Небо на вкус вязкое и немного кислит на языке. Кажется, что оно вот-вот упадет на землю, обрушится своей невозможной громадой на головы людей – но ничего не происходит ни через минуту, ни через полчаса. Ни-че-го.

Все просто тя-я-янется и тя-я-янется. Невыносимая размеренность. Затишье. С к у к а.

Она наваливается со всех сторон – Джим пытается отмахнуться от нее, как от назойливой мухи, но та множится и множится, превращаясь в целый рой кишащих насекомых.
Как саранча сжирает поля целыми гектарами, так и скука, Скука, медленно разъедает все его существо – как ржавчина разъедает металл.

Невыносимо душно – будто бы из воздуха выкачали всю влагу, и тот теперь царапает легкие изнутри с каждым вздохом. Вдох-выдох – и с каждым разом в груди все сильнее горят выжженные пески Сахары.
В последнее время Лондон швыряет из стороны в сторону – середина июля в плане погоды выдалась на редкость изменчивой, на редкость не-пос-то-ян-ной. Позавчера была удушающая жара, вчера – оглушающий ливень с грозой. А сегодня воздух кажется каким-то слишком уж плотным – он забивается в легкие и не дает вздохнуть полной грудью. Облака на небе расстилаются какими-то слоями и неаккуратными мазками – невольно возникает желание поднять руку и окунуться пальцами в эту густую субстанцию, чтобы распределить ее равномерно.
И Джим поднимает руку, тянется пальцами к небу, пытаясь дотянуться до кисловатых облаков, от которых вяжет во рту, как от хурмы – но он лишь запутывается в этой пустоте. Он сжимает ладонь в кулак, думая, что сможет отхватить себе хотя бы ничтожный клочок, но…

Н и ч е г о.

Джим заводит руки за голову и удобнее укладывает скрещенные ноги на перила. С улицы невозможно увидеть, что сейчас, в эту самую минуту в доме на Портобелло-роуд на балконе, прямо на полу, лежит молодой человек двадцати трех лет – и медленно плавится одновременно от жары и от скуки. Кафель приятно холодит спину – и это, хоть и в малой,очень малой степени, но хоть как-то примиряет с окружающей действительностью.
Однако не настолько, чтобы полностью заглушить зудение скуки, Скуки, в своей голове.

Лондон, в конце концов, начал поддаваться. В самом начале – по миллиметру, почти незаметно. Ужасно медленно, но упорство, помноженное ровно на два, так или иначе, но принесло свои плоды.

Первый год прошел со скрипом – на самых первых порах Сеть представляла собой хаотичный клубок спутанных нитей, которые, прежде всего, нужно было скрупулезно распутать – а уж потом оплетать ею весь город, попутно завязывая узелки полезных знакомств, составляя различные хитросплетения связей, которые могли бы быть очень и очень полезны в дальнейшем. Все это требовало безграничного терпения, которого порой не хватало для одного – но их было двое. Вдвое больше сил, вдвое больше возможностей – все напополам и помноженное на два. Как ни крути, но такой расклад стал просто идеальной и безукоризненной формулой – если не брать в расчет мелкие неувязки, которые периодически встречались на пути, но их процент был все равно ничтожно мал в сравнении со всем остальным.
Второй год дался легче – Сеть разрасталась во все стороны и уже оплетала достаточную часть Лондона, и теперь можно было почувствовать под ногами твердую землю и вдохнуть полной грудью. На этом этапе уже то и дело получалось действовать инстинктивно, по наитию – теперь это все больше напоминало изощренную игру, в которой нет фиксированных правил. Но от этого все становилось лишь в десятки тысяч раз интереснее. Они уже не ходили по тонкому льду, который мог в любой момент треснуть от любого неосторожного шага – но все равно вероятность ошибиться была довольно высока. Порой нити выскальзывали из-под пальцев, путались между собой – и приходилось возвращаться на несколько шагов назад, чтобы исправить нанесенный урон.
А на третий год все резко идет в гору – к этому моменту Сеть уже опутала добрую треть Лондона, а в дальнейшей перспективе готова была раскинуться еще дальше, чтобы поглотить половину города. К этому моменту уже нет никакого Энфилда с его темными вонючими переулками, отдаленными окраинами и притонами – хотя и в них была своя особая прелесть. Именно отсюда все начиналось, именно здесь завязывались первые узелки, которые потом позволили паутине проложить свой путь и в другие районы Лондона. Однако теперь они могут позволить себе гораздо больше, чем прежде. Теперь у них есть довольно просторная квартира на окраине Ноттинг-Хилла – не настолько, чтобы привлекать слишком много внимания, но все равно не сравнить с прежним клоповником – и счет в банке, на который регулярно капают деньги от клиентов.

