Some say the world will end in fire,
Some say in ice.
From what I’ve tasted of desire
I hold with those who favor fire.
But if it had to perish twice,
I think I know enough of hate
To say that for destruction ice
Is also great
And would suffice.
iCross |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » iCross » Завершенные эпизоды » Give me what I need
▲ Действующие лица:
Erik Lehnsherr & Charles Xavier
▲ Время и место:
Ночь 18 сентября 1962 года в поместье Ксавье.
▲ Краткое описание событий:
Эрику снятся кошмары. Явственные, жуткие. Каждый раз он мечется по постели и с трудом вырывается в реальность в холодном поту. Однако ранее Леншерр был один... Теперь рядом Чарльз. Он не только чувствует, когда Эрик напуган, но и знает, как помочь.
Отредактировано Charles Xavier (2016-05-13 20:58:43)
Эрик просыпается посреди ночи, резко распахивает глаза и смотрит на высокий потолок в особняке, почти не моргая. Если моргнёшь, то есть вероятность снова погрузиться в дрёму, а от дрёмы недалеко до сна. Видеть сны Эрик не хочет. От снов пробивает горячий пот, в снах он не контролирует свои страхи, а беспомощность раздражает до зубовного скрежета. Уж лучше бодрствовать двадцать четыре часа в сутки, чем засыпать с ощущением человека, которому в кровать насыпали песка – и вроде мягко, но спину сводит от напряжения, в голове дурман, и всё тело колет. Вот и сейчас Леншерр чувствует себя так, словно он прожил во сне сразу несколько жизней – прошлое перемешивается с настоящим, опыты Шоу перетекают в уничтожение его последователей и союзников в последние годы. Глухой шёпот швейцарского ублюдка, бездумно повторяющего слово "монстр" ещё до того, как Эрик вышел из кабинета, горячая кровь свинопаса на руках, и внезапно раннее детство – поход в синагогу с матерью, горящие свечи (не то молитва, не то благословение), её тусклый взгляд в последние минуты жизни. Картины мелькают перед глазами беспорядочным потоком, сердце заходится в бешеном ритме, стоит только вспомнить недавнее видение.
Эрик Леншерр убеждает себя, что прошлое даёт точку отсчёта, откуда ты начинаешь путь. Определяет цель и смысл жизни. Но оказывается, что прошлое – просто ещё один рычаг, и если ты его повернул, то сложно закрутить обратно в попытках остановиться. Не то чтобы Эрик хотел останавливаться, но вспоминать отрывистый говор матери нет никакого смысла. Мать давно похоронена в общей яме, он сам рыл ту яму и хорошо помнит, как тупая лопата застревала в земле при попытках разрыхлить почву. По единой команде всех покойников выбросили в свежевырытую пропасть, и, кажется, он не чувствовал ничего, кроме недоумения и боли.
От осознания, что прошлое осталось в прошлом, облегчение почему-то не приходит. Вообще ничего не приходит - все остается как есть, усталое, злое и неправильное. Эрик Леншерр никогда не был правильным, но хочется сделать что-нибудь верное. Поэтому он вжимается лицом в подушку, от накатившей слабости глухо воет и снова сжимает пальцами край наволочки.
Не вышло, не получилось: прошлое оказалось сильнее, чем он рассчитывал, от прошлого одни неприятности. Есть отсутствие уроков и щемящее разочарование, все эмоции сгустились в один огромный ком, который невозможно сдвинуть.
И настоящее постепенно разделяется на "до" и "после" чужого голоса в голове – Эрик сомневается, можно ли его назвать чужим – он в последний раз опускается затылком на подушку, тяжело дышит. Успокоить рассудок?
Чарльз Ксавье спит, видит десятый сон и вовсе не должен думать о чём-либо ещё.
