Я никогда не видел настоящего моря. Только небольшие озера, найденные в лесу, но те не могли сравниться с шумным, бескрайним исполином, извергающим огромные волны и сотни тысяч брызг. Даже с экрана с трансляцией очередных игр и новой очереди подростков, предназначенных на убой, от него веяло мощью, а еще, почему-то, бесконечной усталостью и покоем. Я думал тогда, каково это, оказаться где-то в центре его, плыть, не видя берега, опуститься на дно? Прекратить, наконец-то, этот бесконечный бег, возню за выживание и поиск еды, окончить борьбу. Тогда это все казалось мне глупой блажью, разве я мог хоть на мгновение оставить свою семью? Увидеть горечь в глазах Рори, разочарование на лице Вика, подрагивающие от обиды губы маленькой Пози? Расстроить и подвести мать, повесив на нее очередной груз горя и позволить ей нести одной тяжесть ответственности за семью? От старших детей никогда не требовалось быть счастливыми. Лишь сильными, чтобы суметь в нужный момент не согнуться, подхватить тяжелую ношу, помочь близким. И я подхватывал, сцеплял зубы и тащил дальше, столько, сколько помнил себя, а, может, и того дольше. Продолжая честно надеяться, что так будет всегда, что мне повезет, и мое имя не вытащат на Жатве, что заводик в бойкой механической игрушке под названием Гейл Хоторн никогда не кончится. У смеющейся надо мной в тот момент судьбы наверняка была акулья улыбка Цезаря Фликермана и столь же запоминающийся образ.
Я никогда не был на море, но сейчас мне казалось, что я плыл по нему. Уткнувшись лбом в прохладную деревянную поверхность, это лодка? Всего лишь стол? - я то и дело терял сознание, беспорядочно бредя руками в воздухе, хватался за окружающие меня предметы и звал кого-то. Неподъемные веки словно налились свинцом, но хуже всего было рту, голая соль запеклась на корне языка, напоминая о чем-то, что я мучительно хотел забыть. Морская вода была соленой, как кровь, - я кусал губу, чтобы не закричать, когда меня били плетьми на площади? Или уже позже, когда меня несли в дом Эвердин? Дрейфуя на волнах забытья, бесконечной боли истерзанной спины и порции морфлинга, я задавал себе тысячу вопросов, не находя ни одного ответа. А потом все вдруг стало совсем тихо, безразлично и темно, будто кто-то в голове выключил свет, и я провалился в эту угольную черноту. Очнувшись от прохлады, разливающейся по горящей спине и чьих-то осторожных прикосновений, я несколько минут лежал неподвижно, заново учась видеть, дышать, говорить. Привыкая верить ощущениям и обострившимся чувствам, чем собственному зрению, - открыть глаза, сфокусировавшись на предмете, все еще казалось слишком сложно и тяжело, а темнота глухой ночи, царившая в комнате, милосердно избавляла от малейших попыток воплотить что-то подобное в жизнь. Я слышал чье-то легкое дыхание, горький запах лекарственных трав, шелест распущенных волос, небрежно перекинутых через плечо, - что же, это не пекарь, и не готовящийся отпевать меня Рори, а, значит, все было не так плохо. Я прислушивался к каждому звуку, вбирал робкие прикосновения к своей спине, но все равно оказался не готов к ледяным пальцам, запутавшимся в отросших прядях моих волос. Я издал тихий стон, и рука воровато исчезла, унося с собой благословенную прохладу, но я уже знал, что она рядом.
- Эй, - хрипло прошептал я, чуть расцепив ресницы и обращаясь к девчачьему силуэту, сидящему на стуле. - Иди сюда, - уронив руку со стола, я нашел мозолистыми пальцами маленькую девичью руку, пряча ее в своей ладони. У нее совсем ледяные пальцы, еще пахнущие свежим снегом, и это моя вина. Не хватало еще, чтобы она простудилось, ухаживая за мной. Хорош же я тогда буду.
- Рад, что ты здесь. Боялся, что случится что-то плохое, – слова давались с трудом, прикосновения – много лучше. Замерев на запястье, я легонько накрыл большим пальцем ниточку яростно бившегося пульса, успокаивая и уговаривая. Все же хорошо, что ты. Все живы, все закончилось, шрамы украшают мужчину, а теперь у меня их столько, что Мелларку придется стесать локти в своей пекарне, чтобы приблизиться ко мне хоть на половинку торта.