Но самое главное – теперь у них в руках есть власть. То, что не исчисляется никакими звонкими монетами и золотом. То, что по-своему бесценно. Не-пе-ре-да-ва-е-мо. Наблюдать за тем, как все эти людишки – все эти клиенты – стекаются к ним по ниточкам Сети, чтобы попросить об услуге – вот, что по-настоящему имеет значение в их обособленном мире.

Однако возникают моменты, когда затишье ударяет поддых, окатывает ледяной водой из ведра, а скука что есть силы бьет по темечку. Обычно это не длится слишком долго – всего лишь несколько дней, но все равно в какой-то момент начинает ломать, выворачивать наизнанку и разрывать на части.
Прямо, как сейчас.
Это нужно переждать, однако бездействие угнетает. Но еще больше угнетает то, что нет никакой возможности избавиться от этого – только ждать.
Или же искать альтернативные способы отвлечься. Хотя бы на полчаса.

Интересно, а что сейчас делает Джеймс?

Эта мысль вдруг возникает в голове совершенно внезапно – Джим с несколько секунд наблюдает за тем, как облака на небе лениво передвигаются на несколько сантиметров влево, а потом поднимается на ноги – выходит немного резко, и перед глазами пару мгновений мелькают разноцветные мушки.
Спальня встречает его еще большей духотой, и хочется выпрыгнуть не то, что из одежды – из собственной кожи. В коридоре немного прохладнее – Джим пересекает его, направляясь к спальне Джеймса, и распахивает дверь, не утруждая себя вежливым стуком.
Кажется, братец опять где-то пропадал полночи – сейчас половина первого, и тот, наверное, все еще дрыхнет в своей постели.

– Проснись и пой, со-ня! – произносит Джим нараспев, переступая порог спальни.

[NIC]JIM MORIARTY[/NIC]
[AVA]http://i.imgur.com/z9btsrn.png[/AVA]

Отредактировано Richard Moriarty (2016-07-25 14:07:30)

Джим отчетливо чувствует – ему здесь не рады. Все эмоции брата читаются отчетливо и ясно, искрят и переливаются яркими неоновыми надписями, которые красноречиво гласят на один лад: «Пошел вон!»
Ясное дело, что Джим все делает с точностью до наоборот, и здесь бы была бессильна даже сомнительная реверсивная психология – он бы не отстал в любом случае. Летящая в голову подушка кажется наименьшим из препятствий, однако наиболее предсказуемым – Джим недовольно морщится и просто отклоняется чуть вбок, и та пролетает мимо, снося с комода у стены настольную лампу, которая звонко падает на пол, распадаясь на составляющие – абажур катается по полу туда-сюда, туда-сюда – и обратно.

Джим некоторое время молча наблюдает за этим движением – мо-но-тон-ным, раз-ме-рен-ным. Нудным и  с к у ч н ы м. Вопрос Джеймса скользит где-то по самой периферии сознания, оставаясь проигнорированным. Он подходит к комоду, бегло рассматривая разбросанные по его поверхности вещи, и пальцы тянутся к карандашу – самому обычному, с ластиком на конце, только слегка обгрызенном – но зато сам карандаш заточен остро, и вовсе не точилкой, а скальпелем. С несколько секунд он крутит его между большим и указательным пальцем, будто бы впервые пробуя на ощупь его текстуру и рельеф, а затем разворачивается на пятках, подходя к кровати и падая поперек нее. Матрац под спиной мягко пружинит, и, кажется, Джим немного придавливает Джеймса – но это его волнует в самую последнюю очередь.
Его скука, Скука сейчас искрит настолько назойливо, так болезненно ярко, что Джим даже готов повысить градус чужой ярости и раздражения еще на несколько делений. На самом деле, именно это он и планировал, когда переступал порог спальни брата – ему нужно было хоть как-то отвлечь – и себя, и свою скуку, Скуку, которая уже начинала подгрызать его изнутри, клацая своими челюстями и громко чавкая, настойчиво выпрашивая добавки.

