Их с Даком работа оплачивается хорошо и сразу, и Вуди принимал плату слегка дрожащими руками. Черт, он еще никогда не доходил до такого, но… ему понравилось. Нет, правда, давненько он не ощущал такого всплеска адреналина. Или, может, дело в том, что он уже дней пять не принимает свой ебучий трифлуоперазин, не давит искусственно нервы, а живет так, как и должен жить. В любом случае, кое-какие жизненные моменты красновласый начал пересматривать. Может, так оно лучше, и это – единственное, где он сможет себя реализовать? Где будет скован лишь одним единственным обязательством – не просрать все, - а дальше уже как карта ляжет? Может, пора прекращать изображать из себя обозленного мальчика, колеся по штатам, и вернуться сюда, в Лос-Андежлес, дабы провести последние дни с отцом? Им ведь действительно стоит поговорить, о многом, зализать старые обиды и хотя бы в финальные минуты знать, что никто ни на кого не держит зла, но… это вряд ли. Все, что может сделать Вудроу – это попытаться дать ему еще один шанс и спешно скрыться с глаз долой, обратно, протирать задницей диван в бруклинской квартирке и издеваясь над тем, как Уилл забавно носится со своими учебными проектами по лестничной площадке. Правильно, он-то, Вудпекер, неуч, ему не надо заморачиваться о таких мелочах.
- О, хм, эй, а где Даффи? – да, они разминулись после дела, потому что обоим требовалось поправить морды, приведя их в более-менее приличное состояние, но по прикидкам парня добраться до мастерской они должны были как минимум с разницей в пару минут. И по своему прибытию Вудс видит и Спиди, и биту Дака на одном из нагромождений каких-то ящиков, но никак ни самого невольного напарника. Этот самый напарник, к слову, заявил ему, что лучше уж голову потеряет, чем свое оружие.
Гонзалес чешет затылок, обводит медленным взглядом помещение, а после выдает в какой-то раздраженной манере, будто присутствие мальчишки как-то помешало его чрезвычайно важным автомобильным делишкам:
- Унесся. И подругу свою оставил, - кивнув на биту, прибавляет мужчина, после только вытирая небрежно руки об промасленную тряпку. – Возьми-ка эту штуку, лучше, пацан, и уебывай отсюда, пока никто нам тут лишних вопросов задавать не начал. Давай, кыш, пошел! – Спиди машет на него руками, будто на голубя, до тех пор, пока Вудпекер не хватает биту и не направляется спешно к выходу, оборачиваясь, принимаясь пятиться спиной, перекрикивая работающее оборудование.
- И что мне с ней делать?
- А я ебу? Загляни в «Краски и чернила», Утка обычно там околачивается!
Ага, а он как будто знал, где это.

На самом деле, чтобы не найти упомянутый Гонзалесом клуб нужно было быть или дауном, или анти-социальной личностью. Вудроу не относил себя ни к первым, ни ко вторым, потому при помощи вежливой и не очень помощи случайных прохожих нужное место было найдено.
Как и ожидалось от заведения, рассчитанного на публику со свободным вечернем временем, дерганье главной двери не дало никакого результата. «Будто бы ты ждал чуда», - бубнит себе под нос парень, отходит на несколько шагов и запрокидывает голову, осматривая здание и щурясь от неяркого декабрьского солнца, ощущая, как морозит пальцы железо чужой биты. В любой другой момент он бы наплевал, направился бы к Энди, который вновь по доброте душевной приютил его бродяжью задницу, а там, продрыхнув до глубокого вечера, вычистил перышки и весь такой красивый заявился бы обратно. НО не факт тогда, что его, с битою в руках, не уложат на лопатки амбалы-охранники – если здесь, конечно, есть амбалы-охранники, - и не отобьют почки. А в их семье есть уже один калека, так что настолько рисковать Вуди, даже будучи без верных друзей-таблеток около пяти дней, не готов – требовался иной выход. Выход. Выход. Вы-ход… Или вход. Дьявол, вот же оно – иной вход! Смекалочки, наглости и отсутствия инстинкта самосохранения у парнишки как раз хватало на то, чтобы с негромким смехом припустить бегом вокруг «Красок», спешно выискивая хоть какие-то намеки на черный ход. Шансов, конечно, на то, что и он открыт, маловато было, но чем черт не шутит? Вряд ли кто-то в здравом уме будет готовить свой клуб к работе аккурат перед открытием, а не заранее. Ну, по крайней мере Вуди так бы и делал.
Хватило одного щелчка затвора, чтобы понять, что сегодня Удача обольстительно улыбнулась ему. Проходит он крадучись, ведь мало ли что, а по зубам получить сегодня явно не хотелось. Не то чтобы он не любил ретро или какие-то намеки на него, но склад ума у пацана был все же более современен, он находил эстетику и привлекательность отнюдь не в дуновениях ушедших эпох, а именно этот ветерок и чувствовался в «Красках и чернилах», едва красновласый оказался в основном зале, где – ох, е-мае, - все же были какие-то люди. И ладно, может, они окажутся не такими уж плохими? Ну да, подумаешь, какой-то чувак с улицы забрался на их территорию без спросу, действительно, делов-то. С другой стороны, о Мультауне и не такие истории ходили.
- Хэйо, здрасьте, - натягивая одну из приветливых улыбочек, бормочет Вудс и шагает вперед, будто совсем потерял страх, совесть и хоть какие-то мнимые им же остатки разума. – Мне нашептали, что где-то тут можно найти Даффи Дака и, собственно, вернуть ему кой-чего, угумс.