Ночью тише. В чем-то лучше. И определенно легче. Днем Ксавье посекундно чувствует каждого мутанта, находящегося в пределах поместья. В ночное же время эмпатия несколько притупляется, позволяя выдохнуть и перенастроить волну. Конечно, Чарльз в любую минуту может отделиться от всех, абстрагироваться полностью, но он не делает этого из принципа. Все, кто отныне обрел здесь свой дом, получили от профессора обещание защиты, покровительства. Следовательно, Ксавье должен быть начеку постоянно. И суть кроется не только в детях. Эрик. Он - отдельное звено новой, образовавшейся цепи. Особенный. Болезненно недоверчивый, порой по-детски противоречивый, прочно замкнутый - запертый сам в себе. Чарльз преодолевает замок его убежища раз за разом, прибегая к самым различным методам, однако не способен раскрыть Леншерра насовсем. Ворота его души, сотканной из загадок, захлопываются прямо перед профессором, не позволяя войти дальше. Ни шагу больше. Завтра ты не пустишь меня снова. Правда, Эрик?
Поток мыслей обрывает собственный, практически беззвучный вздох. Ксавьер снова отвлекся от чтения книги, задумываясь над причиной происходящего, возможными вариантами решения, пока томик Шекспира, как акт развлечения на вечер, не начинает выскальзывать из тонких, чуть ослабевших пальцев. Чарльз вовремя предотвращает падение так же, как больше не стремится продолжать наслаждаться красивыми строками. Сегодня на редкость дурно удается сосредоточиться. Все мысли занимает он. Больше, чем обычно. И Ксавье это нисколько не злит, нет. Скорее, беспокоит.
И, к сожалению, не впустую. Следующее, что слышит профессор, едва ли не волчий вой. Протяжный, отчаянный, тихий, но столь пронзительный, что сердце Чарльза взволнованно ёкает. Вскинувшемуся сознанию хватает всего лишь доли секунды, чтобы отыскать верный ответ. От кабинета по коридору до конца и вниз, по лестнице. Затем повернуть направо, пройти мимо пейзажа, исполненного маслом, приблизиться к спальням. Всё это время отголоски крика мелькали в сознании то тут, то там, не позволяя забыть, помогая ориентироваться. Впрочем, даже опустившись в вакуум прямо сейчас, Ксавье всё равно сумел бы выбрать правильный путь, ведь если сознание можно усыпить - сердце слукавить не даст.
Спальня Эрика находится по соседству со спальней Чарльза. Профессор сам предложил Леншерру именно эту комнату, вслух произнося многочисленные преимущества, а мысленно добавляя свое личное - иметь его в быстром доступе. Просто на всякий случай, который, однако, наступил прямо сейчас. Ксавье крадется, беззвучно приближается к приоткрытой двери и, касаясь ладонью деревянного косяка, осторожно вглядывается внутрь комнаты. Друг лежит в постели, но его глаза открыты. Он взмок, тяжело, громко дышит, но сильнее всего его выдают хаотичные мысли, своей яркостью и негативом сдавливающие, как стальные, острые путы, методично истязающие который час. Липкие кошмары, невидимыми призраками витающие над головой, готовые вновь наброситься, смело и безжалостно.
Чарльз не позволит. Он осторожно приоткрывает дверь больше, выскальзывает через нее на порог комнаты и двигается прямиком к постели. Всё также аккуратно, передвигаясь неспешно, пока не достигает цели. Ксавье медленно наклоняется ближе, нависает над Эриком, а его теплая, легкая ладонь касается груди друга, буквально случайно касаясь стороны сердца.
- Тише, Эрик. Ты сильнее их, - звучит в тишине участливо и спокойно.
От неожиданного прикосновения Эрик вскидывается, как зверь, которого застали врасплох.
Кошмары не отступили, они всё ещё с ним, но теперь вместо гримасы боли на лице написано бешенство. Переход из одного состояния в другое случился мгновенно. Давние рефлексы не подвели – металлическая статуэтка Земли, покоящейся на трёх слонах и черепахе, на лету переплавляется в острый наконечник, вибрирует, как живая, за долю секунды оказавшись у горла пришедшего, и едва не протыкает насквозь. От движения вперёд её удерживает только воля Леншерра. Он широко распахивает глаза, когда окончательно понимает, кто перед ним.