А Джеймс в данный момент представляется самой выгодной кандидатурой на почетную роль отвлекателя скуки.
Потому Джим и провоцирует. Ходит по краю. Пусть даже он и предполагает, чем может все в конечном счете обернуться.
Предполагает – однако истинный исход не известен никому.

И скука, Скука где-то глубоко внутри довольно порыкивает и выгибает спину, скребя острыми когтями землю.

– Джимбо, – наконец, произносит он, попутно вертя между пальцами карандаш, удерживая его хрупкое равновесие и не давая ему упасть, – Джимбо, уже гребанный полдень, ты в курсе? Даже больше, чем полдень.
Джим вдруг снова перехватывает карандаш большим и указательным пальцем, рассматривая остро заточенный грифель, а затем переводит взгляд на потолок – молчаливо-белый, безмолвный и невозмутимый. Он смотрит на него, не мигая, и в какой-то момент кажется, что от такого сосредоточенного зрительного контакта по потолку непременно должны расползтись ломаные трещины.
Но ничего не происходит. Ни-че-го. Абсолютно.

Если небо на вкус кислит, то потолок отдает синтетическим привкусом хлорки. И как Джеймс может столько времени пялиться на него? Уму непостижимо.

Джим крепко зажмуривается, пока под веками не начинают расцветать и искрить разноцветные пятна, а затем перекатывается на бок, подпирая голову согнутой в локте рукой. Пальцы другой в это время снова приводят в движение карандаш, заставляя тот крутиться и балансировать.

– Ты так и собираешься проваляться тут весь день? – Джим снова подает голос – на долю секунды вдруг кажется, что тот отдается от стен гулкими призвуками эха.

Он знает – Джеймс сейчас может отреагировать абсолютно полярно – может его как проигнорировать, так и взорваться.
Но отчего-то Джим уверен, что сегодня он сорвет джек-пот. И поэтому он ждет.
Карандаш замирает между пальцами, будто бы выжидая тоже.

[NIC]JIM MORIARTY[/NIC]
[AVA]http://i.imgur.com/z9btsrn.png[/AVA]

Отредактировано Richard Moriarty (2016-07-25 14:07:55)

Джим выжидает – и чувствует, как кровь начинает разгоняться быстрее. Он даже задерживает дыхание, замирая на полувыдохе в ожидании взрыва. Внутренние часы отсчитывают где-то внутри – тик-так, тик-так, тик-так. Потому что в спальне Джеймса только электронные часы – по крайней мере, были до тех пор, пока не оказались свалены с комода пролетающей подушкой. Брат не выносит тиканья часов – а для Джима этот звук сейчас беспрерывно щелкает, заглушая все остальные.

[Давай же, Джим-бо. Неужели ты так просто заткнешься, просто тупо сделаешь вид, что меня просто не существует – в этой комнате, в этой квартире? В твоей жизни? Сколько ни притворяйся, что Джим Мориарти существует лишь в одном и единственном экземпляре, все равно только мы знаем его самый страшный секрет.]

Тик-так. Воздух накаляется и звенит. Где-то за окном верещит и надрывает глотку сигнализация. Тик-так. Пальцы стискивают карандаш так сильно, что кажется, будто бы тот сейчас треснет напополам. Тик…

Джеймс срывается с места резко – Джим бы сказал, что неожиданно, но он только этого и ждал последние минуты полторы. Однако среагировать все равно не получается – сложно что-либо сделать, когда со всех сторон стискивает в коконе из одеяла. Еще меньше пространства для маневра, когда на лицо опускается подушка в совершенно однозначной попытке лишить доступа кислорода.

Бра-а-аво, Джимбо, просто класс.

