От Марты пахло клубничной жвачкой, но Вайл быстро перебил этот сладкий запах, оставшийся на воротнике его джинсовой куртки, когда по пути домой закурил сигарету. Он начал смолить ещё в двенадцать, ведь все взрослые парни трущоб курят, а значит, чтобы быть крутым, тоже нужно купить пачку Мальборо. В детстве всё кажется таким простым, таким очевидным: Вайл бы даже не подумал о том, что Марта может обратить на него внимание из-за красивого лица, светлых волос и умения смешно шутить. Сигарета, зажатая в пальцах, — это ключ к успеху. Койоту, в принципе, наплевать, в каком возрасте это окончательно его сгубит: он живёт сегодняшним днём.
Потому что завтра в его случае может и не наступить.
Вид собственного дома всегда вызывает приятные ассоциации у детей, ведь там ждёт тёплый ужин, мягкие тапочки, лёгкий и тёплый поцелуй матери перед сном, а после — куча неизведанных миров, хоть и порождённых сознанием, но всё-таки радостных, светлых. У всех нормальных детей, — даже у тех, кто живёт в трущобах — может недоставать одного из составляющих, но в целом их жизнь является хоть сколько-нибудь нормальной.
У Койота же нет ничего. Побитая мать не целует его перед сном, потому что отчим умеет укладывать миссис Койот спать одним ударом бутылкой по голове. Ужин невозможно есть, потому что матери Вайла всё сложнее готовить из-за перманентно сбивающего руки тремора. Отчим приходит к нему даже в кошмарах. Какие тапочки, о чём вы? Койот ненавидит свой дом. И всегда оттягивает момент возвращения, пусть и знает, что получит за это от отчима. Вайл всё ещё надеется, что сможет выбраться из этого дерьма. Когда-нибудь он обязательно уйдёт. Сбежит.
Но сейчас ему приходится снова и снова открывать дверь, в надежде, что он доживёт до утра.
— Какого хера так поздно? — грубый голос ударяет по ушам, и по спине проносится морозная волна; Вайл знает, что будет дальше, а потому не боится, когда отчим повышает тон. — Я тебя спросил.
— Подругу провожал, — глухо отвечает Вайл, прикрывая за собой дверь.
— А что, сама не дойдёт? — слова чуть приглушаются звуком падения нескольких бутылок: краем глаза Койот видит, как одна из них выкатывается в коридор, а следом за ней выползает пузатое чудовище. — А, ну да, ты то у нас «жентелемен».
Вайл морщится, но не из-за неправильно произнесённого слова, а от перегара, которым можно убить нескольких крупных собак. Правда, даже если бы от отчима пахло лавандой или, например, клубничной жвачкой, Койот не стал бы меньше его ненавидеть. Вайл не спешит сообщать о своём мнении опекуну, поэтому просто стоит, молча смотря ему в глаза.
— Чего пыришься? — чудовище наклоняется ближе, явно уязвлённое столь прямым и, как ему кажется, вызывающим взглядом. — Опять курил?
Койоту так хочется ответить «да, но это не твоё дело, мерзкое убожество», хочется ткнуть обидчика в грудь и убежать отсюда, что есть сил. Но ему некуда бежать. Он — не противник для своего отчима, тот выше его на несколько голов и тяжелее раз в пять. Вайл — жертва. А жертве положено молча ждать своей участи.
Он не может провоцировать того, с кем не в состоянии совладать. Койот слишком хорошо знает, что значит поражение. Он терпит его снова и снова, бросив попытки бороться. Теперь нужно только перетерпеть, пережить сегодняшний вечер, пережить эти, если повезёт, пару часов — и тогда можно будет снова ненавидеть себя за бессилие. И ждать. Чёртов замкнутый круг.
— Я тебя спросил, ублюдок, — для разгона отчим хватает Койота за воротник куртки, заставляя хрупкое детское тело податься вперёд. — Какого хера ты опять куришь?
«Какого хера ты пытаешься делать вид, что тебе не наплевать?» — вертится на языке Вайла, но он лишь опускает взгляд в пол; его голос, кажется, тоже ухает куда-то вниз, вслед за затравленным взглядом.
— Нет.
— Не ври мне, гадёныш. От тебя пасёт, как от паровоза, — грозно произносит отчим, и первый удар приходится прямо на место сразу под рёбрами, где собираются лучи солнечного сплетения; дыхание вмиг перестаёт подчиняться воле Вайла, и он глухо кашляет, а волосы ниспадают на лоб и вбирают в себя прыснувшие слёзы.
«От тебя воняет не лучше,» — думает Койот, сгибаясь пополам. С губ по прежнему не срывается ни звука, только хрипы и сухой кашель.
Зверю всегда нужна провокация. Он никогда не нападет без повода. Но умный зверь легко может придумать несуществующую причину, которая побудит его действовать. Вайл не считает своего отчима хоть сколько-нибудь умным... Для человека.
Перед ним — не человек, это настоящее животное. И рядом с ним невозможно сохранить свою гуманистическую составляющую. Её вытравляют из Вайла новые удары по старым ранам, по ещё не до конца зажившим синякам и даже уже избавившимся от пигмента участкам. Он падает на спину, больно ударяясь о порог, и вываливается на улицу. Представляет, как отчим пробивает его голову, умудрившуюся оказаться в проёме, створкой тяжёлой дубовой двери. Представляет, как умрёт здесь, истекая кровью, с проломленным черепом и помутневшим до состояния опьянения сознанием.
Сейчас Вайл был бы рад умереть. Но он почему-то всё ещё жив.[AVA]http://funkyimg.com/i/29iH1.png[/AVA][STA]овца в волчьей шкуре[/STA][SGN]

Every day I feel the walls are closing in
When can I begin to get myself there out of this place
And I can't see an open door
And I can't live like this no more[/SGN]
Отредактировано Wile E. Coyote (2016-03-21 12:21:10)