- Чарльз!
Наконечник стекает на пол одной оплавленной каплей, оставляя на дорогом настиле безобразное серое пятно, мгновенно застывающее. Сердце гулко бухает в груди, Эрик ощущает досаду вперемешку с раздражением и нетерпеливо мотает головой в попытке проснуться, прийти в себя. Не стоило Чарльзу приходить. Не стоило думать о Чарльзе, вдруг телепат реагирует на мысли о самом себе – что-то вроде маячка? И кстати, какое расстояние способна преодолевать его сила? На короткий миг по телу прошла волна дрожи – если дар распространяется как минимум на весь особняк, то Эрик не способен чувствовать себя в безопасности.
Он доверяет Чарльзу – в меру, как тому, кто похож на него, кто обладает высокоразвитым интеллектом и свободен от предрассудков. Кто уверенно говорит о возможности сотрудничества между людьми и мутантами, кто страстно отстаивает свои убеждения, посылая чёрного ферзя на съедение королеве, кто проникновенно смотрит, у кого шальная улыбка и понимающий взгляд. Интересно, взгляд – это тоже дополнение к дару телепата?
Но Эрик не готов к тому, что все его мысли и воспоминания окажутся как на ладони. Запоздал со своими страхами, думает Леншерр, и не может не думать вдогонку, что Чарльз способен прочитать и эту мысль.
Он позволил себе расслабиться. Он допустил ошибку. Особняк Ксавье не станет угрозой, но инстинкты сложно перебороть, да и стоит ли. Всё равно он здесь на время.
- Прости, я не услышал, как ты вошёл.
Меняя позу, Эрик опирается локтем о постель и смотрит в сторону. Его откровенно лихорадит, лоб покрыт испариной, а грудь тяжело вздымается. Волосы прилипли к вискам, да и одеяло съехало, наполовину обнажая тело.
Тише. Вновь обращение к нему? Или, быть может, к себе? Чарльз замирает у изголовья постели подобно массивному монументу, вытянувшись в полный рост. Однако, никакого испуга или удивления. Лишь короткий вздох, чуть более обычного распахнутые глаза и сжатые в линию губы. Созданное Эриком оружие неприятно упирается в горло, болезненно колет. Ксавье не сопротивляется. Терпит, выжидает заветный момент, когда критическое напряжение спадет. Другого исхода попросту не может быть, он знает это и без применения каких-либо способностей. Чарльз слышит многочисленные, хаотичные мысли в голове Эрика, они агрессивным роем заполняют его, следуя в случайном порядке. Лишают покоя, стоит закрыть глаза, являя чудовищные, реалистичные образы из прошлого или теоретического будущего, наяву же добивая воспоминаниями и обострением недоверия, неистребимой паранойи. Иногда Чарльзу кажется, что не хватает еще одной капли, и Эрик взорвется. Как фейерверк, последняя звезда, искра из дикого пламени. Вознесется до апогея и сгорит - молниеносно, громко... бессмысленно. Не для того Леншерр все предыдущие годы ожесточенно боролся за свою жизнь, чтобы после бесславно довести самого себя до полного морального истощения. Ксавье считает своим долгом помочь ему, применяя все известные методы и приступая прямо сейчас.
- Всё хорошо, - тихо заверяет Чарльз, его голос звучит спокойно, мелодично, эхом плавно распространяясь по всей комнате. Краем глаза он замечает бывшее копье на ковре, теперь обратившееся в лужу, но предпочитает не заострять на этом внимание. Тот, кто действительно стоит всех его сил, важен, бьется в остаточной лихорадке.