- Никто не поверит, что ты из двенадцатого. Руки совсем ледяные, - улыбка вышла кривоватой, прошивая щеку спазмом, но это все же лучше, чем ничего, к тому же мысли все равно путались, перемешиваясь в голове как крупинки угля и древесной трухи.

Я не помнил, когда обнаружил обман. Быть может тогда, когда она приоткрыла губы, шепча увещевательные заботы о моем здоровье и призывы поправиться поскорее, но мне показалось, что раньше, гораздо раньше. Тогда, когда мои пальцы нашли ее руку, я уже знал, что здесь что-то не так. У Китнисс были руки охотника, - крепкие, хваткие пальцы, с чуть огрубевшей кожей на подушечках от постоянного натягивания и удержания тетивы. Будь они чуть мягче, та разрезала бы их до кости. У той, что прятала свою руку в моей ладони, они были совсем иные. Другие, - меньше, безвольнее, нежнее. Хрупкие, прохладные и тонкие, как льющийся меж пальцев атласный шелк. Я никогда не трогал такого ценного материала, в нашем дистрикте зачастую были проблемы с обычным полотном для рубашек, но в моем представлении он казался мне именно таким. Баснословно дорогим, капризным в уходе, непозволительно роскошным, а потому, - абсолютно бесполезным. Потому я и фыркнул в тот день, когда однажды приехавшая к Китнисс и разукрашенная, как диковинный попугай, Тринкетт, вдруг остановилась возле меня, одарив оценивающим взглядом и пробормотала что-то о том, что мне пойдет кожа и черный шелк. Я знал кожу, - она была крепка, вынослива и добротна, и сапоги из нее способны выдержать многие дни в пути, но шелк? Бархатные ленточки, ажурные узелки, способные смяться и порваться от любого неосторожного движения? Это не для меня. Я ненавидел бесполезные вещи и бесполезных людей.
Мадж Андерси, коротающей свой свободный вечер у моей импровизированной лежанки, следовало бы знать это. Но она не знала этого, или делала вид, что не знает, потому что не хотела знать, придвигаясь ближе, и укладывая наши сплетенные руки на поверхность крепкого дубового стола, кажется, единственного нормального и вменяемого в этой комнате. На него хотя бы можно было положиться, - мне, опьяненному ударной дозой морфлинга, особой веры нет, а уж девчонке, невесть зачем вбившей себе в голову блажь о помощи мне, тем более. Зачем ты здесь, белокурая тепличная девочка из золотой клетки? Жительница двенадцатого дистрикта, которой нет нужды брать тессеры, чтобы прокормить свою семью, и участвовать в играх на выживание. Мне это неизвестно, но знаешь, что самое интересное, Маджи? Я думаю, что тебе неизвестно тоже. Потому что ты все еще здесь, хотя мы далеко не друзья, - нет, совсем не друзья. Продолжаешь сидеть возле меня, дотрагиваешься до моего лица своими прохладными пальцами, легко касаясь горячих, воспаленных от жара лихорадки губ, - будто боясь, что я вновь заговорю и что-нибудь устрою. Девчонка, чей первостепенный долг сейчас быть рядом со своим обличенным властью отцом, уверяя прибывших в дистрикт миротворцев, что подобное непослушание, - разовая акция, а у вытворившего такое Хоторна просто давно не все дома.
И правда, не все – мой отец погиб в шахте много лет назад. Мог бы спастись, будь она оборудована сиренами и защитными кожухами на случай взрыва, но сидящим в Капитолии неинтересна эта история. У них есть время и средства строить арены для гибнущих на них подростков, придумывать рвотное пойло, чтобы жрать побольше, устраивать парады костюмов, пока дети и старики в дистриктах корчатся от голода, но нет желания спасать жизни других людей. Мы для них всего лишь угольная пыль, прилипшая к каблукам их дорогих сапог. Не знала о такой стороне медали до этого дня, Андерси? Так добро пожаловать в мой мир и устраивайся поудобнее, - я собираюсь прожечь их чертовы холеные подошвы насквозь.