Джим бы выразил свой сарказм вербально, но это вряд ли представляется сейчас хоть сколько-нибудь возможным. В голове яркой судорожной искрой вспыхивает паника – вполне себе закономерная реакция для человека, находящегося в его положении. Тело тоже реагирует вполне ожидаемо – Джим дергается, пытаясь хоть как-то вывернуться, скинуть с себя эту чертову подушку и самого Джеймса в придачу. В висках стучит оглушительным набатом кровь – теперь та разгоняется по телу с совершенно невообразимой скоростью, отдаваясь гулом в ушах.
Замешательство, длящееся секунды три – в сознании Джим те сравнимы сейчас с тремя долгими и изнурительными часами – сменяется ярким выбросом адреналина в кровь. Левая ладонь сжимает карандаш сильнее, и тот оглушительно трескается – Джим хоть и не в состоянии услышать этот треск, но все равно ощущает его до невозможности отчетливо.

Решение приходит моментально – боль от вонзившегося в ладонь обломка карандаша хоть и наполовину, но возвращает к реальности. И этой самой половины оказывается вполне достаточно, чтобы высвободить руку из одеяла и наудачу вонзить острый грифель карандаша где-то в район предплечья Джеймса.
К счастью, расчет оказывается верным – заточенный кончик карандаша не тонет в пуховом боку подушки, а вонзается прямо в руку горячо любимого братца.

Бинго. Как тебе понравится такое, Джеймс?

Воспользовавшись секундной заминкой – почему-то Джим нисколько не сомневается в том, что брат сможет душить его, даже истекая кровью – он отпихивает от себя Джеймса, чтобы тут же опрокинуть того на спину и вжать в постель, не давая пространства для очередного маневра. Пара секунд у него уходит на то, чтобы отдышаться – краем глаза Джим успевает заметить, капли крови на простынях и разодранную руку Джеймса в том месте, куда вошел кончик карандаша. Его же собственная окровавленная ладонь – то ли это его собственная кровь, то ли Джеймса, но это уже совсем не важно – опускается на шею брата. Пока просто опускается, уверенно удерживая, но не сжимая в попытке тоже лишить глотка кислорода.
– Серьезно, Джеймс? Если бы ты и правда хотел вот так все закончить, то стараться надо было лучше, – почти шепчет Джим, склоняясь ниже и глядя брату прямо в глаза. Уголок губ дергается в подобии усмешки, но глаза искрят злостью напополам с нерастраченным адреналином, который все еще пульсирует внутри. – Но у тебя просто не хватит духу для этого – и мы оба это знаем. Разве не так, Джим-бо?

[NIC]JIM MORIARTY[/NIC]
[AVA]http://i.imgur.com/z9btsrn.png[/AVA]

Отредактировано Richard Moriarty (2016-07-25 14:08:08)

Джим ощущает под пальцами биение пульса – сожми чуть сильнее, и тот судорожно ускорится. Этот ритм вплетается в его собственный, перетекает по венам, синхронизируясь с ударами сердца. Джиму кажется, что под кожей распространяется зараза, вирус, едкий яд, проникающий в ткани, сливающийся с кровью и разгоняющийся по венам.
Одновременно с этим в воздухе отчетливо ощущается запах крови – не его, а брата. Та сейчас пропитывает белоснежные простыни, сочится из раны на руке Джеймса – и почему-то все это кажется каким-то иррационально органичным, неожиданно правильным. От осознания этого слегка кружится голова – хотя сейчас именно Джим вот-вот грозит перекрыть своему брату доступ к кислороду.

А скука, Скука внутри настороженно замирает, стиснув зубы. Выжидает, выгадывает подходящий момент, утробно рыча и беспокойно помахивая хвостом.

Джим в буквальном смысле чувствует, как Джеймс делает глубокий вдох – и невольно повторяет это, ощущая, как ладонь брата накрывает его запястье. Но не в попытке вырваться или отстранить – ясное дело, Джеймс понимает, что в данном положении это будет более чем бесполезно. Однако сам он вдруг чувствует, как начинает покалывать кончики пальцев – те словно высекают разряды тока, и Джиму ужасно хочется узнать, чувствует ли это Джеймс или нет.