Ксавье медлит. Не как телепат, но человек сочувствующий, чувствительный к чужим метаниям, он знает, что делать. Другой вопрос, позволит ли Эрик. Толика неловкости повисает в воздухе невысказанным, невыраженным прежде, чем Чарльз все-таки сдвинется с места. Он делает один маленький шаг назад, наскоро оборачивается и опускается на самый край постели рядом с другом. От него веет жаром, напряженностью, настороженностью и профессор перехватывает эти эмоции, будто по невидимому каналу.
- Тебе нужно успокоиться, Эрик. Ничего плохого не происходит. Ты в безопасности, - Чарльз выговаривает слово за словом, чеканя, словно мантру, вместе с тем пронзительно вглядываясь. У Эрика нервно вздымается грудь, на руках обозначились темные линии вен, а по виску спускается вниз, вдоль лица очередная капля пота. Он прекрасен даже таким, только наслаждаться ликом непозволительно. Неуместно. Не произнося более ни слова, Ксавье тянется к своему нагрудному карману, выуживает оттуда белоснежный носовой платок, но, зажимая в тонких пальцах, сначала осторожно, учтиво спрашивает:
- Можно...? - легкая, едва заметная улыбка тенью в уголках губ, и Чарльз все-таки не дожидается ответа. Он подносит платок ко лбу Эрика и мягко, осторожно касается тканью влажной кожи, сначала бережно собирая капли, а затем избавляя от испарины. Сосредоточенный взгляд блуждает по лицу, избегая прямого зрительного контакта, Ксавье несколько смущен, впрочем, вскоре на время полностью увлекаясь процессом, пока лицо друга не становится сухим. Проявление заботы, привычная тяга помочь, облегчить секунду забвения. Профессор не может иначе. Особенно с ним.
Чарльз поражает тем, что не боится. Он не боялся, когда стальные цепи обвивались вокруг корабля Шоу, захватывали пространство, рушили мачты и каюты, не боялся прыгнуть в ледяную воду, спасая неизвестного, который вовсе не нуждался в спасении. Не боялся спорить, отстаивать свои убеждения, не боялся соглашаться с Эриком против ЦРУ. И сейчас он не боится того, что Леншерр способен проткнуть ему горло острым металлическим лезвием. Может и зря не боится.
Секундная готовность дорого стоит, напряжение медленно сменяется гудящей усталостью во всём теле, но отдаться во власть уже привычных кошмаров не позволяет сидящий рядом телепат. Бесчисленные образы всё ещё опутывают сознание, однако как будто становятся более тусклыми, призрачными. Где-то у кромки бьётся мысль, что никому, кроме Чарльза Ксавье он не позволил бы зайти так далеко: заботливо дотрагиваться до взмокшего лица, говорить, как ни в чём не бывало, словно не было проявлений слабости. Успокаивать. Наставлять.
Да что там, он убил бы любого. Или, как минимум, вышвырнул за пределы досягаемости.
От удивления, что кто-то позволяет себе подобное, Эрик даже не отшатывается, прищуренными глазами наблюдает за лёгкими прикосновениями. Странно, но ему действительно становится легче. Дыхание успокаивается, отвратительная влага остаётся на чужом платке, и от последнего мужчина испытывает глупую неловкость. Подобную неловкость он испытал в детстве, когда забыл слова молитвы на шаббат и вместо того, чтобы напевно произнести их над дарованной Господом пищей (всего лишь банка бобов и несколько кусков хлеба), вырвался из рук матери и убежал в другую комнату. Было стыдно, совестно и до ужаса обидно, потому что это означало, что завтрака и обеда у него не будет.
В самом деле, дожил до тридцати с лишним лет, чтобы кто-то – не кто-то, подсказывает внутренний голос – помогал справиться с ночными страхами. Не получил этого ребёнком, и вот, на тебе, аура безопасности, ласковые интонации, тёплые пальцы на коже и всепоглощающая забота. На кой чёрт ты это делаешь, Чарльз. Можешь опекать своих подопечных, но зачем тебе я.
- Со мной всё в порядке, не стоит беспокоиться. – Голос всё ещё звучит хрипло после сна, Эрик запоздало перехватывает запястье Чарльза, пальцами чувствует пульсацию крови и так же быстро выпускает.