Но для начала мне неплохо бы просто подняться со стола. Я попробовал двинуть лопатками, имитируя движение и спешно стиснул зубы, чтобы не закричать. Разорванная на полосы спина немедленно взорвалась болью, прокатившейся по телу и сбивающей с ног, как товарный поезд. Я и сам не заметил, как сильно сжал наши до сих пор переплетенные руки, наверняка причинив ей неудобство и дискомфорт. Оставляя синяки на белой и гладкой коже. Такой тонкой, что она казалась почти прозрачной в моей смуглой руке. В двенадцатом ценятся такие, как она. Светловолосые, голубоглазые, хорошенькие, как фарфоровые фигурки, стоящие над камином в доме ее отца. Чем светлее и чище, тем лучше, по шахтерским меркам. У Мадж Андерси имелись все признаки, чтобы стать завидной невестой и осчастливить жителя любого района, - от Шлака до деревни Победителей. Жить в миленьком двухэтажном домике в квартале торговцев, выращивать свой садик, и даже не думать о том, что где-то там гибнут люди, пытаясь хоть что-то изменить в этом мире. У нее есть все шансы на безоблачное, а главное, - абсолютно эгоистичное, оторванное и уединенное от всех других счастье. Если, конечно, она не совершит какую-нибудь несусветную глупость, накрывшую все ее мечты медным тазом. Если не спутается с кем-то неподходящим, испорченным и неотесанным. Кем-то, вроде меня. Мадж, а Мадж, не боишься, что если я дотронусь до тебя, на твоих белых чистых руках останутся гарь и копоть?
- Тебе здесь не место, - хрипло выдохнул я, наконец-то выравнивая дыхание. Я не сказал ничего из того, что было бы тайной для нас обоих. Ей здесь не место, - я это знал, она это знала.
В горле словно провели добрым куском наждака, и ее предложение напоить меня показалось, как минимум, жестом милосердия, но я упрямо сцепил зубы, не желая быть должником Андерси снова. В памяти еще были слишком живы воспоминания о том, как я, блуждая в забытье горячечной лихорадки, нашел ее прохладную руку, как требующий хозяйской ласки пес. Как хорошо, что я заткнулся прежде, чем начал признаваться… в чем бы то ни было. Как плохо, что успел сказать слишком много.
Как я мог спутать ее с Китнисс? - разлепив глаза, гадал я, смотря на дочку мэра в полумраке комнаты. Здесь было темно, но луна иногда заглядывала в узкую щелочку окна, заливая кухню неверным светом. В темноте каштановые волосы Китнисс казались темным деревом, локоны Андерси отливали серебром. Даже фигуры, и те разнились, - сидящая Китнисс выглядела собранной, поджарой, готовой сорваться на бег в любой момент, Мадж же выглядела воздушной и тонкой, словно пришедшей из другого мира. Впрочем, это было недалеко от правды. Миры у нас разные.
- Пришла убедиться, что я не устрою новый бунт? Папа знает? – попробовал я иронично усмехнуться, но вместо желанного смешка щеку свело горьким спазмом, искривляя губы. Я уткнулся горячим лбом в крепкое дерево стола, медленно делая вдох. Раз, два – мне должно было стать легче, но легче не становилось. Она не виновата, в том, что происходит. Или все же виновата? Как бы то ни было, у меня не было права судить ее. Она, должно быть, в ужасе. Это как прожить всю жизнь в своем пряничном домике, а потом, в один прекрасный день, выйти на крыльцо и узнать, что он построен на костях.
- Прости, - резко отозвался я, вновь взглянув на нее, и больше не отводя глаз. – Я не должен был. И за руку тоже, - разомкнув наши соединенные пальцы, я извинился за возможные синяки, вызванные моей неудачной попыткой встать на ноги. – Долго я был без сознания? Что-то случилось за это время?
Я задавал безобидные вопросы, хотя спросить, конечно же, хотел о другом. Например, - как долго ты здесь, Мадж, а еще, – почему?

Отредактировано Gale Hawthorne (2016-10-08 12:37:05)

Должно быть, видок у меня был сейчас тот еще. Более плачевно я не выглядел даже когда неуклюже учился у Китнисс плавать в лесном озере, по-мальчишески стыдясь собственной неповоротливости, и оттого делая все еще хуже, чем мог бы. Но тогда у меня спина не была исполосована в клочья, и меня не била дрожь. Мадж вряд ли к подобному зрелищу привыкла, но все равно сидела рядом. Интересно, как долго? Хотя после моих слов мне на долю секунды показалось, что белокурая дочка мэра сейчас всплеснет руками и выбежит из дома, хлопнув дверью. Но этого не произошло. Кротко ответив мне, она поджала губы и остановилась у раковины. Послышался шум плещущей воды. Самое время помыть посуду, только бы не слышать от меня больше обидных реплик, - не самый плохой выбор, Мадж. Тебе достался ужасный пациент, будь я на твоем месте, я поступил так же.
