Тишина давит на уши сферическим густым вакуумом, хотя Купер понимает, что здесь, в лесной чаще, должны присутствовать еще и какие-то другие звуки.
Кажется, что эту тишину можно пощупать, почувствовать – стоит только сделать вдох.
Эта тишина с запахом машинного масла. Она сухая и твердая и с каждым очередным вдохом заполняет не только легкие, но и все естество.
Они с Гарри – часть этой тишины.

Когда тяжелый бархат алой портьеры – тот, что Купер видел в своих снах – вдруг обретает свои реальные и, кажется, вполне осязаемые очертания, ему хочется схватить Дрездена за плечо – чтобы просто ощутить рядом присутствие живого человека, сделанного из плоти и крови. Чтобы удостовериться в том, что он сейчас не спит, и, если что, попытаться проснуться.
Но Дейл знает – это все на самом деле.

В первые секунды он не может пошевелиться, даже не может отвести взгляд от этого густого красного цвета бархатных штор, которые смотрятся так неуместно среди этого пейзажа.
Дейл знает, что за ними – и не знает одновременно.

Но в чем он уверен совершенно точно – именно к этому все и шло.
Все – начиная от первого щелчка диктофона и заканчивая запахом жженого машинного масла – вело именно к этому моменту. И Дейл знает – ему нужно преодолеть эти несколько метров, нужно раздвинуть шторы и войти туда.
Хоук однажды сказал, что если попадешь в Черный Вигвам, не обладая достаточной храбростью, он неминуемо уничтожит тебя.

Купер не уверен, в достаточной ли степени он наделен этой самой храбростью, но совершенно точно убежден в том, что идти нужно только вперед.

Когда Дейл, наконец, делает первый шаг и чувствует, как что-то его удерживает, то по инерции оборачивается назад, натыкаясь взглядом на Гарри, о присутствии которого почти успел забыть. И непонимающе хмурится в ответ, в первые несколько секунд не в силах разобрать то, что ему только что сказал Дрезден.
А потом, глядя в глаза Гарри, он вдруг вспоминает, что с того момента, когда их взгляды задержались друг на друге дольше положенных полутора секунд – с того самого момента они практически в буквальном смысле оказались повязаны вместе.

Когда Дрезден встает прямо напротив него, преграждая путь, Дейл вдруг горьковато улыбается уголком губ и качает головой.
Они оба знают, что все это время Вигвам звал именно его.

И потому Дейл делает шаг вперед, глядя Гарри в глаза, и касается его ладони, сжимающей посох, накрывая ту сверху своей.
И произносит всего лишь одно слово:

– Вместе.

В тот момент, когда раздвигается портьера – Дейл даже не может определить, какая та на ощупь – от образовавшейся вокруг тишины начинают болеть барабанные перепонки.
Он знает, куда идти – Купер уже был здесь в своих снах и видел и это статую Венеры, и этот узор под ногами, от которого начинает кружиться голова уже спустя несколько секунд.

Но это все неважно – потому что им нужно как можно скорее найти Энни, пока окончательно съехавший с катушек и потерявший связь с реальностью Уиндом не сделал с ей что-то.
Если уже не.

Они идут прямо по коридору и заворачивают направо – прямо напротив статуи Венеры. 

И Дейл вдруг чувствует – они здесь не одни.

Рейна знала, что все так и закончиться. Предчувствовала это в глубине собственной души, чувствовала, как тревожно ворочается дракон внутри нее. Но отчего-то довакин не чувствовала  страха, то было скорее... облегчение? Смерть всегда ступала рядом, Рейна видела ее в глазах своих врагов, чувствовала мертвое дыхание, что касалось ее волос. Эльфийка знала, однажды смерть настигнет и ее.
Но даже если ты падаешь в самую бездну, у тебя есть выбор: смириться и позволить тьме поглотить тебя или же гордо расправить крылья и воспарить в небеса, к самым далеким звездам. Только так можно познать истинную свободу, не телесную, но духовную. И это дороже любых драгоценностей и знаний этого мира. Любого из миров.
Но смертные… Их дух мятежен, он не ведает покоя. Даже после смерти. Они всю свою жизнь гоняться за выдуманными идеалами, стараются стать богаче, мудрее, сильнее. Тратят целую жизнь на то, чтобы превознести себя над другими. Приблизить себя к Богам. И ради этого они готовы идти на ужасные поступки, действительно ужасные. Снести и уничтожить любого, кто встанет на пути, и танцевать, танцевать на курганах врагов. И будет бравая песнь разноситься над полем брани. И кости будут хрустеть под ногами. И будет не важно, пал здесь злейший враг или же детские кости сейчас выстилают путь герою. В смерти все равны.
Рейна не помнит своего прошлого, но так, наверное, даже лучше.