- Как ты услышал? Посмотри на меня. Это твоё... – Он копирует жест, которым Ксавье дотрагивается до виска.
В глубине души Леншерр понимает, что в заданном вопросе нет никакого смысла, какая разница, почему Чарльз пришёл – главное, что он пришёл, и что теперь Эрик не один. Внезапное присутствие рядом того, кому он не причинит вреда, сбивает с толку, выбивается из общей картины мира. Паззл не складывается.
И пал первый предел. Осуществляя задуманное ранее, Чарльз допускал вероятность, что Эрик не позволит. Он слишком осторожен, напряжен и недоверчив, особенно зная о телепатических способностях своего нового друга. Таков ли Ксавье? За ответом на этот вопрос профессор не будет взывать к разуму Леншерра принудительно, это подло и недостойно. Он должен ответить сам, но, прежде всего, окончательно, сознательно решить для себя. И всё же... От горячей, влажной кожи через сухой хлопок передаются до кончиков пальцев столь явственные импульсы, что Чарльз едва ли не замирает, отмечая удивление про себя. Отголоски напряжения или последнее сопротивление кошмаров? Если нужно бороться с ними - Ксавье готов. Вырвать из их загребущих лап поблекшее в страхе сознание, сохранить, укрыть собой надежно. Всё это он может. [i]Только позволь. [i/]И Эрик... Позволяет. Всё равно, что приручать дикого, раненого зверя. Ему больно, он привык быть одиноким и не потерпит вторжения в свою прочно устоявшуюся жизнь... Пожалуй, впервые в жизни Чарльз всерьез может позволить причинить себе боль, отдаться растерзанию, если только после это принесет покой и благо истязателю.
Второй предел. Эрик не гневается. Он лишь пережидает бурю внутри, отражающуюся искрами на дне светло-голубых глаз, тянется ближе и перехватывает запястье. Как только тонкие, длинные пальцы смыкаются в хватке, Чарльз невольно перенимает часть кошмаров. Они взрываются красками, следуют болезненными вспышками, стреляют в самое сердце. Боль, кровь, отчаяние, гнев. Терзания, смерть, месть, жажда. Чарльз мог бы прекратить буйство жутких кадров в одно мгновение, однако предпочел выдержать до конца. Пройти через то, что мучает Эрика вот уже которую ночь. Короткий, отчасти взволнованный вздох. Платок, зажатый в руке, выскальзывает вниз, утопая в складках одеял. Когда Эрик отпускает и задает вопрос, Ксавье видит остаточные призрачные образы. Как только проносится последний, профессор смаргивает, плавно ведет головой и устремляет взгляд на лицо друга. Вот он, в полутьме аккуратными линиями, будто нарисованный тушью, преисполненный... Любопытства?
- Нет, - а если бы "да", Эрик разозлился? Чарльз проецировал, но не хотел проверять. Голос звучит по-прежнему непоколебимо спокойно и ровно. Ему хочется сказать больше, объяснить, но выбрать правильные слова оказывается весьма сложно. Они путаются, сливаются между собой в бессвязную массу, являют искривленный смысл. Ксавье некоторое время отмалчивается, просто изучая взглядом черты лица Эрика, будто рассматривает шедевр во плоти. Копирование собственного жеста другом разрушает натянутую паузу, забавляет профессора, и он тихо, кротко смеется, наконец, совершенно случайно подбирая нужные слова:
- Я всегда слышу зов без телепатических ухищрений. Это будто канал, беспрерывный. Он реагирует на просьбы о помощи, - твои, Эрик.
Отредактировано Charles Xavier (2016-05-18 04:49:25)
На просьбы о помощи, говоришь.