Чуть вздернув бровь, он сосредоточенно вслушивается в слова брата – те срываются с его губ с каким-то присвистом, но Джим даже не думает размыкать хватку. А, тем более, тогда, когда видит на периферии своего зрения, как Джеймс тянется свободной рукой куда-то вбок.
А в следующую секунду в его ладони уже что-то блестит и отливает металлическим блеском – и этот самый блеск Джиму очень и очень хорошо знаком. По спине внизу вверх проскальзывает леденящая волна – то ли предвкушения, то ли… Второе чувство идентифицировать так и не получается, потому что свободная рука уже тянется за скальпелем – по инерции, почти неосознанно.

И потом, немигающим и сосредоточенным взглядом всматриваясь в лицо брата, до мельчайшей черточки так похожее на его собственное, Джим пытается понять первопричины этого жеста, пытается распознать в нем едва заметные оттенки блефа, притворства, нащупать хоть какую-нибудь ловушку. Но не находит ничего. Абсолютно. Сейчас Джеймс, будучи в буквальном смысле в его руках, не старается увильнуть. Это своего рода проверка на вшивость.

Джимми, а ты сможешь?

Он сжимает зубы, нахмуривая брови, и переводит взгляд на идеально заточенное лезвие скальпеля. Проблема в том, что ответ, скорее всего, тоже будет отрицательным.
Только вот Джим не уверен, что хочет проигрывать – а, тем более, объявлять ничью.

– Я?.. – он медлит, разглядывая поблескивающий скальпель, а затем снова смотрит на Джеймса. В голове искрят самые разные варианты – один красочнее и болезненнее другого. Но решение вдруг приходит само – единственно правильное в данный момент. Если так вообще можно выразиться. – Но я могу сделать так, что у меня не останется выбора, Джимбо.

Мгновение – и Джим отнимает правую руку от шеи брата, чтобы тут же полоснуть себя скальпелем по руке. Боль искрится в мозгу взрывом в тысяче нервных окончаний, на мгновение заставляя слегка поморщиться. На предплечье расцветает яркая царапина – недостаточно глубокая, чтобы потом остался слишком красноречивый шрам, но края раны тотчас же набухают из-за прилившей крови, которая сразу же начинает стекать по руке, капая на простыни. Своя собственная кровь отчего-то кажется более густой и яркой.

– Видишь? – он заставляет себя оторвать взгляд от собственной руки, глядя на Джеймса и пожимая плечами. – Теперь у меня нет другого выбора, кроме как так же разукрасить твою руку. Полная идентичность, братец, ты ведь не забыл? Только вот, – Джим слегка кривится, переводя взгляд на рану Джеймса, оставленную карандашом, – есть еще одна деталька, которую нужно подправить, но с этим мы можем рассчитаться позже, правда?

[NIC]JIM MORIARTY[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2gozf.png[/AVA]

Пульсирующая боль в руке нисколько не отрезвляет своей резкостью, не приводит в чувства и не помогает выплыть на спасительную поверхность. На некоторое время Джиму даже кажется, что он впадает в какой-то транс, смутную и болезненную эйфорию, разукрашенную багряным цветом крови. Он чувствует, что только тонет все сильнее – а особенно в тот момент, когда всматривается в глаза напротив. Почти чернильно-черные, как бездонные провалы, в которых ослепительно ярким огоньком плещется и переливается темный янтарь.

Джеймс что-то там говорит и откидывается обратно на подушку, но Джим не может разобрать ни слова – эти бесконечно долгие несколько секунд сознание занимает боль, которая расцветает где-то в подкорке безумно яркими тропическими цветами.
Металл скальпеля уже не холодит руку, а обжигает, будто бы прожигает насквозь кожу – на мгновение Джиму даже кажется, что он чувствует запах гари и противную вонь жженного мяса на руке.

Слишком сосредоточенный на своих ощущениях, он не успевает среагировать, когда вдруг оказывается опрокинутым на постель – хотя, в голове вдруг проскальзывает осознание того, что он в любом случае не стал бы сопротивляться. Не смог бы? Нет, просто не стал бы. Вся эта игра в идентичность уже давным-давно зашло слишком далеко – и теперь не они устанавливали правила, а сама игра завихрялась и расцветала все новыми и новыми нитями хитросплетений.
Но, так или иначе, эта игра будет продолжаться еще очень и очень долго. До тех пор, пока, по крайней мере, один из них не...