Отредактировано Woody Woodpecker (2016-03-27 18:43:12)

Бегуну нравится наблюдать за тем, как спит Койот. За тем, как мерно вздымается и опускается его грудь. За тем, как во сне трепещут длинные мягкие ресницы, так не вяжущиеся с его суровым обликом. За тем, как смягчается выражение лица. Койот будто молодеет, и Бегун, замирая рядом с ним, невольно задумывается о том, каким был его любовник в юности. Он не спрашивает Койота об этом времени, довольствуется какими-то обрывками, которые слышит от других. Боится лишними вопросами разорвать их хрупкую связь, такую ценную для Бегуна с недавних пор.

Откровенно говоря, он не думал, что его безответная влюбленность так глубоко пустит корни в сердце и перерастет во что-то, больше напоминающее ту самую настоящую любовь, о которой пишут в книгах. Впрочем, Бегун не говорит Койоту об этом, знает ведь, как тот не любит нежности и прочую сентиментальную белиберду.

Они теперь делят прошлое на двоих. Одна боль, одна горечь, одна беда. Это сплачивает их крепче всего, спаивает в единое целое, словно звенья цепи, разорвать которую уже невозможно.

В "Красках и Чернилах" тихо, но Бегун списывает это на время. Уже вечером клуб непременно наполнится людьми: все придут послушать Лолу. Как будто можно поступить иначе. Ее голос, ее внешность, ее грация — все это в сумме так пленяет, что древнегреческие сирены, некогда упомянутые Гомером в поэме о странствиях Улисса, могут расцарапать себе лица от зависти. До Лолы, до их Лолы им еще далеко.

Бегун приветливо машет ей и отмечает новые туфли на высоком каблуке.
— Классные. Дашь примерить?
Удивительно, что с людьми делают травмы. Кто-то замыкается в себе и не реагирует ни на какие внешние раздражители, а Бегун, напротив, после того ужаса, который ему пришлось пережить, стал более общительным, осмелел. Возможно, по той простой причине, что одиночество намного тяжелее физической боли.

А теперь он не один. У него, кажется, есть семья.
— Нам бы кофе. А то...

Но в баре появляется новый посетитель, и все внимание переключается на него. Бегун замирает, мгновенно чувствуя, как по всему помещению разливается напряжение. И исходит оно, конечно же, от Койота. Бегун выглядывает из-за плеча офицера, рассматривает рыжеволосого паренька с искренним любопытством. Тот вроде бы не настроен негативно, нет причин так резко реагировать, но Койот себе не изменяет и Бегун мягко опускает руку ему на плечо.
— Он вернуть ее пришел, а не размахивать. Не надо с ним сразу так, — просит он Койота, впрочем, особенно не уповая на то, что его услышат. Вайл сейчас в таком состоянии, когда он и на трубы-то Иерихонские внимания бы не обратил.

Ну, если бы они не попытались вероломно убить Бегуна, разве что. Хотя у труб вряд ли выйдет. Но черт их знает.

— А в самом деле, как Даффстер мог оставить свою биту? Он даже у меня ее не забывал, таскал с собой, как невесту... — тихо произносит Бегун в надежде, что назревающий конфликт сам собой сойдет на "нет". Он беспомощно смотрит на Лолу. Та всегда умела разрядить обстановку в нужный момент. А сейчас, кажется, он и настал.