесь необычные растения, жарко, влажно и почти всегда идёт дождь. Текущая вода смывает многое, делает чуть легче. Текущая вода скрывает слёзы, а её шуршание в листве, если очень-очень постараться, почти заглушает шум жерновов. Ронан опускается на колени там, где не потревожит траву сильно, и поднимает лицо навстречу искусственному плачу небес. Пару минут ловит кожей мелкие тёплые капли, а потом забивается в самую гущу листвы, обнимая рюкзак и лишь едва-едва заметно покачиваясь из стороны в сторону.

   Он понятия не имеет, как ему теперь вернуться домой.

-х-

   Иногда.

   Джим закрывает глаза и опускает голову. Его и без того сутулые плечи опадают ещё сильней - Иногда мне кажется, что какая-то часть меня так и осталась лежать т а м - этот груз вечно будет висеть на его шее. А он ведь был т а м, на этой проклятой крыше. И лично проследил, чтобы ничего, совсем ничего не осталось. Ни единого следа, ни даже капли его, Ричарда, крови. Всё это был фарс и розыгрыш - демон, как оказалось, в любой момент может заставить истечь любым количеством крови любой "мясной костюм".

   Глаза щиплет, но весь лимит слёз на сегодня он уже выплакал, только лишь капля крови снова падает ему на руку, но и это уже лишь остатки. Приступ постепенно сходит на нет, напряжение отступает, головная боль из резкой и пульсирующей в висках становится тупой, ноющей и далёкой. Впереди у него - ещё как минимум один ясный день.

   - Все твои части, - с трудом и сначала глухо и сдавленно наконец произносит Джим. - Все до единой. Здесь, - он осторожно касается пальцами груди Ричарда. - И здесь... - теперь он прижимает руку к себе, касаясь своей. Открывает глаза и не моргая смотрит на залитый разбавленной кровью пол балкона. - Все. Клянусь. Включая душу. Контракт не означает, что ты её теряешь. Она всё ещё с тобой. И.. всегда будет с тобой. Обещаю.
[SGN]http://funkyimg.com/i/2fng3.png[/SGN]

+1

12

Рейли наблюдал солнечное затмение несколько раз в своей жизни – и каждый раз было в этом что-то отчасти неизведанное, подвластное законам далекого космоса. Было что-то особенное в том, чтобы наблюдать через темное бутылочное донышко за тем, как постепенно Солнце скрывается за Луной, уступая свое законное место на дневном небосклоне. Есть в этом что-то особенное – в том, как огромная и пылающая жаром звезда почти полностью затмевается маленьким спутником Земли – и одновременно с этим нечто тревожное и безотчетное, как первобытный страх, затаившийся где-то в отдаленной части сознания, на самой его периферии. Предвестие чего-то сокрушительного и страшного, предзнаменование всех дальнейших бед – и Рейли каждый раз слегка и почти незаметно вжимал голову в плечи, когда Луна полностью перекрывала Солнце – будто бы с минуты на минуту ждал какой-то там кары небесной...

…И то, что происходит сейчас, похоже на солнечное затмение – вот, казалось бы, он только что отстраненно болтал ни о чем с девчонками из класса, а уже через несколько секунд перед глазами словно бы пронесся небольшой, но сокрушительный вихрь, ураган, цунами в миниатюре, сбившее с ног Джейн (или Джилл? Рейли вечно забывает их имена).
А затем следует поцелуй – жгучий и резкий, от которого в ушах начинает шуметь, и кровь приливает к щекам, отдаваясь пульсацией в висках. Рейли широко распахивает глаза – и замечает мелькнувшую искру во взгляде напротив, которую невозможно спутать ни с чьей другой.

Зат-ме-ни-е. Ро-нан.

И весь окружающий мир тотчас же отсекается, разваливается уродливыми кусками и сползает ошметками. И эти несколько секунд весь центр внимания смещается к этому жаркому ощущению на губах, к прохладным ладоням, обхвативших его щеки, к гулкому стуку сердца под ребрами (его или Ронана? А есть разница?) – и если солнечное затмение внушает непреодолимый и безотчетный страх, то тут тоже есть что-то свое безотчетное и необъяснимое, но ни на йоту не страшное. То, что он еще успеет обдумать по нескольку сотен раз – но сейчас в голове не остается ни одной мысли…

Этот поцелуй не длится долго – и Рейли успевает выхватить только испуганный взгляд Ронана, прежде чем тот уносится куда-то так же быстро и стремительно, как и появился до этого пару секунд назад. И Рейли замирает – дезориентированный, замерший на месте, не в состоянии вновь вернуться в окружающий его мир. Солнце, которое отдало бы все на свете, чтобы навечно остаться в тени Луны.
Но потом реальность все же проступает, как из вязкого тумана, и теперь кажется какой-то гипертрофированно яркой, небрежно очерченной и едкой. Он не сразу понимает, что девочки обращаются к нему, что рядом с ним в принципе кто-то находится, что ему, наконец, нужно сделать вдох.

В голове щелкает болезненное осознание – Ронан. Имя брата конвульсивно мерцает красными тревожными лампочками. Ронан – и Рейли удобнее перехватывает рюкзак, срываясь с места и даже не утруждая себя прощаниями. Он слышит, как ему что-то кричат вслед – кажется даже, что что-то не совсем лестное и приятное – но Рейли сейчас настолько все равно на весь остальной мир, что теперь тот сиротливо покоится где-то на самых отдаленных задворках.

Ронан.

Только вот тот как сквозь землю провалился – и Рейли вертит головой по сторонам, рыщет по знакомым и не очень переулкам и подворотням, пытаясь отыскать того, кто явно не хочет, чтобы его нашли. И от этого что-то внутри болезненно сжимается, скручивается в тугой удушливый жгут. И спустя пару часов – Рейли вдруг удивляется тому, что прошло уже столько времени – он замирает посреди какого-то безлюдного проулка, пытаясь собрать в кучу все мысли, которые расползаются во все стороны, как рой пчел.

Он не может вернуться домой без брата, ибо знает, чем будет чреват для Ронана такой побег, когда тот, наконец, вернется домой – а думать о том варианте событий, в котором брат не возвращается совсем, мучительно больно до удушья.
Он не может снова потерять Ронана в белом цвете больничных халатов, стерильном освещении безликих до болезненности палат и запахе таблеток. Он ведь только недавно приобрел его снова.

Рейли бессильно сжимает кулаки, глядя куда-то под ноги, и стоит так целую минуту, разрываемый на части самыми разными эмоциями – а потом резко срывается с места быстрым шагом так целенаправленно, будто знает точно, куда ему идти и где искать брата.
Ему просто не хочется стоять на месте и заживо скармливать себя этим мыслям.
Но мысли все равно сгрызают Рейли медленно и целенаправленно – и в какой-то момент он начинает идти по инерции, чуть не попав так под машину. Звук клаксона заставляет вздрогнуть и перебежать остаток дороги – и когда Рейли ошалело глядит по сторонам, пытаясь понять, где же он находится, его взгляд натыкается на здание городской оранжереи.