Занятно, но Андерси была, пожалуй, последним человеком, которого я ожидал увидеть после пробуждения. Хуже нее мог бы быть только пекарь, но и то по вполне понятным причинам. Какому бойфренду «Б» понравится открывать глаза в компании бойфренда «А», будучи при этом беспомощным и жалким, и отлично понимая, что бойфренду «А» прекрасно известно, что именно из-за него их общая возлюбленная пострадала от руки нового главы миротворца, бросившись на защиту бойфренда «Б». Но какие буквенные обозначения не присвой, люди все равно останутся людьми.
И в тот момент, когда Китнисс получила удар плетью по лицу, я на целое мгновение полностью позабыл о своей боли, она показалась мне ничтожной, несущественной, потому что значение имела только Китнисс. Совершая опрометчивый, самоуверенный поступок, сунувшись в дом Крея с индейкой в такое неспокойное время, я совсем не подумал о себе, но Китнисс должна была. Проживая эти секунды снова и снова, я чертыхался, считая, что она не имела никакого права рисковать собой и вставать на мою защиту, но слишком хорошо понимал, почему она поступила так. Я сам толкнул ее на это, подставившись под удар, а новый глава миротворцев приговорил нас обоих. Будь на моем месте кто-то другой, он бы сначала удостоверился, что вокруг все спокойно, прежде чем соваться в дом к миротворцу. Но я был слишком распален, чтобы думать о таких мелочах, а если бы был бдительнее, то обратил бы внимание на неестественную тишину в дистрикте, на распахнутые ставни, которые Крей всегда держал закрытыми, стоящую у порога плеть. И вот, нарвавшись на неприятности, я потянул за собой и ее, превращая все дальнейшее в упавшие костяшки безумного домино, увлекающего за собой всю конструкцию.
Она, как и я, всегда была слишком упряма, чтобы отступить, и я не знал, что случилось бы, не вмешайся в происходящее Хэймитч. Согрев поверхность стола коротким раздраженным выдохом, я нехотя признал, что, кажется, задолжал этому пройдохе бутылку хорошего виски. Жаль лишь, что тот не растет на деревьях. Тогда все было бы гораздо проще. Еще одна бутылка досталась бы Андерси, в знак признательности за ее заботу и в качестве неуклюжих извинений за все, что я успел тут наговорить. Только она вряд ли предпочитала крепкий виски, скорей уж, вино. Какое-нибудь светлое, легкое и фруктовое, как она сама. Уткнувшись щекой в перекрестье рук, лежащих на столе, я украдкой разглядывал строгий профиль девчонки, суетящейся подле раковины, не чувствуя за собой никаких угрызений совести. Она тоже разглядывала меня, когда я спал, или думал, что сплю. Я чувствовал ее взгляд, невесомый, как крылья бабочки, скользнувший вдоль моей израненной спины, и изучающий не хуже самого острого скальпеля. Что она пыталась разглядеть посреди этого кровавого месива и криво собранных кусков кожи? Причины столь необдуманного шага, приведшего к этой ситуации? Ростки здравого смысла, должные присутствовать у любого, дожившего до моих лет? Что хотела понять, - как выглядела моя кожа до знакомства с хлыстом, или представляю ли я до сих пор опасность? Слишком много вопросов, - нахмурившись, я смотрел на ее узкую спину, затянутую в платье, - неприлично дорогое для всего этого места. От меня не укрылся ее жест, то, как она потерла свою руку, будто пытаясь стереть со своей кожи любое упоминание о прикосновении моих пальцев. Я же пытался предупредить тебя, Мадж, после меня всегда остается след: будь то синяк, или просто копоть, осевшая на тонких девичьих пальцах. Ты говорила, что мне не за что извиняться, но почему тогда я чувствовал, что все-таки должен?
Это было так странно, быть с ней вдвоем, сейчас, здесь. Мы были неподходящей компанией друг для друга, худшей, из всех, что можно было придумать, но мне почему-то было легко. Просто и сложно одновременно, может быть потому, что Мадж не пыталась заняться морализаторством, хотя должна была бы, не стремилась читать нотаций и задавать лишних вопросов, и я не знал, кто другой смог бы удержаться от подобной участи.