Получается, ты слышишь всех, кто в пределах твоего особняка, а может и дальше – кто его знает, как далеко распространяется твоя сила – видит отвратительные ночные кошмары? Липкие, вязнущие, вымороченные. От которых мозг словно распухает, давит на череп изнутри, проталкивается, стучит бешеной пульсацией и зудит, чешется. И не то тянет раскроить крепкую черепную коробку, не то принять что-то, от чего заснёшь сном без сновидений. Вот только нет такого средства.
Эрик пробовал работать до потери координации и шаткости во всём теле, пробовал какие-то странные таблетки, от них хотелось блевать, пробовал расслабляться перед сном и думать о цели, просчитывать реализованные задачи. Эрик много раз представлял обречённость и страх на лице доктора Шмидта, когда металлическая монетка, оббитая с разных краёв, медленно входит в лоб и выходит на затылке. И Шоу-Шмидт кричит, кричит истерично, растеряв прежние лоск и спесь.
Щипцы входят в надрез на теле, голубоватая жидкость по капле исчезает в алом, разъедает, посылая невероятное количество боли, и Эрик кричит, выгибается, ломает запястья.
Темнота.
Улыбка Чарльза, смех Чарльза. Солёная вода заполняет лёгкие, настороженный голос в голове зовёт, убеждает, доказывает. Спустя несколько секунд Эрик почему-то верит. Как и сейчас.
- Наверное, нелегко приходится – постоянно слушать такое, а? – Он окончательно садится на кровати, подтягивает одеяло к поясу и щурится. Ребром правой ладони дотрагивается до переносицы, пару раз трёт, ощущая последнюю волну дрожи по телу, мотает головой, отгоняя остатки сна, и внимательным, ясным взглядом смотрит на Ксавье.
- Твоя дневная и вечерняя одежды настолько неотличимы друг от друга, что сложно сказать, ложился ты спать или нет. Даже гадать не буду.
На деле Эрик едва ли обращает внимание на одежду.
Он думает о том, что не один.
Когда не один, всё становится сложнее. Просыпается неловкость, давно погребённая под сухой землёй и костьми узников гестапо, становится трудно причинить боль, хотя раньше Леншерр едва ли задумывался о подобном – боль стала привычкой, спутницей жизни, и это было не хорошо и не плохо. Нормально. Как обычно.
Чарльз Ксавье не вписывается ни в какие рамки, привычки и обычаи, стоит попытаться присоединить его хотя бы к одной из схем, как всё мгновенно начнёт рушиться. Рушиться или создаваться? Чарльз создаёт нечто новое одним своим присутствием, его энтузиазм заразителен, уверенность вызывает желание откликнуться, поспорить или согласиться, но только не оставаясь равнодушным. Невозможно не реагировать на ребяческую восторженность, помноженную на знания профессора. Подумать только, и вот такие получают профессорскую степень.
Даже если вспомнить, сколько Чарльз знает, ну какой из него профессор?
Мудрости – да, хватает, но не должно быть у учёных мужей столько лукавства во взгляде. Чарльз играет, от серьёзного к лёгкому, в каждой фразе – миллион оттенков, и как прикажешь его понимать? Эта сложность, многослойность – всегда сбивала с толку, одёргивала.
После каждого разговора с Чарльзом за что-то внутри груди цепляется острое ощущение незавершённости, хотя Эрик никогда не может понять, что именно они не успели обсудить.
Вместо того, чтобы напомнить о собственном желании выспаться (сна – ни в одном глазу), тем самым намекая об уединении, Леншерр медлит, тянет время, что совсем на него не похоже.