А затем ноги сами ведут его по этому направлению – Рейли непреодолимо тянет туда.
Денег у него нет, а проскочить незамеченным не представляется возможным — и поэтому он призывает на помощь оставшиеся крупицы того, что у остальных людей зовется «актерским мастерством».
Суровая кассирша на входе тут же смягчается при виде него – такого расстроенного и потерянного.

Извините, пожалуйста, я тут был у вас сегодня со школьной экскурсионной группой... Господи, я такой растяпа – умудрился потерять подарок маме. Серебряное кольцо... Я копил на него три месяца, приходилось работать после уроков. Сегодня купил его, показывал однокласснице и, видимо, выронил. Вот, может, где-то у вас обронил...
Да?! Можно зайти? Большое вам спасибо! Я быстро, никого не побеспокою. Еще раз спасибо!

Прохладная влажность оранжереи встречает его какой-то почти звенящей тишиной – и Рейли медленно ступает, стараясь делать это максимально тихо, чтобы не потревожить особый внутренний порядок.
Он ощущает множество запахов, но те не ударяет резко и оглушительно, а деликатно окутывают со всех сторон.
На самом деле, Рейли не знает, что его сюда привело – однако тут он отчего-то ощущает себя немного спокойнее, чем до этого...

...А потом он видит Ронана. Осознание этого словно бы ударяет по затылку табуреткой, и Рейли замирает, словно громом пораженный. Жгучая смесь облегчения, неожиданности и чего-то-еще.
Он будто бы совершенно не ожидал увидеть брата в оранжерее, но одновременно с этим был абсолютно убежден в том, что найдет его именно здесь.

Проходит пара секунд, в течение которых все внутри у Рейли делает кульбит за кульбитом – а затем он срывается с места, абсолютно не разбирая, на что он там наступает. Рюкзак остается сиротливо лежать неподалеку – а Рейли в это время опускается напротив Ронана и крепко обнимает его, прижимая к себе.

И в этот момент он думает, что больше ни за что и никогда не отпустит и не оставит его.

-х-

Со мной все хорошо. Со-мной-все-хорошо. Со. Мной. Все. Хорошо.

Ричард столько раз повторял это в своей голове, выжигая себе все мысли мучительным аутотренингом, выцарапывая эту фразу на внутренней стороне своего черепа каллиграфическим почерком, что уже сам почти поверил в эту фразу.
Ключевое слово – почти.
Этакий изощренный самообман, игра в прятки с собственным сознанием, умелая маскировка чувств – и вот спустя некоторое время ты уже умеешь почти-не-ощущать эту ноющую боль где-то в районе затылка, которая раз за разом вспыхивает, прокручивается раскаленным штопором, неустанно и упорно давая о себе знать.

П о ч т и.

Когда-то давно – в те времена, когда еще не было никакого Ричарда Брука, да и Джеймса Мориарти не существовало и в помине – он решил, что не будет плакать. Что он будет сильным. Нет, не для себя – для Ронана, для своего брата – будь у него хоть сотня тысяч различных имен. Быть сильным для Джимбо – чтобы тот всегда мог ухватиться за него, когда его Вселенная вновь начнет расходиться по швам и расползаться трещинами. Быть незамутненным и сверкающим в ночи маяком, свет которого виден даже в самом густом тумане в самый сильный и ненастный шторм. Каждую ночь сиять путеводной звездой на небосклоне, пробиваясь через свинцовые тучи.

Ричард хочет быть сильным – чтобы ни в коем случае не потерять Джима.
Может, у него сейчас и нет души – но зато осталось Львиное Сердце, которое, однако, сжимается в болезненном и едком страхе от одной только мысли, что Ричард однажды не сможет вытянуть брата из его дробящейся и крошащейся на части Вселенной. Что он – они – однажды останутся одни. Друг-без-друга. Разбросанные, как покореженные спутники, по разные части темного и холодного космоса.

И теперь Брук невольно вздрагивает, слыша голос Джимбо – поначалу едва различимый и какой-то отчасти не знакомый – и тут же замирает, глядя брату в глаза. Он даже не дышит эти несколько секунд, подпитываясь лишь чуть хрипловатым голосом Джима, его шелестящими, но уверенными интонациями, которые звучат в голове Ричарда оглушительным набатом.
То, что произносит сейчас Джимбо, он знал и так какой-то частью своего сознания – пусть они никогда это не обсуждали вслух. Достаточно было и того, что это они знали на каком-то ином, доступном только им двоим подсознательном и невербальном уровне – таком, до которого обычным людям не добраться никогда – ни в этой жизни, ни в какой-либо из последующих.

Когда брат замолкает, Ричард, наконец, решается сделать вдох – однако же, почти сразу срывается на какой-то задушенный всхлип. И понимает, что плачет, чувствуя застывшие слезы в горле, слипшиеся тугим комком.
Конечно, как же он мог быть таким глупым – они с самого детства делили все напополам, так почему же это не может относиться и души? Они ведь и так спаяны намертво – пусть даже это и незаметно для посторонних, но каждый из них всегда воспринимал и воспринимает эту связь на физическом уровне.

Я и ты. Ты и я.

Ричард едва находит в себе силы поднять руку – тело, поддавшееся такой простейшей эмоции, кажется теперь каким-то ватным и непослушным – и касается ладони Джима, сжимая его пальцы и бездумно поглаживая костяшки, пока сам он подается вперед, прижимаясь лбом ко лбу брата. В ушах шумит – а спустя несколько секунд он запоздало понимает, что это звучат отголоски грома где-то там вдалеке.
Будет гроза.

Брук делает глубокий вдох и прикрывает глаза, чувствуя, как слезы катятся по щекам, прочерчивая влажные дорожки – а затем, наконец, у него получается произнести одно-единственное, но такое важное сейчас слово.
– Спасибо, – почти шепчет Ричард, окончательно теряя голову от тепла Джима совсем рядом. Он чуть отстраняется, касаясь носом скулы брата, а затем аккуратно и как-то осторожно целует уголок его губ, произнося еле слышно:

– Я люблю тебя.

+1

13

.
   Когда из-за широких листьев тропического папоротника внезапно появляется Рейли, Ронан уже промок насквозь до последний нитки под искусственным ливнем и начисто лишился ощущения времени. Глаза брата - первое, что он случайно цепляет в этом царстве яркой тёплой зелени. Их привычный холодноватый тёмный шоколад словно ударяет током и парализовывает на краткие мгновения. Ронан замирает с приоткрытым ртом и выражением крайнего удивления во взгляде, практически полностью отражая реакцию Рейли.

   Через пару секунд его близнец оживает и подбегает ближе, сам же Ронан так и сидит не в состоянии пошевелиться и какими-то участками разума просто даже поверить, что Рейли здесь. Его хватает только на то, чтобы под самый конец выпустить из рук прижимаемый всё это время рюкзак и раскрыть их навстречу брату.