Мысль обрывается, потому что боль снова расцветает ядовитым цветком – но уже в другой локации. Так же резко и ярко, но оттенки уже другие, и сияет все как-то иначе. Джим лишь сильнее сжимает в ладони скальпель, будто бы только это сейчас позволяет ему снова не провалиться в эту пульсирующую бездну. Сейчас опасно отвлекаться – он и так позволил себе забыться в этой круговерти боли непростительно надолго.
Окружающая реальность снова приобретает свои черты – только более резкие, остро очерченные и подкрашенные болезненными цветами. Но резче, острее и болезненнее всего в его глазах сейчас видится Джеймс – тот смотрит на него своими черными провалами глаз и выплевывает слова, которые словно едким ядом оседают на коже Джима и испаряются с противным шипением.

А скука, Скука довольна. Почуяла запах крови в полной мере – и теперь хищно облизывается. И просит еще. Джим знает, как никто другой – этой дряни всегда мало. И ему ничего не остается, кроме как потакать ей во всем – а иначе и ему самому будет мучительно плохо.
– Ты даже не-пред-став-ля-ешь, насколько она довольна, – нараспев произносит он, глядя на брата немигающим взглядом, а затем немного ерзает под ним, устраиваясь удобнее – простынь под спиной сбилась в складки.
Он практически заставляет себя разорвать на пару мгновений зрительный контакт, чтобы взглянуть на руку Джеймса, которая совсем недавно воткнула ему в предплечье многострадальный карандаш. Он все еще торчит из руки – а пальцы, сжимающие скальпель словно занемели, и приходится приложить усилия, чтобы перехватить его удобнее. Пальцами же другой руки Джим касается запястья брата и перехватывает его – слишком осторожно,слишком нежно, что совершенно не вписывается в общую картину – но в то же время подходит как нельзя лучше.

– Позволишь? – спрашивает Джим таким тоном, словно просит Джеймса передать ему сахарницу за завтраком – а затем, не дожидаясь ответа, делает надрез на руке брата – в том же месте, где он и сам недавно полоснул себя. Только сейчас Джим делает все нарочито медленно, не так, как когда резал себя – резко и порывисто. Сейчас он буквально может увидеть, как лезвие скальпеля разрывает кожу, как под ней расцветает яркой полосой глубокая царапина, которая будет заживать еще долго. Так же, как у него самого.

Кровь у Джеймса такая же – Джим чувствует, как раздуваются ноздри, стоит ему только почуять этот металлически-соленый запах.

[NIC]JIM MORIARTY[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2gozf.png[/AVA]

Крови много. Многомногомного. Недостаточно для того, чтобы сознание поплыло уже от ее потери, но, кажется, что еще немного, и от ее запаха начнет подташнивать. Однако в данный момент кровь – всего лишь деталь, хоть деталь, несомненно, болезненно яркая, пульсирующая. Всего лишь реквизит – как какой-нибудь скальпель или чертов карандаш, который все еще торчит из руки.
И сейчас скальпель вспарывает кожу, как тончайшую бумагу – и кажется на мгновение, что это не кровь вовсе сочится из царапины, а багрово-красные чернила. А Джеймс даже не пытается вырываться, хоть как-то сопротивляться и противиться всему тому, что сейчас делает с ним Джим – и от этого голову ведет еще сильнее, срывает крышу окончательно, заставляя перехватить скальпель крепче, чтобы ненароком не выронить его и не нарушить эту линию, расцветающую под остро заточенным лезвием. Только ладонь брата как-то судорожно комкает его футболку на груди – но не в попытке оттолкнуть. Джеймсу будто бы нужно ухватиться за что-нибудь, чтобы удержаться в относительно вертикальном положении. Джим думает о том, что если бы сейчас не лежал на кровати, то и ему бы понадобилась точка опоры.

Потому что это почти не-вы-но-си-мо.