Вокруг нее лес. Но вот не совсем тот, в котором она была пару секунд назад. Кончики пальцев еще покалывает магия. Рейна дышит тяжело, надрывно, а горло неприятно саднит. Эльфийка осторожно оглядывается по сторонам, но вокруг нее непроглядная тьма, будто кто-то пролил чернила. Рейна с шумом втягивает воздух в себя, прощупывает окружение невидимыми нитями, осторожно, едва ощутимо.  Но место, будто встревоженная птица, резко бьет по магическим нитям, обрывая их безжалостно и без промедления. Рейна отшатывается на пару шагов, но вокруг царит все тоже безмолвие.
Она совершенно одна, но отчего ей постоянно кажется, будто за ней наблюдают.
Раны нестерпимо саднят, отзывается болью каждый раз, стоит ей сделать шаг. Рейна со стоном облокачивается о ближайший пень. Сейчас в ней столько злобы и отвращения к людям, что это перекрывает любую другую боль. Она знала, что бой будет не равным, но удар в спину? Подлый. Низкий. Отвратительный.
«Интересно, планировала ли Дельфина это с самого начала их мнимой дружбы?»

Рейна не могла понять, куда ее выкинул портал. Было ясно, что ее переместило не просто в другое место, но в совершенно чужой мир. И он был очень странным. Было в нем что-то иррациональное, пугающее. Казалось, будто бы ее вновь забросило в Каирн Душ. Только вот не в плане Идеальных Повелителей ничего, напоминающего яркие, тяжелые портьеры.
Рейна осторожно оглаживает темной ладонью мягкую, бархатистую ткань. Ощущения были странными, почти неприятными. Будто коснулась оголенной кожи. Довакин с отвращением одернула руку. Ткань была вовсе не тканью, но чем-то… живым? Данмерка могла поклясться, что чувствовала тепло и движение под ладонью, стоило ей коснуться алой ткани, но вокруг стояло полное безветрие.
Она была здесь не одна, но в нынешней ситуации это, наверное, даже хуже.

Отредактировано Reina Berggren (2017-07-07 15:09:12)

Мир замирает на несколько неустойчивых, но кристально чистых, абсолютно ощутимых и невероятно отдельных секунд.

Он говорит "Вместе", и Гарри чувствует, как волосы у него на затылке встают дыбом, а вокруг них замирает всё - скоси он чуть в сторону глаза, он увидит серебрящуюся вокруг них пыльцу и зависшие в воздухе иголки, медленно формирующиеся и кружащиеся вокруг своей оси снежинки, хотя на календаре вообще-то уже хренов март. Это ощущается неправильно. Всё неправильно. Мир не должен так замирать.

Гарри отрывает от Купера взгляд и смотрит в темноту рядом. Он видит вероятности. Видит, как раскалывается окружающая его реальность, идёт мелкими белёсыми трещинами и дробится, дробится, дробится. Слишком много вариантов. Слишком много вероятностей. И в каждой всё происходит по-разному - в каждом куске, словно провидческим зеркале какой-нибудь Галадриели (зачем уже отвлекаться от линии ассоциаций), всё живёт, всё двигается. Он видит себя, видит Дейла, движения не всегда разные, слова - он читает по губам то, что вырывает неровное отражение зеркал - слегка отличаются. Мириады их, мириады вариаций.

"Вместе", - говорит Дейл, и Гарри думает - Ладно. Здесь и сейчас, в этом мире можно попробовать и так.

Но он всё равно идёт чуть впереди. Он не касается штор, инстинктивно сторонясь их соприкосновения с кожей. Дрезден аккуратно, почти брезгливо приоткрывает полу кончиком посоха - тот разве что не разбрасывает искры. Он сделан специально для чего-то подобного, из местного дерева, чёртовой дугласовой лже-пихты. Их тут целое море, целый вагон, целая долбанная сгоревшая лесопилка, и он взял одну. Очистил, обтесал, подготовил. Все те разы, что приезжал Альберт, что Дейл проводил в своей медитации, что кричал на них Гордон, что пил и скатывался в депрессию Труман, Гарри просто занимался тем, к чему привык - он зачаровывал дерево, выписывал на нём руны, цепочки магических знаков, собственные отметины, и шептал, шептал, шептал заклинания всего в нескольких миллиметрах над его поверхностью.

Плоть от плоти леса, его посох реагировал на эти треклятые шторы. А шторы - чтоб им - реагировали на него.

Внутри тихо. Слишком тихо. Не слышно даже их собственных шагов, как если бы они ступали по длинношёрстному ковру, хотя твёрдость пола под ногами не вызывает никакого сомнения. Чёрные шевроны рисунка ребят в глазах, почти заставляя Гарри зажмуриться, но он останавливает себя. Что-то ему подсказывает - нельзя. Просто так закрывать здесь глаза слишком надолго нельзя. Нельзя выпускать из вида Дейла, а потому он резко оборачивается и хватает того за рукав - снова. Если бы было можно, он бы привязал его к себе альпинистскими стропами, но о таком снаряжении думать поздно. Да и без толку, - поправляет он сам себя. Это место - тёмная территория, сумеречная, прямо как в том идиотском древнем кино.