   Следующее за этим объятие столь крепкое, что почти грубое. Столь настойчивое, что почти отчаянное. Причём сила, с которой Ронан сжимает Рейли, ничуть не уступает той, с которой накинулся на него брат. Старший зарывается носом в волосы близнеца, вдыхая их аромат и ощущает, как вместе с невообразимо прекрасными цветами у него внутри расцветает и разливается по всему телу какое-то новое и совершенно непривычное ощущение. Оно переполняет его, делает конечности ватными и жаждет сорваться с кончиков пальцев тёплым сияющим потоком при каждом прикосновении к коже брата. И потому он касается его, наблюдая за тем, как при каждом их контакте высекаются искры, а по коже каждого из них от этого места бегут покалывающими электрическими разрядами мурашки.

   Это - знакомая каждому обычному человеку нежность, но Ронан не знает такого слова. Более того, даже такое простое, казалось бы, понятие обретает у него дополнительные оттенки и свойства, трансформируется во что-то запредельное и недоступное более никому.

-х-

   Всхлипы, блестящие от слёз красные глаза, полные какой-то уж слишком застарелой и теперь плохо скрываемой боли... Джим не помнит, когда последний раз видел брата таким. Если он вообще когда-либо видел брата таким. На секунду это зрелище пугает и дезориентирует его, вызывая острейший и вместе с тем невероятно отрезвляющий укол паники. А уже вслед за ним приходит неожиданное озарение, моментально трансформирующееся в оглушительную волну ненависти, от которой даже картинка перед глазами идёт кроваво-красными пятнами.

   Ричард, кто это сделал с тобой? Отец? - невысказанная мысль застревает у него в горле, только вторая рука на плече брата сжимается чуть сильнее, почти впиваясь в кожу ногтями. Сейчас, как никогда в жизни, он жалеет, что отец давным-давно покинул списки живых. Мориарти был бы неимоверно счастлив воскресить его и убить снова, на этот раз осознанно и желая этого, за все те двадцать с лишним лет, что Ричард был вынужден терпеть. Сомнений в том, что психологическим давлением на младшего занимался отец, у него не возникало - Бриан Лоулесс был той ещё сволочью, но применить это на старшем у него никогда не выходило. Разворачивать его душу удавалось только матери, вот Бриан со всей отдачей и наседал на оставшегося без защиты и покровительства Рейли. Сколько и какой ещё дряни он вложил в эту светлую голову? На сколько глубоко та уже проросла?

   Меж тем в окружающей реальности Брук касается его руки и сжимает пальцы, заставляя бывшего консультанта вздрогнуть от подскочившего пульса и моментально развеивая нахлынувшую ненависть и злость, оставляя лишь себя одного. Джеймс слышит далёкие и пока невнятные раскаты грома где-то на фоне и, глядя в чернично-шоколадные глаза Ричарда, почему-то думает о том, что заниматься сексом в грозу с отрытыми окнами невероятно уютно и вместе с тем до дрожи будоражаще. Наблюдать как вспышки молний выхватывают изгибы его тела, прикрытые от наслаждения глаза и чуть приоткрытые губы, слышать его стоны между вкраплениями небесного грохота, такие волнительные и сладкие в шуршании дождя.

   Звучащее шёпотом "Спасибо" чуть отрезвляет его, оставляя в растерянности непонимания - за что? Всё только что сказанное им - чистая правда, столь естественная, очевидная и безусловная, что она даже не требовала вербального выражения. Даже если бы Джим вдруг окончательно чокнулся и захотел бы, чтобы было иначе, он не смог бы поделать с этим ровным счётом ничего. Они были созданы такими - парными, спаянными, извечно едиными без возможности отделиться ни на одном из уровней существования, включая несколько несуществующих для всех остальных. Их личные категории бытия бескрайней вселенной Брук-Мориарти.

 

   – Я люблю тебя.

   Три коротких слова, от которых зрачки Джима расширяются, а пульс сбивается с ритма, становится нитевидным и путается в самом себе. На этот раз укол паники во много раз острее и приходится в самое основание его существа - он не знает, не понимает, как и что это такое - любить.

   Сколько он ни пытался - хотя бы ради академического интереса - постичь это понятие, оно всегда ускользало, словно солнечный зайчик, протекало сквозь пальцы, словно облако, кажущееся вполне осязаемо мягким, но на проверку оказывающееся невесомым, несуществующим. Как облако было взвешенным в атмосфере продуктом конденсации водяного пара, состоя из мельчайших капель воды или кристалликов льда, так и любовь была понятием слишком комплексным, состоящим из мириад неосязаемых, непостижимых его рассудком деталек, тех самых капелек и кристалликов человеческих отношений и переплетений жизней, сознаний и душ, которые были от осознания Мориарти бесконечно далеки. Обладание, собственничество, фиксация, зависимость - всё это он мог понять, всем этим он привык оперировать, избегая при этом говорить о своих отношениях с Ричардом даже с самим собой - тем более с самим собой.

   Вязкое пятно паники болезненно разрастается внутри, слепляя лепестки уже распустившихся цветов и закупоривая свежие бутоны. Он удивительным образом знает даже где-то на уровне инстинктов, что в такие минуты, после подобных признаний нельзя молчать. Джеймс ни на секунду не желает сделать Ричарду больно, тем более сейчас, но всё, что у него есть, это растворяющее его самого ощущение на кончиках пальцев, та самая Нежность с большой буквы, для которой у него названия тоже нет.

   И поэтому Джим с трудом расцепляет пальцы на плече Ричарда и едва ощутимо, на столько нежно, что почти болезненно касается его щеки и медленно ведёт пальцами вниз, обхватывая лицо. Совсем чуть-чуть поворачивает голову, позволяя их губам встретиться в поцелуе столь воздушном, но глубоком, что дыхание перехватывает, а всё внутри просто в одночасье испаряется.

   Выпутывая вторую руку из хватки брата и так же обхватывая ей его лицо, он надеется через эти ощущения, эти действия, этот невероятно захватывающий поцелуй передать Ричарду всё то, что он чувствует. Он не может сказать ему "Я тебя тоже" - даже если Мориарти откроет рот, слова откажутся покидать голосовые связки, и ответом Бруку будет абсолютная растерянная тишина, - но он может хотя бы попытаться дать ему это почувствовать невербально. В каждом неровном вдохе, в каждой клеточке, каждой искре и сверкнувшей на коже звёздочке, каждом движении губ и всё возрастающем градусе тепла его тела.

   Сегодня его Ричард непривычный на вкус - Джеймс чувствует солёную горечь его годами сдерживаемых слёз и понимает, что и сам снова плачет. Потому что всё, в том числе и эта невозможная боль? у них общее, одно на двоих. Разделённое, пусть и с задержкой в несколько десятилетий. Он целует его щёки и прижимает к себе, обнимая близнеца крепко-крепко.

   - Плачь, Ричи... - тихо шепчет Джим ему на ухо, заплетаясь пальцами в чёрных волосах на затылке. - Все эти годы ты был для меня сильным. Позволь и мне побыть сильным для тебя.

+1

14


Somewhere
Back in time
I left a part of me
I wanna see if you can try
To bring it back to me

Хочется что-то сказать - но одновременно с этим Рейли понимает, что ничего говорить не нужно. В этих судорожных объятиях все - все слова, высказанные и непроизнесенные вслух; все то, что копилось где-то под ребрами невыносимым грузом.
И ему совершенно плевать на то, что они сейчас оба промокнут до нитки, что вода заливает за шиворот - плевать даже на то, что в любой момент их может обнаружить кто-то из работников оранжереи.
Все отходит за ненадобностью на второй план, пока Рейли сжимает брата в своих объятиях.

