У Питера сердце ломится в грудную клетку, волк размыкает человеческий рот и из глотки – рычание. Подчеркивает свои права: я – сильнейший, я, и никто не смеет тронуть мое. Переступает с ноги на ноги, встряхивается, вздергивает верхнюю губу, демонстрируя клыки, готовый к новому броску, - поза самоуверенного хищника, готового отстоять свои права.
У него чуть подрагивают пальцы, от адреналина, разогнавшегося по венам, от вспыхнувшей мгновенным ярким пятном ярости, от напряжения, с которым когти вошли в человеческое тело. Питер регенерирует, резко поводит головой, разминая шею; коротким, быстрым зевком – челюсти.

Волк глухо урчит, заставляет принюхаться к воздуху, медленно успокаивается, опуская вздыбленную шерсть: нам больше ничего не угрожает.
Хейл, с некоторым усилием, втягивает клыки, когти, быстрый взгляд – на окровавленные ладони. Поворачивается, смотри из-за плеча: у него нестерпимо голубые, злые глаза.
- В твоей голове еще остались мозги? – он принюхивается к стоящему за его спиной Кристоферу. Волк говорит ему, что на нем ни царапины. Питер пожимает плечами, закладывает руки в карманы своей выпендрежной куртки, делает шаг в сторону и - сгибается в судорожном рвотном спазме. Он ожесточенно царапает кончики пальцев, пытаясь забыть чувство поддавшейся, разъехавшейся под когтями плоти.

Оно просто омерзительное.

_________________________________

[Несколькими часами ранее.]

- Эй, - Питер перегораживает Ардженту дорогу, оперевшись рукой о стеллаж с молочной продукцией. Он делает вдох, втягивая, вместе с запахом большого помещения магазина, запах молодого мужчины. Питер определяет это «на нос»: Арджент-подросток и Арджент-мужчина различались тонкими, едва уловимыми нотами. Сердцевина, впрочем, осталась той же: миндаль, немного грейпфрута, омерзительный гель для душа с мятой, порох.
- Ты не можешь бегать от меня в этом городе вечность, - Питер усмехается. Арджент уехал из города так же резко, как и вернулся обратно. Его отсутствие, несколько месяцев, было довольно неприятно, оно ощущалось, Питеру пришлось быть откровенным с самим собой: оно ощущалось.

Так же, как и ощущалась попытка Кристофера не попасться на глаза, не сказать о том, что он снова в городе. Хейл даже на мгновение почувствовал себя прошенной девицей, всего на пару секунд – на пятую он решил, что ему хочется секса. Чтобы Талия снова подняла на него свой мягкий, укоряющий взгляд, прочтя по запаху, где носило ее брата. Чтобы терпеливо, осторожно взяла за руку, ласково сжав пальцы: «Я принимаю тебя любым, Питер, ты же знаешь, меня ничуть не смущает твоя… тяга к своему полу. Но он – охотник. Это опасно в первую очередь для тебя самого,» - у Питера клыки сводило от таких проникновенных разговоров. Питер всегда считал, что ей уже пора перестать видеть в нем неразумного младшего брата, и увидеть – взрослого мужчину. Он даже допускал, что вся эта связь началась именно из-за этого, отчасти из-за этого: чтобы подействовать всем на нервы. А еще потому, что это было реально круто: спать с охотником, который спит с заряженным пистолетом под подушкой.

К тому же, Кристофера хотелось примерно в любом состоянии. Сначала, отстраненного и строгого, хотелось заставить смотреть на себя, потом, с этим занудным кодексом и сводом личных правил, - испортить своими сомнительными наклонностями. Потом его просто хотелось, до судорожно сведенных пальцев; эта мысль постоянно сидела где-то в мозгу, надоедливой, тупой, занудной головной болью: где он.

Привязанность Питера Хейла, чувства Питера Хейла, внимание Питера Хейла в двадцать три года не могли быть никакими, кроме токсичных.

Отредактировано Peter Hale (2016-04-02 17:16:47)