Оно не похоже на Небывальщину совсем. Оно не похоже ни на что из того, о чём знал, читал, слышал и с чем сталкивался Гарри до этого. Впрочем, он был молод. А самые страшные тайны - почти всегда в итоге исконно американские, нативные, сплетённые в незапамятные времена на этой земле почти самой природой, древними силами - почему-то всегда держались в секрете. Видимо, чтобы юные волшебники не убегали от своих наставников, держась за голову и крича так, чтобы их было слышно в соседнем штате.

Не обращая внимания на вопросительно-хмурый, чуть сконфуженный, но при этом такой тошнотворно покровительственный взгляд Купера, чародей снова тянет его за рукав, ближе. Потом скользит пальцами по ткани и уже берёт его за руку, крепко, сплетая пальцы так, что костяшки почти белеют, что почти больно. Сейчас не до сантиментов и не социальных сложностей, не до того, как это выглядит и чем могло бы быть когда-нибудь где-нибудь там. Дейл в ответ только молчит. Впрочем, даже если Дейл что-нибудь скажет, он может идти на хрен.

Дрезден практически качает головой в так своим идиотским мыслям о презрении к раздаче ярлыков, пока где-то на фоне играет набившая оскомину заставка любимого сериала Твин Пикса - Invitation to Love.

Воздух электролизуется, у Гарри расширяются зрачки.

Он ведёт Дейла по коридору чисто автоматически, считая про себя шаги и неизбежно сбиваясь раз за разом - чёртов пол! Прямо перед ними единственный элемент интерьера - мраморная статуя, настолько белая, что у Дрездена буквально начинают слезиться глаза. Он сжимает руку Дейла, силясь отвлечься и вспомнить - по иронии судьбы или в виде какой-нибудь изощрённой, извращённой шутки это должна быть одна из Венер. Он знает, как и любой другой образованный человек, что этих самых античных Венер море - Милосская, Капитолийская, Медицейская, Таврическая и бог знает, какая ещё. Но при этом всё же будучи магом, далёким от классического искусства, не может при всём желании вспомнить, у какой именно из них не хватает рук.

Идиотская мысль, глупое отвлечение. Думать о чём угодно, но не об опасности прямо перед носом. Чёрт, да он даже не знает, где они, что их ждёт и как отсюда возвращаться в случае чего. И снова это ощущение какой-то изначальной неправильности. Что, если они - как Фродо и Сэм в Мордоре, на пути в один конец? У Дейла там где-то даже золотое кольцо завалялось... Вот только Сэм не был магом.

Гарри сжимает древко посоха и наугад шагает у Венеры Какой-то в сторону, раздвигая очередную портьеру. Помещение (?) чуть побольше, от "коридора" отличается только размерами - шире. Те же стены из штор, тот же пол. У дальней стоит стол, на нём древний граммофон, настолько древний, что пластинка на нём крутится и подскакивает вверх-вниз, вверх-вниз. Но музыка звучит плавно, нет ни скрипа, ни стона, ни другого дефекта. И абсолютно никакой вероятности, что подобный мягкий и всепоглощающий звук может издавать такой граммофон.

Шаг внутрь, два, три.
Чародей запинается за что-то, и это что-то отправляется в путешествие по полу. Мягкие вибрации музыки, а вместе с ними и - кажется - перепонки разрывает и скручивает почти вместе с кишками резкий и неожиданно громкий скрежет дерева о кафельный пол. Под ногой Купера - треснувшее дерево. Гарри тупо смотрит вниз на так невозможно выбивающиеся из общего интерьера сломанные стрелы. Они не индейские. Совсем не индейские, как и лук, который он пнул и который теперь лежит в луже крови - мелкие брызги портят всё больше и больше отливающий бежевым узор.

А чуть левее - тело. Видимо, это лучник. И не понятно, его ли это кровь - он лежит на спине, глаза распахнуты. Он смотрит - если смотрит - вверх. И тут Гарри с ужасом понимает - он сам ещё не делал этого. Не смотрел здесь на потолок.