Он слегка отстраняется, чтобы взглянуть Ронану в глаза, и осторожно касается ладонью его щеки, стирая большим пальцем капли воды и слез. А затем подается ближе, прижимаясь свои лбом ко лбу брата, и прикрывает глаза, ощущая на своих губах его дыхание.
Рейли чуть медлит - и секунды отдаются каким-то едва слышным звоном где-то у самого уха. Он делает глубокий вдох, который все равно обрывается в легких где-то на полпути - а потом касается своими губами губ Ронана в нежном поцелуе, похожем на взмах крыльев бабочки.

Поцелуй как способ высказать все то, что невозможно облечь в слова. Попытка поделиться теплом друг с другом.
Они касаются лишь губами, практически невесомо отпечатывая дыхание на коже - но делать каждый очередной вдох все равно становится все сложнее.

Рона и Рейли возвращаются домой уже под вечер, когда над городком начинают сгущаться черничные сумерки. Мать смотрит на их мокрую и грязную одежду и уже открывает рот, чтобы возмутиться по поводу их внешнего вида, но Рейли улыбается и взлохмачивает свои волосы на затылке, глядя обезоруживающе виновато.

Мам, представляешь, мы гуляли в парке и свалились в пруд.
Нет, там было неглубоко, но извозились в грязи жутко.
Да, конечно, мы все постираем сами, не волнуйся.
Нет, ужинать не будем, спасибо…

И Рейли чувствует взгляд отца, который едва ли не сверлом продырявливает насквозь - методично и скрупулезно. И понимает, что тот не верит ни одному его слову, но сделать все равно ничего не может. По крайней мере, сейчас.
А пока он берет Ронана за руку, сплетая их пальцы, и идет наверх в их комнату.

Если закрыть дверь, то кажется, что они одни во вселенной и никто-никто не может их потревожить.

-х-

Ричард уже и не помнит, как это – плакать не по заказу, а просто потому что хочется. Просто потому что разрывает на части от рыданий, которые уже просто невозможно сдерживать внутри.
Но вспомнить получается легко, как ни странно.
И пусть сейчас он плачет совершенно не так красиво, как это бывает обычно в кино - но об этом Брук даже и не думает в тот момент, когда Джим касается ладонью его щеки. Картинка перед глазами становится мутной, и Ричард смаргивает вновь набежавшие слезы, не отводя взгляда от лица брата.

Поцелуй выбивает из легких остатки дыхания, и Ричард зажмуривается изо всех сил, чувствуя бегущие по щекам слезы. От контраста ощущений пуль на мгновение срывается с выверенного ритма – и Мориарти-младший тихо всхлипывает в губы Джима, отвечая с не меньшим пылом, будто цепляясь за это искрящееся ощущение.

Поцелуй соленый на вкус - и Ричард невольно вспоминает такой же солоноватый, но с примесью металла привкус крови на языке, которой тогда было слишком много.
От этого привкуса он еще долго не мог отделаться, а сейчас это напоминание на мгновение мелькает яркой сигнальной вспышкой - и почти сразу же пропадает. Потому что Джим обнимает его так, что становится почти трудно дышать, но Брук в ответ стискивает его в объятиях с тем же пылом, сжимая его футболку на спине и утыкаясь носом в изгиб шеи.

Когда пальцы Джима касаются его затылка, взъерошивая волосы, на секунду Ричард хочет рефлекторно дернуться – но он терпит, зажмурившись еще сильнее и пережидая вспышку фантомных ощущений.
Ему кажется, что если коснуться этого места на затылке, из которого вышла пуля навылет, то он все еще сможет почувствовать слипшиеся от крови волосы и кашу, в которую превратился его череп тогда на крыше Бартса.
Но там нет совершенно никаких следов - ни шрама, ничего того, что хоть как-нибудь напоминало о выстреле. С Ричардом - с ними двоими - остались только воспоминания и звук выстрела, отзвук которого все еще раздается в ушах. Но и их хватит с лихвой и на несколько жизней вперед.

Мориарти-младший делает судорожный вдох и медленно выдыхает, шмыгнув носом. И чуть отстраняется, чтобы взглянуть на Джима, улыбаясь сквозь все еще бегущие по щекам слезы. Теперь кажется, что остановить их будет не так-то просто – им, как-никак, наконец-то дали волю впервые за столько лет.
Но Брук понимает, что стало гораздо легче. Джимбо абсолютно прав, и все части Ричарда так и остались при нем - разделенные на двоих.
И, в конце концов, ему действительно хочется думать, что они дважды обвели Короля Ада вокруг пальца - в первый раз, когда Ричард притворился Джимом, и во второй раз, когда все равно остались при своем, несмотря на все сделки и условия.
Одна душа на двоих. Ведь так и было изначально, ведь правда?

С несколько секунд Мориарти-младший лишь молча смотрит на брата, а затем протягивает руку, чтобы убрать волосы с его лба.
- Можно снова не плакать ближайшие тридцать лет, - произносит Ричард. А через секунду сам же тихо смеется от своих собственных слов - теперь совершенно ни к чему копить всю боль внутри. По крайней мере, хочется верить, что этот блок сломлен раз и навсегда.

Брук коротко облизывает губы и прижимается своим лбом ко лбу Джима, прикрывая глаза.
Раскаты грома звучат с каждым разом все ближе, а в воздухе ощутимо пахнет озоном и надвигающейся грозой. В такой ранний час Прага все еще полусонная и как будто бы неживая - Ричарду нравится думать, что они сейчас единственные, кто вообще бодрствует в данный момент.
- Теперь нам вдвоем нужно умыться, Джимбо, - почти шепчет Брук, все так же не открывая глаза, и повторяет движение брата, зарываясь в его волосы на затылке. - Тебе так особенно, - тихо смеется он, чуть отстраняясь, чтобы вновь взглянуть на лицо Джима и оценить масштабы бедствия. - И на всякий случай приложить профилактический пакет замороженного горошка.