Отредактировано Erik Lehnsherr (2016-05-31 00:53:17)
В сентябре много золота. Тонкими блестящими нитями по извилистым дорогам, ласковыми лучами сквозь остывающее бескрайнее небо, яркими каплями на ветках мощных невысоких деревьев. И ночью. Полотно над головой темнеет, наливается насыщенным черным, прогоняя отблески синего и лилового, господствуя целиком. А когда часы бьют полночь, словно по особенному сигналу загораются миллионы звезд, и цвет их, истинно золотой, столь притягателен, что иной раз можно застыть у окна и долго, очарованно всматриваться. Чарльз коротал так свои ночи порой, не имея возможности заснуть и желания продолжать читать. Далекие осколки Вселенной хоть были невероятно холодны с высоты ничтожно малого человеческого роста, всё же Ксавье умел находить в их сиянии умиротворение, своеобразное тепло и даже некоторые ответы на вопросы. Жаль, что Эрику, скорее всего, это не поможет. Его глубокая и, вне всякого сомнения, исключительная душа способна чувствовать тонкое, прекрасное, однако, когда она столь долго терзаема отвратительными, явственными кошмарами, на возможность открыться миру, посвятить себя его деталям попросту не остается сил. И Чарльзу хочется в этот момент дать своему другу то желанное успокоение, равновесие, тишину, которой он жаждет. Взять и собрать с неба все звезды, удерживая цепкими пальцами, сгребая небрежно в охапку, чтобы затем рассыпать их перед ним и показать красоту, свет, лучшее, имеющееся в мире, но далеко не последнее. Заменить ночной, мимолетной искрой все мучения, высвободить, наконец. Эрик не заслуживает постоянных страданий. Он не должен...
- С девяти лет я начал слышать голоса в голове, - негромко, спокойно начинает Ксавье, смотря на Леншерра сквозь ресницы и не переставая едва заметно улыбаться. Сейчас, сидя на краю постели, сжимая в руках влажный платок и сдерживая в голове силу неисчислимых различных звуков, профессору кажется забавным безвозвратно ушедшее прошлое. Так много для одного маленького тела тогда и невероятно привычно сейчас. - Думал, что схожу с ума. Три года считал болезнью, агонией, тяжким роком, пока не понял...
Усмешка. Беззлобная, легкая, мгновенно растворившаяся в ночной идиллии. Чарльз раскрывает обе ладони, от чего платок соскальзывает на колени, смотрит некоторое время молча, а затем заканчивает мысль:
- Это мой дар. И я принял себя. Его. Подчинил, а, может, смирился. Научился жить заново. Поэтому спустя года всё кажется гораздо легче.
Эрик слушает внимательно. Его взгляд, до этого напряженный и темный, теперь посветлел, являя миру другого заклинателя металла. Нынешний, кажется, более открыт и беззащитен, прекрасный, фантастический в своей наготе, частичной расслабленности. Или усталости? Должно быть, разговоры отвлекли его хотя бы на долю, предоставляя простор другим ощущениям, естественным и легким. Чарльз рад, что смог, говоря простым языком, "уболтать" его. И больше не нужно никаких слов, лишних просьб. Даже без прямого воздействия профессор понимает - его друг больше не хочет компании, он стал сильнее, устойчивее внутри собственного разума и дальше намерен разбираться сам. Значит, пришла пора уходить, вот только напоследок...
- Чужой покой важнее собственного, - заботливо звучит чуть охрипший, мягкий голос и Ксавье все-таки тянется к виску Эрика парой пальцев. Всего лишь мгновения хватает, чтобы вызвать внутри сознания нужные образы, воссоздать часть собственных. Ксавье, будто художник, берется за кисть и рисует в сознании друга темное, бесконечное небо. Сыпит горстями звезды, разбрасывает, рассеивает, сдувает легонько. И рассказывает, увлекает за собой.
"Мы больше, чем люди. И выше всякого земного. Пока дышим, чувствуем, существуем на данной планете - вольны делать всё. Менять этот мир, держать от падения в бездну, беречь от врагов. А ежель падем... То станем созвездием. Хочешь, друг мой? Величие наше, царствие вечное в сиянии далеких светил Вселенной. Сначала никто не заметит, лишь звездочеты. Вглядятся в тончайшие очертания, потрут задумчиво виски, возьмутся за справочник... Эврика! Новые знаки, невиданное открытие! Кто эти двое в том, верхнем мире? Были ли люди иль божества? Мы посмеемся. Не в тогах да без корон. Меж нами доска и партия шахмат. Станем вечно играть, мерцать и беседовать. Там, внизу, нам придумают имя. Друзья. Двое, большее, единое, целое. Планетарии свесят афиши, мол, новшество! Поглядите-ка, новые звезды взошли! Улыбнемся. Мы - та часть от мира, которую прочим дано лишь додумать. Истина... Только в наших руках. И грянет тот час, когда нам не переслушать историй от них, догадок, гипотез, предположений. Играй, друг мой, внимай и не гневайся. Мы будем легендами. Будем им всем".