Будем честными, Рейна не хотела ступать внутрь. Правда не хотела. Она знала, что там притаилось что-то. Злое. Опасное. Что-то, что находилось вне человеческого понимания. Оно сокрылось ото всех за этой алой пеленой, что опутала собой это место, подобно паутине. И подобно пауку, что безмолвно ожидает, пока в его сети угодит очередной, глупый мотылек, оно ожидало своих жертв.
Оно ждало их. Взывало к ней, нашептывая тихо и вкрадчиво. И в этом голосе она слышала отзвуки собственных мыслей. Желаний. Того, чего она никогда не озвучивала вслух. Это место проникало не только в голову, но в саму душу. Оно изучало ее, будто бы искало что-то.
Что-то важное.
Но, что у нее было? Драконья душа, что навеки заточена в смертном теле? Или, может, древняя сила, что кипела в ее венах? Ту’ум, которым она когда-то свергла правителя дова, как и любого другого, кто вставал на ее пути? Что он принес ей, кроме всеобщего страха и горького разочарования? Или может, это были несметные богатства, что впитали гораздо больше крови, чем любой клинок?
Были только дова.
Единственно ценное. Единственное, за что можно сражаться.
И Рейна сражалась. Обратила древнюю силу против тех, кто когда-то сражался с ней бок об бок. Обратила ту’ум против Клинков, что когда-то давно принесли клятву служить довакинам. Но те времена давно канули в лету. Более никто не давал клятв.
Этот мир, темный и пустой. Безжизненный. Но, может так и должен выглядеть конец для тех, кто потерял себя? Так почему же тогда она боится ступить за алую завесу? Чем так страшит ее тот мир, что скрыт за тяжелой портьерой. Грехи?
Нет.
Рейна делала что должно. За ней не было вины. Алдуин пал от ее руки. Дова более были не опасны, ибо не было никого, кто решился бы бросить ей вызов. Но, кажется, люди даже не заметили перемены. Люди продолжали убивать друг друга. Продолжали вести бессмысленную войну, что разрывала Скайрим. Это было больно. Видеть, что люди продолжают разрушать все вокруг себя.
Во все времена самым страшным врагом был сам человек.
Как же она устала от войны. Устала от самого мира, что окружал ее, давил на плечи неподъемным грузом.  Устала от собственных мыслей. Ей хотелось тишины, ибо только в ней можно найти покой. Найти утешение.
Алые портьер безмолвно расступаются перед  эльфийкой, позволяя ей скользнуть внутрь. На мгновенье Рейна ощущает, как касается оголенной руки алая ткань. Неестественно горячая, она скользит вдоль тела, жадно впитывая в себя магию. Перед глазами пляшут черные точки, Рейна чувствует, как покидают ее силы. Как растворяется магия в ненасытном нутре существа, что обитал здесь.
Но не исчезнет магия, не покинет смертного тела, ибо пока жива Рейна, будет существовать и она. Этого не отобрать и не скрыть. Магия всегда была с ней. Древняя, закаленная в пламени драконьей души, она текла в ее венах горячим потоком. Закрывая глаза, она могла слышать, как бьется магия в унисон с сердцем. Оно гудит, словно маленькое, ручное солнце. Его золотистый свет ускользает сквозь пальцы. Исчезает в непроглядном, алом мареве, что застилает глаза.
И Рейна делает свой первый вдох. Пробуждается древняя магия, сдавливает грудь от тяжести. Зарождается первое слово.
FUS. Сила. Та, что заставляет небеса содрогаться от мощи, что вложена в это слово. Незыблемая основа, что предвещает ту’ум.
RO. Равновесие. Хрупкая материя, что удерживает нас, подобно стальным цепям. Один неверный шаг и ты стоишь на краю пропасти, готовый сорваться вниз. Она связывает слова в единый крик, делает отдельные слова одним целым.
Dah. Толчок. Сила, что подталкивает тебя вперед, заставляет двигаться тебя дальше или же предает. Сбрасывает в самую бездну. Беспощадно. Безжалостно.  Слово придает ту’уму направление, завершая его.
Дрожит пространство вокруг нее, расступается алая пелена, выпуская свою жертву из своих смертоносных объятий. Тело эльфийки вмиг становится легким-легким, почти невесомым. Собственный крик отчего-то обратился против нее самой. То, что должно было прогнать марево, оттолкнуло саму Рей.
Что ж, теперь она знала, что испытывали те, против кого она обращала эту силу.
Пол, гладкий и твердый встретил ее весьма немилосердно. В глазах рябило от замысловатого, светлого рисунка, что простирался перед ее взором. В голове гудело от полета, а в горле неприятно запершило. И все же, это было странным. Само место противоречило всем законам реальности. Нет, внешне этого было не заметно, но внутренне это ощущалось весьма хорошо. Казалось, будто все органы перемешали в кучу, поменяли местами. Все было не на своем месте.
И это было весьма неприятным обстоятельством.
Издалека, будто зазывая, льется тихая песнь. Она не понимает языка, не знает, о чем вещает загадочная женщина. Чужое наречие режет слух. Оно разноситься гулким, зловещим эхом в пустых коридорах.
И Рейна ступает вперед, ведомая этим голосом. Шаги ее набатом звучат в окружающей тишине. Вокруг нее вездесущие, проклятые шторы. Каждый раз проходя мимо, данмерка может уловить тихий шепот в слабом дуновении ветра. Более Рей не касается их, наученная горьким опытом. Мана ее почти иссякла, а посох остался на злополучной поляне, где и произошла битва.
Безоружная, одинокая, она понуро брела в сторону, где звучал чужой голос. Ей не хотелось оставаться в тишине, что обитала в этих коридорах. Оставаться наедине с этим местом. Дова внутри нее затих, едва ощущался, но Рейна старалась не думать об этом. Ей даже не хотелось думать о том, что дракон ее когда-нибудь покинет.
Что она навеки останется одна, имея лишь воспоминания и огромную дыру там, где должна быть душа.
Утыкаясь в мраморную статую, эльфийка, наконец, останавливается. Всматривается в мертвые глаза женщины, что безучастно смотрит в сторону. Белая, мраморная кожа отливает неестественным светом, напоминая собой свет холодных, далеких звезд. Рейна опускает взор, не в силах вынести это сияние. Утыкается в собственные руки, что кажутся почти черными на чужом фоне. Будто тень, что отчего-то обзавела собственной душой и мыслями, она стояла посреди пустынного зала.
Где-то рядом звучат голоса, близкие и далекие одновременно, Рейна не понимает их. Не знает, что значат эти слова. Может, это часть замысловатой песни? Данмерка не знает этого. Она просто стоит и смотрит на холодную статую, скользя алыми глазами по точно очерченым чертам. Будто бы в ней она сможет найти ответы на все ее вопросы.
Но что может дать ей равнодушный, молчаливый камень? Или что она может дать ему?