+1

15

.
   Рейли, его солнечный Ричард, тянет его домой, словно бы ничего не произошло. Словно бы не было этих безбожно пропущенных сроков, в которые они должны были бы вернуться домой. Ронану-Джиму не страшно, но червячок опасения - что родители могут безнадёжно испортить и свести на нет всё то, что только-только зародилось между ними нового, дополнительного - крепко поселился внутри и ворочается в груди, царапая и изнуряя паническими нотками. Но Рейли отчего-то очень уверен в том, что у них всё получится и ничего такого им сегодня уже не грозит. Он уверен на столько, что Ронан волей-неволей заражается этой уверенностью и позволяет брату себя вести.
__
   Дома тот разыгрывает маленькое представление. Его юный, но уже столь умелый и удивительный Сказочник. Мать внимательно и строго смотрит на него, потому что слушает и оценивает. Ронан смотрит на брата заворожено и очаровано, заколдовано и влюблённо. Он смотрит на него так, будто сейчас во вселенной не существует более ничего, кроме его маленького близнеца и его истории, его голоса, его искренних светящихся раскаянием глаз и мягкого голоса. И на самом деле в этот момент для него всё именно так и есть - нет ни опостылевшего безразличного к нему дома, нет разочарованной и уставшей от него матери, нет раздосадованного и почти ненавидящего его отца.
__
   А потом брат сплетает их пальцы, и он всё же бросает один короткий взгляд на мать. Максимально невинный и вместе с тем очень виноватый, словно признающий все прошлые ошибки и искренне раскаивающийся. Затем Рейли тянет его наверх, и Ронан опускает глаза, глядя под ноги, пока они не скрываются за дверьми своей комнаты и не остаются исключительно вдвоём.
__
__
__
-х-

   Иногда так случается, что родители оставляют их одних дома. Работа, командировки и просто внезапные решения провести время друг с другом или друзьями-соседями, и их близнецы вдруг остаются предоставленными исключительно друг другу на один вечер или пару дней. Совсем-совсем не надолго. Вот только.. мир переменчив, а жизнь скоротечна и достаточно лишь одного мгновения, чтобы изменить всё.
__
   Он не помнит точно, что именно происходит. Только осознаёт себя, когда уже стоит обнажённым в ванной комнате с запертой, но не на замок дверью, и с раскрытой опасной бритвой отца в руке. Наверное, он думает. Всего одно движение.. Нужно и требуется всего одно.
__
   Вода бежит в ванну, с шумом падает на дно белой гадкой ёмкости и собирается в небольшой водоём. Если лечь в тёплую воду, кровь из перерезанных вен течёт быстрее. Да и умирать не так страшно, не так холодно и, возможно, не так больно. Ронан не моргая смотрит куда-то перед собой, но не видит ничего, лишь сжимает рукоять бритвы крепче, вслушиваясь в шуршание потока воды.
__
   Дверь открывается почти неслышно. И первые несколько секунд Ронан даже не замечает никаких изменений. Рейли замирает на пороге ванной комнаты с тазом, до краёв наполненным их с братом грязными носками и футболками, и молча просто смотрит на стоящего посреди ванной близнеца. А спустя вечность отмирает, оставляет в сторону свою ношу и медленно проходит внутрь, запирая за собой дверь. Поравнявшись с Ронаном, он так же молча протягивает руку и забирает из его не сопротивляющихся пальцев бритву, а затем отбрасывает её в раковину. Та падает на керамическую поверхность с оглушающе громким звоном и ещё с несколько секунд царапает им изнутри черепную коробку своим скрежетом пока не находит покой.
__
   Так же молча и медленно Рейли касается его запястий, а потом неторопливо, едва дотрагиваясь до кожи, ведёт пальцами вверх до братовых плеч. Ронан вдруг поднимает на него свои огромные тёмно-кофейные глаза, и младший близнец резко подаётся вперёд, закрывая глаза и целуя близнеца в губы. Уже совсем не так невесомо и почти целомудренно, но всё ещё нежно, хоть и уже куда более ощутимо. Старший ловит этот поцелуй и словно оживает, резко втягивая ноздрями слишком горячий воздух.
__
   Рейли отстраняется на мгновение - стягивает с себя футболку и не глядя отбрасывает её в сторону, - а потом подходит ближе и целует снова, ярче и настойчивее.
__
__
__
-х-

   Джим чувствует напряжение брата в тот момент, когда касается его затылка зарывшимися в волосы пальцами. Чувствует, потому что сам долго время после того выстрела видел раздробленные кости и слипшиеся от крови чёрные волосы в своих ночных кошмарах. В некоторых он даже кричал, но никогда не позволял Ричарду соприкоснуться с собственным ужасом. Возможно.. или даже скорее всего именно это было большой ошибкой, именно это вбивало между ними клинья и заставляло шириться внезапно образовавшуюся бездну. Кто знает, к чему в итоге могла привести эта тишина, все эти их старания сохранить собственные переживания в тайне, не задеть друг друга при том, что огромная рана, к сожалению, уже была нанесена. И только вместе, только объединившись, они могли это исправить, излечить друг друга и восстановиться. Но вместо этого каждый возводил вокруг себя стены, плотнее и выше укладывая в них кирпичи.

   Ричард напрягается в этот момент и почти отдёргивается - Джим это чувствует всем телом, именно этого он ожидает, но ничего такого не происходит. Брат лишь зажмуривается сильнее, а затем ощущение пропадает. Развеивается, словно дым, словно отступающая ночь над игрушечной Прагой. Рич снова расслабляется и чуть отстраняется, улыбается сквозь бегущие по щекам слёзы и убирает волосы с его лба. А затем роняет эту полушутливую фразу, в ответ на которую Джеймс и сам коротко фыркает, ощущая как боль и тоска отступают, и вот он уже и сам улыбается близнецу.

   - Не вздумай даже терпеть ещё столько же, - полусерьёзно-полушутливо отзывается он, вытирая тыльной стороной руки слёзы с его щеки. - От меня тебе нет смысла что-то скрывать и всё время прятаться.

   А потом брат прижимается к его лбу своим, и они сидят молча ещё несколько тягучих мгновений, восстанавливая дыхание, ритм биения сердца и вслушиваясь в неотвратимую поступь приближающейся грозы. Раскаты всё ближе, кажется, с каждым мгновением, но Джим без особого на то желания примерно рассчитывает скорость её приближения и вероятность выпадения дождя. По его скромным и примерным подсчётам времени им ещё вполне должно хватить.

   - Теперь нам вдвоём нужно умыться, Джимбо, — негромко, почти шёпотом, произносит Ричард. - Особенно тебе..

   И Джим невольно фыркает снова, улыбаясь почти легко, почти искренне, а потом и чуть грустно - когда брат говорит про замороженный горошек.

   - В чём дело, Ричи, я слишком грязный для тебя? - чуть игриво произносит Джеймс, подаваясь вперёд и легко, почти невесомо и дразняще касаясь его губ. Впрочем, брат прав: выглядит он, скорее всего, преотвратно и на вкус ощущается примерно так же - не самой приятной в мире смесью солёности слёз и металлического привкуса крови. Последнего так вообще в жизни младшего Мориарти в эти дни как-то непростительно много. А посему он почти сразу отстраняется снова, вытирая уже теперь собственное лицо рукой. - Я боюсь, горошек мне от этого не поможет..

   В этот момент Джим вдруг чувствует себя рядом с братом огромным и старым мудрым драконом, пытающимся объяснить взваленную на его плечи ношу маленькому сказочному герою, что случайно забрёл в его логово и попал под действие чар. Наверное, поэтому он улыбается немного устало и с оттенками обречённости - вряд ли ему когда-либо удастся хоть как-то позволить Ричарду это понять.