Она должна была быть другой, вести себя по-другому, кричать на меня, упрекая в том, что я подставил и подвел всех, бросил тень на ее отца, причинив вред и ей. Будь все так, я бы знал, что делать. Это то, что я мог понять и с чем мог справиться, но она не делала ничего из этого. Она просто находилась рядом и заботилась обо мне, как бы глупо и странно это ни звучало.
А еще Андерси была добра, даже слишком, по местным меркам, и характеру доставшемуся ее подопечному. Китнисс и Прим уже давно устроили бы мне выволочку, но Мадж нет, как ни пытался проверить я границы ее терпения, ведя себя не лучшим образом. Будь мы друзьями, я объяснил бы ей причину, но мы не друзья, а потому я смолчал, а она отвернулась к столу, разрезая бинты на тонкие полосы и набирая в миску воды.
Я не умел болеть, никогда не умел. Быть запертым в четырех стенах, валяться на постели, задыхаясь от кашля, слезящихся глаз и собственного бессилия, - более никчемного и жалкого зрелища нельзя было и представить. Я становился мрачнее, чем обычно, по собственному впечатлению, и язвительнее раза в три, - по впечатлению всех остальных. Поэтому, когда простуда настигала меня, я просто уходил в лес, благодарно сжимая в руке флакон, украдкой переданный мне матерью Китнисс, и предпочитая переносить болезнь «на ногах». Так было проще всем, мне не было нужды играть роль внезапно свалившейся на голову матери обузы, а ей притворяться, что здоровый сын, приносящий добычу, и подросток, кулем валяющийся на кровати весь день, абсолютно равны. Ей и так тяжело пришлось после смерти отца, усложнять ее жизнь заботами еще и обо мне было бы неблагодарностью. К тому же, я всегда был старшим, а значит, должным справиться со всеми неприятности и успеть помочь младшим. Обычные повседневные хлопоты, давно ставшие неотъемлемой частью моей жизни, мог ли я надеяться, что единственная дочка нашего мэра, выросшая в сытости и достатке, сумеет меня понять?
Но она понимала другое, лишь услышав прохладный плеск воды, я вспомнил о приступе мучившей меня жажды. Два дня, - это слишком долго. Я и так провалялся без дела, - чуть прищурив глаза, кивнул я в доказательство, что услышал ее, осторожно принимая смоченной водой бинт. Ткань коснулась потрескавшихся губ, не задев лопнувшей кожи, и благословенная вода пролилась в рот, смягчая пересохшее горло. Снова и снова, поддерживая мою щеку у себя на ладони, законопослушная Мадж Андерси поила злостного нарушителя порядков Гейла Хоторна, переворачивая все известное мне до этого с ног на голову.
- Спасибо, - хрипловато поблагодарил ее я, перестав пить и глядя на девушку, вновь думая, как давно она здесь. Бледный овал лица, усталые тени возле глаз, тонкая линия рта, - всего этого было вполне достаточно, чтобы понять, что давно.
- Если все осталось по-прежнему, значит, я хотя бы никому больше не навредил, - непрошеная горечь окрасила мой голос, как заварка кипящую воду. И это было не то, что я хотел бы ей показывать. Ей совсем не обязательно знать, что я думал о собственной глупости, из-за которой оказался на этом столе, но вряд ли я мог бы что-то изменить.
- Что ж, радует одно, мы оба знаем, что это не последняя глупость, которую я сделаю, - приглушенно фыркнув, усмехнулся я, и вовсе не собираясь перебудить остальных обитателей дома. Одной Андерси здесь вполне достаточно, если не сказать много.
- Я могу попросить тебя еще кое о чем? – произнес я, пытаясь размять затекшую от долгого лежания шею. Слишком давно в одном положении, неаккуратно двинув головой, я случайно задел губами ее пальцы, покоящиеся на моей щеке. Снова чувствуя себя виноватым, - в этот раз за то, что ей снова придется тереть свою руку, и может быть гораздо дольше и тщательнее, чем в прошлый. - Помоги мне встать, Мадж, - попросил я прямо и твердо, не сводя глаз с девушки. Зная, что ей захочется возразить и собираясь сделать все, чтобы не допустить этого: – Пожалуйста.

Отредактировано Gale Hawthorne (2016-10-12 11:51:04)