Ненадолго повисло молчание, стоило Чарльзу закончить рассказ, не произнося ни слова. Он убрал пальцы от виска Эрика, беззвучно выдохнул и медленно поднялся с кровати:
- Спокойной ночи, Эрик?...
Ксавье выглядит умиротворённым, от ясного взгляда голубых глаз становится спокойнее - и Эрик затихает, только смотрит пристально, стремясь понять, проникнуть глубже, словно не Чарльз телепат, а он сам. Впервые за долгое время Эрику Леншерру действительно интересно то, о чём думает другой. Он не знает, зачем правильный отличник Оксфорда делает это - для него? - но увиденное застревает в сознании, приобретает почти осязаемые черты. Описанное созвездие встаёт перед внутренним взором: две сидящие фигуры, глаза в глаза, вечная партия шахмат и столь же вечная беседа. Шлифуется разговор, превращаясь в дискуссию, спор и затем снова возвращаясь в привычное русло, нечто среднее между философией и сравнением мировоззрений.
...Будем легендами - проносится тихий шелест в голове, и Эрик почти механически кивает, соглашаясь. Мы действительно ими будем, отвечает он, вот только я не уверен, что методы наши сходятся, но сейчас незачем делить и настаивать, достаточно временно позволить себе поверить в светлое будущее, которое ты видишь.
Когда Чарльз разрывает контакт и поднимается, вместо объяснимого облегчения приходит необъяснимое разочарование. Невозможно чувствовать привязанность к тому, кто способен за секунду прочитать тебя как отрытую книгу; брось, Эрик, даже ты сам не способен узнать себя настолько. Ты никогда не считал нужным копаться в своей душе, потому что находился в твёрдой уверенности - есть прошлое и настоящее, есть причина и следствие. Есть цель и задачи. Неважно, что будет после осуществления цели, потому что тебе кажется, ты найдёшь другую. Но пока есть единственная - цель всей твоей жизни, и ты готов пойти до самого конца.
- Останься.
Негромко, не как предложение или просьба - но и не как приказ, потому что Эрик знает, Чарльз не подчиняется чужим приказам.
Мне легче.
- Если, конечно, всё ещё не хочешь спать. Меня в сон не тянет, зато вечером я нашёл в этой спальне прекрасный виски. Caol Ila, 20 лет выдержки. Младше нас, но подойдёт для разговора, ты так не думаешь? - он обматывает одеяло вокруг бёдер, доходит до стеклянного серванта, достаёт запылившуюся бутылку и два гранёных стакана. - У твоих родственников был отменный вкус.
Эрик хочет сказать совсем не это, но предложения не формируются, мысли в голове скачут и не дают сосредоточиться, хотя минуту назад всё было почти понятно. Пожалуй, он разберётся с этим позже.
В какой-то момент ему кажется, что даже если Чарльз попытается уйти, он удержит его силой - благо, в особняке достаточно металла, жестяной настил слабо вибрирует от одной мысли, и это довольно глупо - удерживать того, кто сам предоставил комнаты и свободу, но что удивительно - Чарльз не уходит, он соглашается и остаётся.
Поставить стакан с виски на небольшой резной столик у кровати, подойти к двери, закрыть дверь и снова вернуться к постели, где можно опуститься на край и смотреть, как улыбается тот, кто сидит напротив.
Играть, мерцать и беседовать. А ведь ты прав.
Вы здесь » iCross » Завершенные эпизоды » Give me what I need