   - Я же не разбил нос и даже не ударился, - устало, но всё ещё с улыбкой продолжает он. - Это всё от того, что здесь.. - Джим поднимает руку и легонько касается указательным пальцем братова виска, нежно и медленно ведя затем пальцем по коже до его подбородка. А потом закрывает глаза. - Разве что ты приложишь горошек мне к голове. Но и это вряд ли поможет от воспалённого сознания. Ты знал, что до ближайшей к Земле экзопланеты лететь примерно 4,25 световых года? Но если запустить в её направлении космический аппарат массой один грамм с солнечным парусом, то тот - в теории - должен быть способен развить скорость до 0,2 скорости света.. это.. 59 958 491,6 метра в секунду, Ричард. С фотонными двигателями коррекции траектории, разумеется, и прочими приблудами типа бортового компьютера. И всё это в одном грамме. И вот тогда - есть вероятность - что он долетит до этой планеты за человеческую жизнь. Хотя, я бы дал ему где-то 24 земных года.

   Мориарти-старший замолкает и смотрит на брата с нечитаемым выражением лица. Море ненужной информации - ненужной и вместе с тем наполняющей его жизнь дополнительным отчаянием, - 24 года будет лететь один грамм. При условии, если такое сооружение вообще окажется возможно. Даже его собственный гений не в состоянии соорудить "корабль" при элементарном отсутствии необходимых технологий из несуществующих материалов. Большая часть его мыслей и идей словно бы не имеют никакого отношения к окружающей его реальности. И, среди прочего, Джим никогда не увидит звёзд так, как он того хотел бы.
   Разве что..

   Пекарня под ними открывает свои гостеприимные двери в районе шести, а ароматы из неё уже доносятся самые соблазнительные. Джеймсу нестерпимо хочется сладкой корицы, к тому же, пусть они и не во Франции, но свежий и хрустящий круассан давно стал неотъемлемым элементом почти любого завтрака во всех уголках современной Европы. А у них с братом давно не было такой простой, обыденной и вместе с тем удивительно волнующей вещи - свиданий.

   - Позавтракаешь со мной? - вдруг негромко произносит бывший консультант, едва заметно склоняя голову на бок и беря Брука за руку.
   ..Ричард мог бы быть его звёздами.

+1

16

Это никогда нельзя предугадать. Невозможно предвидеть. Трудно предсказать, как именно и в каком виде это произойдет.
Для Рейли это всегда происходит как гром среди ясного неба - и пусть цитата эта избита до невозможности, но именно так это каждый раз и ощущается.
Гром. Взрыв. Вспышка на солнце.
Неконтролируемая и невероятная по своей силе.

Заставляющая бессильно замереть в дверном проеме и невольно задержать дыхание на полувдохе.
Всего лишь отблеск ледяного металла в братовых руках - но лишь он один способен превратить Рейли на несколько мучительно долгих мгновений в безмолвную полуживую статую.
Первые пару секунд он боится сделать хотя бы одно лишнее неосторожное движение. Неосторожный вдох, способный перевесить чашу весов настолько, что последствия станут необратимыми.
А затем он резко осознает, что если он не сделает хоть что-нибудь, то все намного быстрее станет безнадежным.

Рейли делает короткий вдох и тяжело сглатывает вязкий комок, осторожно отставляя тазик с грязным бельем на пол. Его движения осторожные и плавные - будто бы он собирается присмирить дикого зверя, непредсказуемого и смертоносного.
Отчасти так оно и есть.
Рейли облизывает пересохшие губы, подходя ближе к Ронану, и чувствуя, как одновременно становится невыносимо жарко и чертовски холодно - наверное, именно так ощущается выброс адреналина в кровь. Шум воды и тот отступает на второй план - Рейли не слышит его, будто бы раз и навсегда оглушенный.

И лишь оказавшись напротив близнеца, он не медлит и действует резко и решительно, одним движением отбирая у Ронана бритву и не глядя отшвыривая ее куда-то в сторону - так, как будто та ядовитая змея или еще какая-нибудь ползучая тварь.

Только после этого Рейли позволяет себе сделать глубокий вдох, запоздало осознавая, что все это время он и не дышал вовсе. А брат стоит, как неживой - как ледяное изваяние. И на ощупь такой же холодный - или просто младший Лоулесс окончательно впал в жар.
Рейли осторожно касается Ронана - почти невесомо, будто бы все еще боясь его вспугнуть неосторожным движением.
А потом брат поднимает на него взгляд - и в голове Рейли что-то вдруг резко щелкает.
Потому что на глубине глаз Ронана все еще плещется черное и вязкое ничто, ревущая и леденящая пустота, выжигающая своим холодом все живое и неживое.

И Рейли резко подается вперед, целуя брата в губы так, словно от этого зависит все - но, наверное, так отчасти и есть. Это помогает - он чувствует, как дергается до этого безучастный ко всему Ронан, отвечая на смазанный, немного торопливый, но невыносимо чувственный поцелуй.
Секундная заминка, после которой футболка Рейли отправляется в свободное падение на пол ванной, а затем снова поцелуй - более глубокий, более настойчивый.
Потому что остановиться вдруг не получается.
Останавливаться не хочется.

Рейли зарывается пальцами в волосы Ронана на затылке, прижимается к нему всем телом - кожа к коже, синхронизируя их сбивчивые вдохи и выдохи. Вторая ладонь скользит вдоль позвоночника, прослеживая под кожей каждую косточку - и так, сплетенные в каком-то судорожном объятии, они по инерции движутся куда-то в сторону, пока не натыкаются на стенку.
Ладонь Рейли на затылке брата смягчает удар, но тот все равно вздрагивает, когда спина касается холодного кафеля.

Лоулесс-младший разрывает поцелуй, позволяя им сделать несколько вдохов полной грудью - но это все равно не усмиряет сбившееся ко всем чертям дыхание.
Рейли отстраняется, глядя брату в глаза – и если бы он мог видеть свой взгляд со стороны, то понял бы, насколько тот сейчас похож на взгляд Ронана. В нем сейчас тоже разрываются на части сверхновые и ширятся вселенные; в нем тоже сейчас плещется чернильное нечто - где-то в самом зрачке, едва заметное несведущему глазу.

Несколько секунд Рейли просто смотрит на близнеца, смотрит не мигая и сосредоточенно - а затем его чуть нахмуренные глаза наполняются колким оттенком обиды.

Неужели ты бы действительно сделал это?
Неужели ты бы оставил меня одного?

На полсекунды он косится в сторону раковины, где все еще разрывается беззвучным скрежетом выброшенная бритва. А затем вновь глядит на брата - и только сейчас осознает, какой же от него исходит жар. От них обоих.
Рейли облизывает губы, делая глубокий вдох, а затем переводит взгляд на губы Ронана.
Теоретически, где-то здесь должна быть точка, после которой уже невозможно будет откатить назад и сделать вид, будто бы ничего не было.
А, возможно, в их с Ронаном случае эта точка уже давным-давно пройдена и даже уже не видна на горизонте.

И потому Рейли подается ближе, почти касаясь своими губами губ близнеца - но на деле лишь дразнящее отпечатывает на них свое горячее дыхание. Вместо этого он оставляет поцелуй на подбородке, спускаясь ниже, скользя губами по бешено бьющейся венке на шее. Пальцы в волосах Ронана рефлекторно сжимаются сильнее, чуть оттягивая в сторону, чтобы открыть шею - и Рейли оставляет на ней почти невесомый поцелуй.
Чтобы в следующую секунду поцеловать намного более сильно и ощутимо - так, чтобы растревожить капилляры под кожей, оставляя красноречивую на ней отметку.