Почти – оно балансирует на тонкой грани, выплясывает пируэты у самого края, грозя оступиться и провалиться в непроглядную бездну. И он знает – из этой бездны уже не будет никакого спасения. Только непроглядная чернота, укутывающая в плотное одеяло, из которого совсем не хочется выбираться. В этой темноте они оба уже давно нашли свое спасение – у каждого из них внутри по черной дыре, которая поглощает в себя абсолютно все.
На секунду Джим вдруг задумывается – а позволил бы брат такое, позволил бы резать себя, будь они среди совершенно других декораций, в других обстоятельствах и рамках? Или же всему виной эта черная дрянь, которая ворочается где-то в солнечном сплетение, нетерпеливо порыкивая и выпуская когти?
А, может, сегодня в их Вселенной произошел какой-то сдвиг – словно планеты выстроились в одну прямую, синхронизируя свои орбиты. Вспышки на Солнце, один за другим взрывы сотен сверхновых – Джим вглядывается в глаза Джеймса и видит в них отражение мириад звезд, переплетения созвездий и окружности орбит. И он знает – в его собственных глазах сейчас пляшут и расцветают те же самые картины.

Дышать получается как-то поверхностно – воздух кажется каким-то удушливым и липким, но и это сейчас кажется каким-то неважным. Потому что теперь Джеймс завладевает скальпелем – Джим смотрит на него снизу вверх, и брат словно возвышается над ним в этот момент – и возвышается во всех известных смыслах. Хотя, почему «словно»? Его безумие всегда было иного рода – более острое, более резкое. И сейчас оно будто передалось и самому Джиму. Только вот он понимает – то, что сейчас чувствует он, всего лишь малая доля всего того спектра ощущений и эмоций, которые более гипертрофированно взрываются в черепной коробке Джеймса. Сейчас Джиму позволено ощутить лишь самую малость – но он отчего-то рад этому.
И потому тоже нисколько не противится тому, когда брат с резким и оглушающим треском ткани вспарывает его футболку – только бросает короткий взгляд на его руки, а затем снова вглядывается в лицо Джеймса.

Вопрос повисает в воздухе – и в этот момент Джим чувствует себя лягушкой, которую готовят для препарирования – даже можно представить, что воткнутый в его руку карандаш совсем не карандаш, а булавка. Он и так целиком и полностью обездвижен – потому что едва ли сейчас найдет в себе силы и желание сопротивляться.
И когда скальпель вспарывает его кожу, Джим задерживает дыхание на полувдохе, скашивая глаза вниз и наблюдая за движением лезвия. Боль горячо прорезает тонкую линию – а ему кажется, что Джеймс разрывает кожу насквозь, как при вскрытии. Но даже и без этого Джим сейчас раскрыт перед братом так, как, наверное, никогда в своей жизни. В их жизни.

Язык скользит по губам, а затем Джим прикусывает нижнюю, делая, наконец, полноценный вдох, когда Джеймс убирает скальпель. Он тяжело сглатывает вязкий комок и прикрывает глаза на пару секунд, пережидая первые ощущения – те сияют и искрят под веками такими же багровыми оттенками, расцветая яркими кругами на сетчатке. А затем Джим открывает глаза и приподнимается на локтях, чтобы быть чуть ближе к Джеймсу, который все так смотрит на него сверху вниз даже в таком положении. С несколько секунд он всматривается в это лицо, скользя взглядом по его чертам, которые сейчас кажутся более резкими – а затем переводит внимание на свое предплечье с торчащим оттуда карандашом. Резким движением он вытаскивает его и отбрасывает куда-то в сторону – боль снова расцветает в этом месте ярким всполохом.
Джим рассматривает свои пальцы, испачканные в крови – уже невозможно понять, в чьей именно. Но разве есть сейчас разница?

И в каком-то бездумном порыве он облизывает свой безымянный палец, чувствуя на языке соленый привкус, отдающим металлом и едва заметной кислинкой – а, может, его вкусовые рецепторы уже подводят. Язык снова очерчивает губы, а взгляд взмывается вверх, встречаясь с глазами Джеймса.
– Ну и что дальше, Джимбо? – произносит он, и в голосе сквозит какая-то гулкая хрипотца, будто бы Джим не разговаривал дня три кряду. Ладонь сжимается в кулак в желании завладеть скальпелем и восстановить симметрию – но это еще успеется.

Джим уже не чувствует себя лягушкой. Джим чувствует себя холстом, на котором сегодня брату позволено вырисовывать все, что ему вздумается.

[NIC]JIM MORIARTY[/NIC]
[AVA]http://funkyimg.com/i/2gozf.png[/AVA]