Отредактировано Reina Berggren (2017-08-04 08:43:34)

Доктору ответила песня. Он не узнавал ее, хотя был пласт музыки, которую Стивен знал лучше, чем кто бы то ни было другой, и это было тем, что забыть невозможно, даже если не слушал годами. Годы, в множественном их числе, еще не прошли, да и особенности памяти Стрэнджа не допускали исключений; мелодия, которую он слышал, звучала знакомо, на грани узнаваемости, но название ее все не шло на ум, и доктор был уверен, что и не придет. Так со многими случается, когда те или иные изображения и звуки вызывают подсознательное дежа вю, - в случае со Стивеном это никогда не работало.
   Он еще не понимал, что это все такое, мог лишь догадываться, что музыка призвана нарочно отвлекать его от чего-то важного, что ускользает из внимания раз за разом, прячась под пестрый пол, за портьеры, которые доктор назвал бы скорее кожей (и не ответил бы, skin это или leather), и в (не)знакомую мелодию. Где располагается источник звука? Стрэндж вернул несколько своих шагов, вновь оказавшись в тупике, там, где прежде был вход. На этом месте еще минуту назад ничего не было слышно, кроме его же дыхания - теперь он легко различал музыку. Значит, кто-то включил ее. Если не можешь понять происходящего, возьмись за детали.
   Пол - один сплошной указатель. Стоит двинуться или просто голову повернуть, как мельтешение черно-белых стрелок возьмется уводить тебя за собой. Стоит посмотреть уверенно и прямо - начнет казаться, будто шатер вокруг колышется то ли от ветра, то ли от дыхания. Присмотришься - нет, все как и прежде, ничто не шевелится, но вот же, только что, ты сам видел... Было бы тяжело, если бы Стивен в свое время не прошел короткую, зато значительную школу от Старейшины. Сейчас он ухмылялся едва заметно: чем бы ты ни было, тебе уже не переплюнуть её. Там он такое видел - такие вещи, такие пространства, измерения, формы и очертания, цвета, и звуки тоже... куда там этому! Пока пол под ногами и ничего вокруг не закручивается в негармоничный водоворот - все в порядке.
   Минус: Стивен не слышал собственных шагов. Только что он подал голос, звал ту женщину (была ли вообще женщина?), и голос слышал хорошо. Шаги - нет, хотя определенно они должны звучать. Может быть, музыка подавляет остальные звуки?.. Стрэндж щелкнул пальцами, получилось звонко, да еще и с искрой - упустить повода опробовать магию он не смог. Вроде бы все было в порядке, и с магией, и со звуком, а болтающийся за спиной плащ можно списать на... характер артефакта? Природу его магии? Нрав этого места?.. Снаружи все  должно вернуться на круги своя, главное найти, как отсюда выйти. Если не получится, то до мантии Стивену уже дела не будет.

   Нет, все-таки, была ли женщина? Тогда доктор был уверен - была. Он хорошо видел белые волосы, темную одежду, темное же лицо, хотя его он сверху не мог рассмотреть как следует. А теперь появились сомнения: может быть, мираж, способ завлечь его внутрь. Отлично сработало; почему он в своем возрасте до сих пор так неосторожен и опрометчив? Привык рисковать, выходя сухим из воды?
   Да, да.

   Поворот, статуя. Как бы там ни было, он увидел женщину снова, и в первый момент, обманутый ее неподвижностью, принял за еще одну скульптуру - но в одежде да с руками. Странная вышла бы фигура; теперь Стивен видел ее ближе и с нормального ракурса, мог оценить цвет кожи, совершенно ненормальный для любой части этого мира. Мысленно Стивен листает картотеку из Санкторума: темная кожа и светлые волосы - это не трудно. А еще она дышит, но даже без этого доктор бы понял, что она настоящая. Такие вещи чувствуются.
   - Музыку слышишь? - спрашивает он. Окидывает ее взглядом, и перед глазами мельтешит разорванными кадрами нечто малопонятное - снежные просторы, посох, северное сияние, взмах гигантских крыльев, за которым следует такой ветер, что Стивен, находясь здесь, за многие годы и вселенные, пошатывается. Вновь кажется, что портьеры качнулись, но теперь он почти не обращает на них внимания.
   Безрукая Венера наблюдает мраморным взглядом. Ее Стрэндж не спрашивает ни о чем.
   Пол уводит в сторону от статуи, в место, одновременно новое и прежнее. Портьеры словно расступаются, растекаются по сторонам Красным морем, пропустившим Моисея и его народ, да так и не слившимся воедино. Похоже на сцену: у Стивена образ складывается моментально, музыка наконец обретает в нем свое место. Актеры по местам: их трое, один определенно мертв и так же определенно жив.
   Реквизит уже на полу.
   Реплика.

   - Это лимб, - ему не сложно. Стивен все еще у порога, не пересек условной невидимой линии. Он мог бы сойти здесь за своего с тем куском ткани, который болтается у него на плечах вместо мантии левитации. Но нет; и не может понять он только одного - где здесь зрители. И фурии ждут, и могилы уже раскалены. У Стрэнджа нет сомнений по поводу своего круга; и вместе с тем теперь - теперь - он отлично понимает, что кругов не девять. И вовсе они не круги, даже не спирали.
   Во все стороны та же ткань, под ногами тот же узор. Несложно было бы замаскировать здесь место, где откидывается полог или помещается дверца люка, уводящего в подвал - или другой мир. Придется искать, но немного позже. Стивен смотрит вверх, в его воображении заранее готова картинка того, что он должен там увидеть, он хорошо понимает, как будет сходиться ткань, пусть и не ясно, на какой опоре она держится. Разве что держит ее нечто извне. Однако он ошибается; его собственное отражение, более темное, тусклое и невзрачное, посылает ему предупреждающий взгляд.
   Я знаю, - он хотел бы отмахнуться, но потом, когда снова смотрит на этих троих, когда пытается не упускать из виду и внимания женщину, понимает, что тот взгляд до сих пор остается на нем. Чувствовать такие вещи несложно, если хоть раз попытался, но теперь Стивен с радостью отказался бы от этого умения - неуютно.
   Положение выглядит одновременно безвыходным и дурацким. Стрэнджу хочется язвить, хочется ступить вперед со словами "Здравствуйте, меня зовут Стив и я не знаю, что здесь делаю". Если вдуматься, он найдет даже не одну, а по меньшей мере четыре причины того, что стоит сейчас здесь и сейчас, но дела это не меняет - что он здесь делает? И эти двое - видно, что вместе, - и полумертвый на полу, и женщина. Пятеро, хоть сейчас становиться по углам пентаграммы; крови можно получить достаточно, чтобы обрисовать здесь все. Он в первую очередь взялся бы за ту статую - уж больно белая, чистая.
   За этими мыслями Стивен спотыкается о собственное “доктор”, о клятву (с той оговоркой, что помощь террористам уголовно наказуема), и алгоритм привычных действий заставляет его двигаться, подходить ближе и наконец спрашивать у лежащего на полу:
   - Болит?
   Как будто у мертвых может что-нибудь болеть.
   Как будто он мертв.

Отредактировано Stephen (2017-08-08 17:20:10)

Когда Дейл поднимается, все еще глядя вниз на раненного лучника, он вдруг задумывается – а живы ли они сами?
Возможно, они уже мертвы – и просто каким-то образом пропустили тот момент, когда переступили ту самую черту, что отделяет два мира.
(Быть может, они перешли ее ровно в тот момент, как шагнули за эти кроваво-красные портьеры.
Конец.
Занавес.)
Возможно, они уже призраки, которые теперь навечно обречены скитаться неприкаянными в этом лабиринте из красных штор.

Хоук говорил, что если попасть в Черный Вигвам, не обладая безупречной храбростью, он неминуемо уничтожит тебя.
Можно ли считать безрассудность одним из проявлений храбрости? Они прошли этот тест или все решится позднее?
(Может, уже слишком поздно?)

Когда Гарри вдруг хватает его за плечо – резко и так сильно, что, кажется, вот-вот его сломает – Дейл почти вздрагивает. Но вместо этого лишь сильнее стискивает в ладони этот несчастный обломок стрелы.
Взгляд Дрездена тревожный и едва ли не пронизывающий насквозь.
Куперу вдруг невероятно хочется спросить его, что тот увидел в отражении зеркально-черного потолка – но уже понимает, что знает ответ. Для этого ему даже не нужно ничего спрашивать.

Когда ты увидишь меня снова, это буду уже не я.

Где он это слышал? Слышал ли?
Было ли это во сне? Или наяву? Может, он придумал это сам – вот прямо в эту секунду?

Но Дейл вдруг чувствует леденящее дуновение шепота, скользящее по затылку и ниже. На секунду его словно бы окатывает холодной водой, и уши закладывает так, что Куперу кажется, что его голова вот-вот взорвется.
Он понимает, что лучник что-то говорит, чувствует, как Гарри ему что-то отвечает – но не может уловить ни слова. Потому что где-то нас самым ухом что-то (кто-то?) нашептывает ему на грани слышимости – так, что едва ли можно что-либо разобрать.
Где-то на периферии своего зрения, на самом его краешке, Дейл замечает движение.

Когда ты увидишь меня снова, это буду уже не я.

Хоук рассказывал, что в Черном Вигваме каждый встречается с воплощением собственной тени.
Значит ли это, что сейчас где-то среди этих бесчисленных кровавых портьер разгуливают их собственные отражения? Что случится, когда они встретятся с ними?
(Может быть, они сами – эти самые двойники?)

Дейл пропускает тот момент, когда в комнате появляются еще двое.
Ощущение кого-то (чего-то?) за собственной спиной никуда не пропадает, но как будто бы отходит на второй план. Купер поворачивается к новоприбывшим, чуть склоняя голову набок и внимательно тех изучая.
Девушка не выглядит как кто-то относящийся к их привычной реальности – Дейл хоть и не может идентифицировать точно, но почему-то знает это наверняка. Пришедший с ней мужчина мог бы быть принят за простого смертного – если бы не его диковинное одеяние.

Они все здесь настолько разные, что Дейл невольно задается вопросом – как? По какому принципу Красная Комната отобрала именно их?
А потом сам же и отвечает на свой собственный вопрос – у Красной Комнаты своя особая логика.
Вигвам сам решает, кого призвать.

– Гарри, полагаю, они попали сюда примерно тем же путем, что и мы, – произносит Дейл, в первую секунду не узнавая свой собственный голос. – Ориентируясь на свои собственные сны, я могу сказать, что местных жителей здесь не так уж и много – по крайней мере, я сам лично видел только танцующего карлика и саму Лору Палмер… Другой вопрос – что нам делать дальше? – вдруг добавляет Дейл, на мгновение поднимая глаза к потолку и словно бы задавая вопрос кому-то сверху.

Кажется, что в отражении нет ничего необычного.
Кажется, что тогда ему все лишь показалось.
Но…

(Когда ты увидишь меня снова…)

Куперу вдруг приходит в голову проверить одну вещь.
Он не знает, зачем. Не знает, для чего и почему.
В какой-то момент Дейл почти забыл о том, что все еще сжимает в ладони половинку стрелы. Но теперь, когда он вспоминает о ней, та словно бы вновь обретает свой вес.
Купер перехватывает ее поудобнее и касается указательным пальцем наконечника – так, чтобы поверхность кожи в итоге не выдержала давления.

Дейл понимает – он не чувствует боли, хотя та вполне должна быть ощутима.
Цвет крови настолько яркий и насыщенный, что красные шторы вокруг них кажутся какими-то тусклыми и блеклыми.

Наверное, ей стоило бы бояться. С замиранием сердца вслушиваться в каждый шорох, и  всматриваться в каждый угол, в каждую тень. Обнаружить опасность до того, как она накинет петлю на ее шею. Только вот, сколько не всматривайся и не бейся, не вырвешься из удушливых объятий. Она знает. Она пробовала сделать это сотни раз.
С того самого момента, когда над ее головой был занесен топор палача, Рейна уже чувствовала, как туго стягивала ее шею эта невидимая петля. Чувствовала, как хрустят позвонки под этим невыносимым давлением. Но потом хватка спала и эльфийка поняла – не сегодня. Не этот палач заберет ее жизнь.
И она привыкла. Свыклась с ощущением тяжести на шеи и редкими периодами удушья, когда смерть подбиралась слишком близко. Порой она подолгу вглядывалась в свое отражение, будто стараясь найти следы неведомых пут. Увидеть содранную, кровоточащую рану вместо собственной шеи.
Но не было ни следа.
Все это было лишь в ее голове и это было еще хуже, ибо соткана она была из собственных страхов и боли. Из всего того, что было сокрыто от посторонних. Спрятано даже от самой себя во тьме настолько темной, что не один луч света не мог развеять ее.
И только потому она ощущает тревогу, почти страх. Потому что ощущает это.  Чувствует, что-то изменилось в ней, будто пробудилось от долгого сна. Рейна не боится тварей, что могут прятаться в этом месте. Собственные демоны страшат ее гораздо сильнее.
Но она не одна.
Это место. Оно втянуло в себя других, но для чего? И почему именно их? Чем они смогли привлечь эту сущность, чтоб оно выбрало их. Страшная догадка врезается в ее мозг, но Рейна молчит, лишь сильнее хмуриться.
В конце концов, она могла ошибаться. Она надеялась  ошибиться.
Да и что она могла сказать тем, кого не понимала? Что могла сказать этим незнакомцам, окружавшим ее? Как смогла бы донести свои мысли, свою тревогу?
- Я не понимаю вас. – Спокойно отвечает Рейна, пристально вглядываясь в мужчину, что стоял подле нее и рассматривал ее ни с меньшим интересом. И видел он гораздо дальше, чем простой человек. И чем было позволено чужаку. Оборвать видение было не сложно.
- Подглядывать не вежливо. – Холодно отрезала данмерка, недовольно щуря раскосые глаза. Впрочем, Рейна и не надеялась на то, что ее поймут. Людям всегда была свойственна некоторая, хм… невоспитанность.
А потом кто-то незримой рукой отбросил бархатные портьеры, являя им новые действующие лица. Все они были такими разными. Каждый из них. И вместе с тем они были похожи. Эта нить была незримой, едва ощутимой. Неосознанной. Но может из-за этой связи это место и выбрало их? Может, это и было причиной того, что они оказались здесь?
Но они не осознают этого. А может и не хотят осознавать? Отворачиваются там, где нужно стоять прямо? Рейна не упрекает за это. В конце концов, все они, так или иначе, отворачиваются, ибо правда порой бывает чрезмерно… неприкрытой. Слишком сильно она жалит и слепит. Не каждый решиться на взглянуть на нее.
Над их головами бескрайняя черная пелена. И вглядываясь в эту тьму, Рейна почти не видит собственного отражения. Оно расслаивается и крошиться, оголяя обсидиановую, гладкую чешую. Того гляди, вырваться пламя вместе с выдохом. И глаза сверкают так недобро, но так знакомо. Будто уже видела где-то взгляд.
Будто вновь в прошлом оказалась.
Рейна меняется в лице и резко дергает головой, отрывая взгляд от собственного отражения. Будто знает, что дальше произойдет. Старается держаться ровно, словно и не видела ничего. Но как сдержать вздох испуга, когда ночные кошмары, теперь и наяву являются? Вот уж чего сейчас точно не хватало.
Довакин старается переключиться на других людей. И только сейчас замечает другого человека. И раны, что должны были убить его. Но мужчина жив, и будто не беспокоит его, ни потеря крови, ни страшные раны. Только говорит тихо, да с каждым вздохом свист этот неприятный из его груди вырывается. Ходячие мертвецы для Рейны не в новинку, но те движутся только благодаря некроманту, коего здесь не было. Эльфийка сразу бы почуяла, такое невозможно скрыть. Запах смерти ничем не скроешь. Значит, он жив. Или, все же, мертв?
В этом месте сложно понять. Будто и вовсе исчезла эта грань между жизнью и смертью.
Но, все же, почему ему никто не поможет? Неужели их не беспокоит этот хлюпающий свист? Не беспокоит, что в любой момент он может просто упасть  и… умереть? Что в какой-то момент месту попросту надоест поддерживать жизнь в смертном теле? Рейна ощущает силу, магию, что сокрыта в этих людях, но может, они просто не могут?
Рейна вздыхает, подходя ближе к говорившим, почти удивляясь собственной решимости. Проскальзывая мимо чужаков, останавливается она только рядом с «живым мертвецом». Маны в ней только на одно заклинание, последнее. Останется только ту’ум, да сталь кинжала. И как в ней еще сохранилось сострадание, с ее то прошлым. Но уж лучше так, чем вновь сдастся на милость смерти. И так уже слишком много крови пролила.
- Не дергайся. – Спокойно проговаривает Рейна, надеясь, что незнакомец поймет – она хочет просто помочь. Не отшатнется в испуге, ибо видела, какими взглядами ее провожали. Уж кем, а дурой она не была, быстро поняла, что ее опасаются. Впрочем, тут, наверное, каждый к друг другу присматривался. Выискивают, за что взгляду бы зацепиться, чтоб хоть немного привнести реальности в этот извращенный мир.
– Мы в одной лодке.  Думаю, сейчас каждый воин на счету. – Даже поясняет для чего-то, будто кто-то ее поймет. Будто оправдывая долбанное чувство сострадания, которое никак  утихомирить не получается.
Вдыхает глубоко, медленно. Здесь магия работает через пень колоду, но Рейна старается. Прикрывает глаза, концентрируясь на собственных ощущениях. Перед глазами вьется токая нить. Она крепче небесного металла и мягче податливой глины. Сложно сплести слова заклинания, будто мешает что-то, но довакин упорствует.  Вновь и вновь она выводит из нити слова и кто-то незримый отступает или, скорее, позволяет ей шагнуть вперед.
И Рейна чувствует. Течет по венам магия, так знакомо и привычно, будто даже дышать легче стало. Струиться тягучим потоком сквозь пальцы и звон, тихий и мелодичный наполняет собой зал. Даже проклятая песнь утихает для Рейны. Этот золотистый свет вытесняет собой все. Словно живое пламя в ее ладонях, оно стремиться к ране. Осторожно касается рваных краев, а после проникая внутрь. И греет, греет, будто успокаивая. Сращиваются порванные ткани, даже кровь с одежды исчезает, будто и не было никаких ран. Даже шрамов не остаеться. Все тише становиться перезвон, слабеет заклинание, а вскоре и вовсе тухнет золотистый свет.
Что ж, теперь и, правда, легче.
Ей.