Лоулесс-младший как-то слишком громко втягивает воздух через нос, чуть отстраняясь, чтобы взглянуть на оставленный им же самим след на белоснежной шее брата, а затем поднимает взгляд на Ронана.
И наклоняет свою голову чуть вбок и назад, открывая свою шею настолько, чтобы на ней можно было оставить идентичную отметину.

Он, как никогда, рад тому, что родителей нету сегодня дома.

-х-

Джим улыбается, и становится уже намного легче.
И пусть его голос сквозит оттенками грусти, но в нем уже не колются чернильные нотки того, что заставляло кровь течь из носа.
Ричард вдруг понимает, что так и не научился предугадывать эту бурю до ее наступления. Все равно та каждый раз оглушает своими раскатами, заставая врасплох.
Но, по крайней мере, он не разучился ее присмирять.

Мориарти-младший и правда чувствует себя каким-то несмышленым и непонятливым, когда Джим начинает объяснять ему то, что происходит в его голове - и сам улыбается в ответ так же немного грустно. А потом невольно льнет к руке брата, когда тот касается кончиками пальцев его лица.

Ричард с легкой грустью понимает, что, несмотря на то, что он с самого их рождения умеет читать и видеть Джима насквозь, в какие-то моменты он все равно не может в полной мере проследить полет его мысли. Хоть он и видит намного больше, чем обычные люди, но все же какая-то часть брата так и остается нерасшифрованной - но Мориарти-младший верит в то, что однажды у него получится увидеть даже эту часть.
Иначе и быть не может.

- По-моему, ответ и так очевиден, - Ричард сжимает ладонь брата, переплетая пальцы, и возвращает тому короткий дразнящий поцелуй, шепча в губы. - С тобой хоть на край света, хоть за круассанами... Но сначала приведем тебя в порядок.
Свободной ладонью Брук взъерошивает волосы на макушке Джима и уводит того за собой, в ванную. Их нынешняя квартирка маленькая настолько, что этот путь занимает совсем немного времени.

Свет здесь чуть тусклый - одна из лампочек перегорела еще три дня назад, и оба они вечно забывают ее поменять.
В слегка подслеповатом свете Ричард разглядывает футболку Джима критическим взглядом - на темной ткани начали проявляться подсыхающие пятна крови - и, в конце концов, тянет за ее край, вынуждая брата поднять руки, чтобы стянуть футболку.

- Не пойдешь же ты в ней, - деланно серьезно и резонно отвечает Ричард на немой вопрос Джима, затаившийся на глубине его глаз, а затем вздергивает одну бровь как-то призывно-игриво, выкручивая чуть скрипящие краны в ванне, чтобы включить воду. - У нас же все-таки свидание.

+1

17

.
   И вот ты наконец думаешь, что всё встало на свои места. Устаканилось. Перестало крутиться и бешено сверкать острыми гранями, как стекло в калейдоскопе. Что все неизвестные наконец найдены, а переменные определены в константы. Что мир наконец-то совершил свой окончательный распад и оставил им после себя только элементарные частицы – их самих.

   И даже скука не гложет так сильно, почти послушно отвлекаясь на не шибко вычурные занятия, а голоса в голове заглушаются шумом крови, холод затмевает память о прикосновениях губ Рейли, крепости его объятий и их отчаянности.
__
   Но Ронан не обычный мальчик и долго так жить он не может в принципе, хочет он того или нет. Для него все понятия неоднозначны, а спектры смещены. Для него даже взаимосвязи между людьми выглядят иначе. И способы решения проблем у него своеобразные. Карл Пауэрс на класс старше их с братом. Карл высмеивает его привычки, повадки, а иногда даже и манеру говорить. Карл издевается над его показной заторможенностью, частыми "болезнями" и привычкой сидеть в кронах деревьев. И всё бы ничего – Ронану плевать на юродивых, они его не касаются, существуя в своём маленьком примитивном коконе на параллельном слое реальности, но.. Однажды он толкает в проходе Рейли, то ли спутав их двоих, то ли утратив интерес к невосприимчивому "глупому" брату и переключившись на более доступную жертву.
__
   Рейли чуть не падает, рассыпая по полу книги, и те летят к ногам стоящего возле шкафчиков Ронана. А Пауэрс только смеётся, называя его напоследок пидорком за то, что тот – внимание – играет в школьном театре. Ронан молча и, кажется, безучастно наблюдает за тем, как близнец собирает лежащие на кафеле книги, а потом, всё так же молча и не шевеля головой, поднимает на Карла затекающие чёрным глаза.
__
__
__
   Это оказывается легко. Даже слишком.
   Он сидит в Лондоне на трибунах и вдыхает пары хлорки, всей кожей чувствует впитывающуюся в поры влагу и вонь. Ему кажется, что он навечно пропахнет этим гадким запахом чужих танцев, чужих криков, чужого страха, чужой смерти. Это триумф, но ему противно. Потому что вокруг слишком много людей. Потому что слишком громко визжит свисток. Потому что брызги этой неестественного цвета воды летят в разные стороны, и, кажется, попадают всюду, забиваются всюду, даже ему за шиворот, словно песок...

   Ангелы пляшут, а черти утаскивают Пауэрса в самый ад.

   Дома Рейли смотрит на него странно.
   Родители ничего не знают – брат, как смог, его прикрыл, и вопросов относительно отсутствия у них не возникает. Но сам Рейли смотрит на брата по-другому. С неодобрением? Опаской? До этого в руках Ронана лишались жизни только собаки, птицы, земноводные, да коты. Мелкие тварюшки, чьё существование замечает не каждый. А вот сейчас в руках его и без того своеобразного близнеца угас человек. Насильственно. Тайно. И Ронан сделал это без зазрения совести, ни разу даже не моргнув глазом.
__
   Ему не стыдно. Ему не страшно. Он молча залезает к Рейли в комнату через окно и точно так же молча смотрит на него, мучительно долго. Они не разговаривают – ни единого слова не звучит вслух – только мысли роятся в головах, осознания и ощущения. Потом Ронан решает просто дать ему время и выбор, а посему опускает глаза и, по-прежнему не проронив ни единого слова, уходит в свою комнату, забрав с собой так и не предъявленный брату трофей – кроссовки.
__
   Старший выходит из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь. И молчание между ними затягивается на пару недель.
__
__
__
__
* * *
   Футболка оказывается отброшенной, и Ронан, как завороженный, зачем-то следит за её падением, пропуская тот момент, когда брат снова оказывается рядом. Да не просто рядом, а настолько близко, что расстояние между ними не ощущается, словно бы стирая вовсе все грани. Рейли прижимается к нему всем телом, а его поцелуй становится таким горячим, что уже практически невозможно дышать.
__
   У него даже нет времени на всякий случай задуматься о том, на сколько это правильно – возбуждение накатывает практически моментально, огромной, почти оглушающей волной. Разливается по всему телу, пульсирует между ног и жёстко трётся о нежную плоть грубой кожей джинс. Старший обхватывает одной рукой брата за талию, второй приобнимает, скользя подушечками пальцев по его лопаткам, а затем укладывая на плечо. И целует в ответ, чуть напирая вперёд и заставляя младшего слегка отклониться назад.
__
   Кафель жёсткий и холодный на диком контрасте с их дыханием и кожей. Но Ронан лишь передёргивает плечами от их контакта, а затем Рейли вдруг разрывает поцелуй – вдруг что-то его отпугнуло? Но Близнец смотрит в его ошалелые глаза и видит в них только своё отражение, знакомые отблески и оттенки, не слышит – ведь в вакууме космоса нет звука – но ощущает всем телом, как сталкиваются друг с другом галактики и гибнут в огне звёзды. Его ресницы рассыпают их пыль, а взгляд подёргивается поволокой новообразовавшихся туманностей.

   Неужели ты бы действительно это сделал?

   Слова звучат так громко, что в пору заткнуть руками уши. Громко и тяжело, словно падающие с высоты каменные плиты. Они гремят нигде – совершенно точно не в стенах ванной – и везде – разносясь против всех законов физики по всем уголкам их новосозданной общей вселенной.

   Неужели ты бы оставил меня одного?

   Он болезненно хмурится и хочет, но всё же не отводит глаза. Рейли смотрит на раковину, где сплясала свой скрежещущий танец и замерла за ненужностью опасная бритва, и Ронан тоже скашивает туда взгляд. Сделал бы? Ему казалось, что точка как никогда близка. Это всегда как наваждение, только с каждым разом всё хуже, давящая рука на шее всё настойчивее, всё сильнее сжимает и застилает свет. Голова тяжёлая, словно чугунная, словно бы мозг переполнился идеями, мыслями, образами, болью, отчаянием, криками и распух. Распух настолько, что уже не помещается, и он почти может слышать, как трещать его кости. И хочется только это всё выпустить, снять груз, просто чтобы отпустило, чтобы полегчало.
   Выпустить с жизнью, выпустить с кровью, выпустить с воздухом.

   Я не знаю..

   Ронан мотает головой, а в его собственном взгляде отражается замешательство пополам с ужасом. Это звучит кошмарно, но не в самом деле не знает: такие моменты – как лесной пожар, достаточно лишь одной маленькой икры, чтобы всё вокруг вспыхнуло и погрузилось в ад. Он и правда не знает – он это почти не контролирует, ощущая себя крайне смутно на самой-самой грани.
__
   А Рейли в ответ смотрит на его губы и дышит тяжело-тяжело. Его кожа горит, словно в лихорадке, и старший близнец остро ощущает этот жар, резко втягивая ноздрями воздух, когда брат смазанно целует его в губы, опускаясь потом на шею, оттягивая его волосы и жадно целуя неё, оставляя после себя красноречивую отметку сеткой лопнувших капилляров. Ронан закатывает глаза и откидывает голову, упираясь затылком в стенку.
__
   Чтобы прийти в себя после такого, требуется время. Но брат почти не даёт ему передышки, многозначительно и призывно открывая собственную шею для аналогичного акта – зеркальный след на том же месте, только чуть-чуть иной формы.
__
   Ронан прерывисто втягивает ртом воздух и ощущает, как дрожат его пальцы, когда он забирается ими Рейли в волосы и чуть сжимает их, оттягивая в сторону. Он медленно тянется к шее, слегка касаясь приоткрытыми губами его подбородка, а затем слегка выпускает язык и ведёт самым его кончиком по горячей коже. Замирает и почти впивается в бледную нежную шею близнеца на манер какого-нибудь вампира.
__
__
   Ему никогда и в голову не приходило, что возбуждение может быть таким, тягучим и требовательным. Что оно может командовать им похлеще той чёрной дряни, что периодически норовит взять верх. Что есть на самом деле человеческая воля, если она постоянно оказывается чем-то подавлена, включая даже собственное сознание и собственный организм? Вторая рука, почти без его контроля сжимается на талии близнеца, оставляя краснеющие полоски ногтей на неприкрытой тканью фарфоровой коже Рейли, а потом сползает по ремню брюк и карманам вперёд и ниже, чтобы понять, чтобы почувствовать – ощущает ли брат то же и какова сила его желания.

   Для него уже давно нет смысла останавливаться, нет смысла делать вид, что ничего не было, а все эти поцелуи и прикосновения – лишь игра и естественная часть полового созревания. Нет, нет и ещё раз нет – для него уже давно очевидно, что они находятся на траекториях столкновения, и падение друг в друга рано или поздно неизбежно. Встреча двух небесных тел в космосе всегда катастрофа – вопрос в масштабах и времени. Астероиды рассыпаются, планеты раскалываются, звёзды сливаются в одну, галактики замирают в подобном танце на столетия. Что же будет здесь?
__
   Он отстраняется и поднимает на Рейли глаза – а ты уверен? Ты действительно уверен? Ты хочешь этого? И только получив уверенный ментальный кивок, он, не отрывая взгляда от братовых глаз, медленно сводит руки вместе на его поясе и щёлкает пряжкой.

-х-


   В ванной полутемень, но Джиму и этого тусклого света достаточно, чтобы оценить масштабы катастрофы на собственном лице. Пока он "наслаждается" видом в зеркале, Ричард разглядывает его футболку и, видимо, достигнув некоего консенсуса с самим собой, вдруг тянет за её край и стягивает с брата. Джеймс улыбается его комментариям, чуть закусывая нижнюю губу, и сейчас, с растрёпанными волосами и этим столь несвойственным ему выражением лица, он похож на своего близнеца как никогда.

   - Оно самое, - хитро и чуть игриво отзывается бывший консультант, склоняясь над раковиной и подставляя руки под прохладную струю воды, чтобы умыть наконец лицо и избавиться от кровавых разводов. - И тогда тебе самому тоже не мешало бы переодеться, м?

   Отряхнув руки после нескольких умываний, Джеймс стирает с носа висящие капли и медленно выпрямляется, глядя Ричарду в глаза через отражение в зеркале. Так же неторопливо облизывает губы и оборачивается, чтобы взглянуть в глаза уже прямо, без посредников. Ванная комната в этой квартирке точно так же невелика, так что ему даже двигаться особо не надо, чтобы снова наклониться и промокнуть лицо краем футболки близнеца. А потом точно так же потянуть за её край вверх, заставляя Рича поднять руки и избавиться и от своего предмета одежды.

   Старший Мориарти обхватывает его рукой за талию и притягивает его ближе, так, что они соприкасаются бёрдами, второй касается лица и целует непривычно нежно, но вместе с тем с таким напором и страстью, которого между ними не было уже несколько месяцев - с самого начала операции "Рейхенбах". Целует страстно, но прерывисто, не единым моментом, а растягивая удовольствие, смакуя знакомые губы и их вкус.

   А с трудом оторвавшись, касается кончиком носа щеки и шепчет затем на ухо:

   - Идём.. у нас есть ещё часа полтора-два до того как начнётся гроза...

0

Страница: 1

Вы здесь » iCross » Личные эпизоды » [4am]

Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно