[NIC]James Malone[/NIC]
[AVA]http://s1.uploads.ru/D2W6l.gif[/AVA]
[SGN]
av by warm wind[/SGN]

Утро в Аркхэме начинается не с кофе.
Утро в Аркхэме начинается с безумия. Оно стелется повсюду, проникает через воздух и пыль, течет по водопроводным трубам, пищит сигнальными маячками, смотрит сквозь камеры видеонаблюдения. Оно проникает сквозь все щели и даже стены. Безумие - это звук, это свет и цвет, это сам воздух этой больницы. Здесь безумие даже плоти не имеет, здесь все просто из него состоит. И открывая глаза ты не погружаешься в безумие, ты просто в нем живешь, живешь постоянно, вдыхаешь его и пьешь, травишься им и улыбаешься, поддерживая иллюзию того, что все в порядке, что ничего такого особенного не происходит и ты контролируешь происходящее. Все под контролем, ребята, Аркхэм - это моя работа, безумная, странная, но работа. Врешь и улыбаешься, тебе верят, ты же психиатр, ты точно узнаешь, если заболеешь. И никто не видит правды, не знает, что подписав договор и согласившись хоть одной ногой ступить на территорию лечебницы для душевнобольных, ты в ней становишься ничуть не менее психом, чем те, кто и так содержатся в доме. Разве что ты псих, чьих проблем с головой пока не смогли выявить и только.
Поэтому утро в Аркхэме начинается вовсе не с кофе.
Оно начинается с проблем...
Противно пищит сигнальный звоночек. Тоненько и ритмично, прямо над ухом. Горит красная лампочка, горит и мигает. Я пытаюсь столкнуть ее рукой и заставить заткнуться. Но...какого черта? Ничего не выходит! Как-то даже не сразу удается заставить свой мозг соображать как следует и заставить его вспомнить, что уже довольно давно, вот как раз для избежания подобных приступов агрессии по отношению к технике, сам же попросил прикрутить тебе маячок на шурупы. Теперь его разве что со стеной можно выломать, но крошить ради этого и так не самый крепкий дом не хочется. Да и горит-то красным... Красный - редкий цвет, во всяком случае для меня. Желтый и зеленый - чаще, даже оранжевый, но красный - почти никогда. Блики на темную, погруженную в ночной мрак комнату, горят по-особенному зловеще. Словно случилась авария, пожар, настоящее бедствие и времени нет, времени совсем мало. Красный - это опасность смертельная. Красный на моей памяти загорался от силы несколько раз, потому что Аркхэм куда надежнее чем думают многие и плевать что там скажут остальные. Я знаю наверняка. Древние стены, сотни раз ремонтируемые, а все равно гниющие изнутри. Аркхэм - живой организм, пока в нем есть люди, он будет жив еще долгие долгие века, возможно не станет Готэма, но больница все равно будет возвышаться над современными бетонными постройками своим вычурным викторианским стилем и по ржавым воротам все так же будет ползти плющ. Это нормально. Это просто искаженный мир Аркхэма, где болезнь абсолютно не означает смерть.
Я шиплю и поднимаюсь с постели. Красный зловещий свет. Опасность смертельная над домом.
Три тридцать пять утра. Просто супер. Для любителя поспать подольше - и вовсе наказание. Но за время жизни и работы в дурке я адаптировался ко всему, я словно часть местного интерьера, официальный представитель психов на воле. Это смешно, но очень похоже на правду. И я натягиваю на себя темно-синие штаны, как и у всех местных пациентов, с громкой надписью на штанине названия своего места заключения, поверх торса набрасываю халат. Забываю рубашку и даже бейдж, зато беру с собой револьвер, смотрю на него несколько секунд и бросаю назад на кровать. Лучше электрошокер. Своих больных я знаю, пушки их пугают, пушки значат смерть, а они не хотят умирать. Или я этого не хочу? Поэтому предпочитаю просто мучить. Ухмыляюсь, бросаю взгляд на бейджик, но так и не забираю его с тумбочки. Плевать, меня здесь знают даже крысы. Да и времени нет. Лампочка изрыгает красным, вопит и мигает. Она раздражает и поскорей бы просто заткнулась.
Босиком по холодным ступеням вниз. Более щепетильного и чистоплотного человека чем я - просто не найти, но я очень не брезглив. Особенно в три тридцать пять утра.
В это время мне хочется только одного, чтобы утро в Аркхэме начиналось с кофе...
На первом этаже - паника. Меня встречает медсестричка Элоиза, по пути рассказывает что происходит, я провожу ладонью по волосам, убирая их назад. В Архэме и ночью и днем всегда очень интересно, вечно что-то случается. То трубы протекут и зальют пол холодной вонючей водой, то, вот, как сегодня, какой-нибудь отчаянный псих попробует сбежать. Главврач уже запрятался в своем кабинете словно в бомбоубежище и, конечно, со всем предстоит разбираться мне! Жирная крыса! Вот кто настоящий паразит в больнице! Его бы в палату и ко мне на терапии, туда, на самый нижний ярус, где стены заляпаны кровью, где сердце безумия, где оголенные провода и электричество по потолку бродит потерянными импульсами. Злобно рычу и толкаю медсестру прочь. Иди уже, прячься! Как-нибудь без соплей обойдемся, ладно? Элоиза прячется, но все равно продолжает плакать. Псих порезал ей руку, но она смогла сбежать, а вот парочка других санитаров - нет.
Проблемы Аркхэма - это не его психи. Это тупые охранники.
Я захожу в приемную, где бродит псих, спокойно, с пустыми руками. Рассеянно тру воспаленные красные глаза и широко зеваю. У него пушка приставлена к Джеффри, новенькому охраннику а по совместительству куску жирного мяса с салом, что недавно пришел к нам работать. Джеффри потеет как слон, его пухлые губы дрожат от страха. Это так неудивительно, но именно его пушка в руках пациента 331К, Айзека Моррисона. Грабеж с особо тяжкими, насилие, наркотики, а после - безумие. Впрочем, безумие наступило после его сотрудничества с другой психопаткой, к несчастью еще не бывавшей в Аркэме... По крайней мере не бывавшей в нем при мне.
В четыре сорок Айзека Моррисона уводят в его камеру два крепких парня. Он что-то бессвязно лопочет, извиняется, плачет. От его выстрела на моей правой скуле остался легкий ожог пролетевшей мимо пули. Он заживет через неделю-другую, но сейчас кровь падает на белый халат, я вытираю ее рукой, больно и жжется, но совершенно не до нее. Я знаю что Айзек пробудет в состоянии "смирной девочки" минут пятнадцать и молю богов, чтобы охранники успели его как следует запереть в карцере, а не сглупили в очередной раз, обеспечив новые проблемы. Побег пациента - это всегда веселое утро, бодрит невероятно. Вот только это утро выделяется наверное из всех.
Я сажусь в приемной на стол, подгибаю под себя одну ногу и брезгливо морщусь. Адреналин схлынул. Босым ногам по ледяным грязным полам ступать уже даже не прохладно, а чертовски холодно. Ноги продирает сотня игл, я больше не хочу делать ни единого шага, поэтому сажусь на стол, качаю левой ногой, правую поджимаю под себя, пытаясь согреться и надиктовываю старшему по смене врачу свои указания. Мне хочется прилечь еще на пару часов и проснуться злым и недовольным, огрызаться на всех и утопить в своем сарказме глав.крысу Аркхэма. Элоиза приносит мне кофе, ее пальчики дрожат, губы тоже, а глаза до сих пор красные. С такими нервами в дурке лучше не работать, детка. Но она смотрит на меня как побитый щенок, я растягиваю губы в лицемерной и лживой гримасе благодарности, треплю ее за подбородочек и говорю о том, какая она была храбрая девочка. От липкой сладости во рту становится мерзко, от карамельной лжи тошнит, я запиваю это горьким черным кофе и довольно выдыхаю.
Доброе утро, Аркхэм.
За окнами семь градусов, осень пришла в октябре очень неожиданно. Осень осенью, по заверениям синоптиков, это всегда неожиданность. Как и жара летом, как и холод со снегом зимой. Вздыхаю и пью кофе, он горячий и от него дивный аромат. Кофемашину поставили три месяца назад. После того, как я нажаловался мэру о том, в каких адских условиях труда меня содержит новый гравврач. Еще три дня после у меня было безоблачное радостное настроение мерзавца, что насолил своему якобы шефу и от моих сладких улыбок у него кровь сворачивалась в скисшее молоко. За три месяца мой милый босс ни разу не налил себе кофе из новой дорогущей машинки. Может он добавляет в нее какой-нибудь яд, чтобы я сдох поскорее? Это было бы неудивительно, но мне до безобразия плевать. Я сижу на столе, Элоиза болтает со мной, я болтаю ногой.
Вот только в приемной шум.
- А можно потише?!
Утром ненавижу резкие и громкие звуки. Ненавижу шум, когда пью свой кофе. Я и Элоизу ненавижу, но она все равно думает что однажды мы пойдем на свидание. Вздыхаю и смотрю прищурившись гневно на двери к которым приближается шум. Прости, милая, меня интересуют только психи. Ты можешь сойти с ума, может тогда у нас что-нибудь получится. Прямо на столе в моей лаборатории. Будешь ты, Я и ток. Сладкая, ты будешь дрожать... Не скажу что от удовольствия, но от чего-то все-таки будешь.
Хмыкаю и закатываю глаза, когда в распахнутые двери входит Бэтмен, что ведет с собой связанную наручниками девушку. Красивая, разукрашенная, в ярком платье, что подчеркивает идеальную фигуру, она скалится, шипит и смеется. Новый псих? Копы сопровождают Бэтмена так, словно и сами побаиваются что он ее не удержит. Но если наша мышка-защитница не справится, то копы точно не смогут ничего, а я..я не дурак. У меня лимит. Не более одной стычки с вооруженным и свободным психопатом за утро. Поэтому я все еще сижу на столе, пью кофе и улыбаюсь, словно я и есть тот самый псих, что сбежал из палаты. Но Бэтси смотрит на меня спокойно, мы с ним уже виделись и не раз. Иногда мне кажется он ждет что я тоже сойду с ума, а может сделал это уже, но доказательств у него нет, а моя помощь бывает слишком неоценима.
- Потише, видимо, нельзя, - со вздохом констатирую я и рассматриваю девушку.
Прямо дикая кошка. Я в восхищении. Но на моем лице лишь вежливый ледяной интерес профессионального психиатра и более ничего.
- Доктор Мэлоун, - тихо и жестко говорит Бэтмен, я перевожу на него взгляд, вскидываю бровь, делаю маленький глоток кофе. Хочется курить, но в больничных штанах карманов нет, в моем халате - тоже. Только очки. Но они сиротливо болтаются в нагрудном кармане рядом с ручкой и совершенно не похожи на сигареты. - Харли Квинн. Она опасна, не обманитесь.
Ооо, дорогой Бэтмен, я не настолько болен.
Я перевожу взгляд на девушку и он впивается в ее глаза раскаленными острыми иглами, он режет так, словно хочет забраться под кожу в миллионе различных мест, пронзить насквозь, взять все возможные частицы на пробу и посмотреть что же там внутри. Внутри этого тела, внутри отравленного разума. Я смотрю так, словно препарирую и не испытываю и капли дискомфорта, даже если для этого понадобится голыми руками залезть в чужие внутренности... Кажется я говорил, ранним утром я не так уж и брезглив...
- Спасибо за совет, - вздыхаю и мягко отвожу ручку Элоизы от своего лица, что пыталась обработать рану на скуле. Мой взгляд меняется, вновь становясь ласковым и терпеливым. - Достаточно, я правда не собираюсь от этого умереть.
Окидываю взглядом Бэтмена и Арлекину, вновь пойманную, но кажется не расстроенную этим и думаю о том, что наверное у этой психопатки есть какая-нибудь извращенная зависимость от летучей мышки. В его руках она кажется почти что шелковой. Если шелк может походить на наждачку.
- 14А второй уровень подойдет, - улыбка искушения и ласковой смерти мелькает на губах и исчезает. Бэтмен кивает и в сопровождении охраны и копов уходит по коридорам дурки, чтобы доставить лично в новые покои Королеву Готэм-сити.
Что же...добро пожаловать домой, куколка.
А я только с утра успокоил твоего приятеля...
Ее оставляют в грязных стенах, пропитанных плесенью и отчаянием на несколько дней. Ну, знаете,  отдохнуть после встречи с Бэтси, пережить стресс, поправить здоровье, очистившись от дури... Никто ее не трогает, приносят еду и воду, держат взаперти и не выпускают. Условия приемлемы, это все же не карцер, хотя отсутствие нормального света и присутствие монотонного капания воды из трубы прямо на пол - не самые приятные вещи. Я тоже не прихожу к новой гостье Аркхэма, знаете, у нас, конечно, тот еще отель, но я в нем не администратор, я не обязан приходить к каждому и интересоваться делами, слушать что мне ответят и строить крайнюю заинтересованность. Если вы думаете, что я - тот самый врач, что хотел хоть когда-нибудь помогать людям, то вы ошибаетесь. Я вообще химик по первому образованию! Просто химические процессы в голове человека стали крайне интересующей меня темой в двадцать четыре года. И вот, к тридцать шести я был уже на пике своей карьеры, признанный мастер чужого разума, правда смертность моих пациентов превышала нормы врачей-хирургов, но...право... кому в Готэме было до этого дело?
Через три дня я стою у окна в своем кабинете и курю в открытую форточку. По шее бежит противный уличный холод, иногда капли дождя залетают сквозь открытые стекла и падают на подоконник. Я размазываю их пальцами и рисую инициалы "H. Q" усмехаюсь и кривлю губы в пугающую безумием улыбку. Такие не видят камеры. В моем кабинете камер нет, только на входе и все. Нет камер и в моей лаборатории, я на особом счету, потому что не глав. крыса позвал меня работать в Аркхэм, а куда более серьезные шишки. И задачи у меня не такие как у прочих врачей. Моя задача не лечить. Моя задача калечить настолько, чтобы психопат уже не смог сотворить ничего опасного и безумного. При этом все должно быть легально или не летально. Ну...знаете...эти размытые формулировки... В ходе экспериментов случалось всякое, но статистика все же складывалась вкусная, моим милым шишкам она нравилась и мне не трогали. А я спокойно жил себе в Аркхэме... Да-да, именно жил. Пять дней в неделю, со своими комнатами на чердаке, уютным кабинетиком на первом этаже и лабораторией в подвале. Лишь на выходные возвращался в свой просторный викторианский особняк. Знаете, такие стоят в "квартале бедняков", так называют райончик, где живут богатеи. Но я не высовывался, не бывал на важных светских мероприятиях и в скрытности превосходил даже летучую мышку. Мне нравилось здесь, в Аркхэме, мне нравилось что именно это место было моим домом на большую часть времени и черт с два меня беспокоило хоть что-то! Ну..кроме пациентов в три тридцать пять утра. Не то чтобы я их так уж ненавидел и считал адовыми тварями...По крайней мере не все время, только по понедельникам, но все же...ахаха.
Мой кабинет укутан туманом и сепией.
На улице - осень. Словно какой-то невидимый художник впал в глубокую меланхоличную тоску и перестал различать цвета, выбросил яркую палитру и размазал по холсту улиц осенние листья неровными мазками, набросил поверх паутину-сфумато и сошел с ума, покрыв небо тучами. Я смотрю на падающий дождь и выдыхаю дым в открытую форточку. Мне хочется поставить в кабинете камин, чтобы красные блики горели на широком дубовом столе, чтобы плед лежал в кресле, потертом и совсем не новом, но каком-то по-домашнему уютном... О дааа, моим пациентам нравится здесь бывать, их тут не ждет жесткий металлический стул и уродливая охрана за стеклом. Вот только их и освобождение не ждет, их не ждет прежняя жизнь.. Попав ко мне, они попадают в силки дьявола, а мне нравятся как они сопротивляются. Они не знают, что чем больше ярости и движений, тем больше силки их сковывают.
Дым струится причудливыми спятившими клубками, смешивается с туманом и падает вниз вместе с дождем...
Харлин Квинзель...
Говорят она сбегала из Аркхэма не раз и не два, говорят Аркхэм для нее - курорт, а развлечения и шутки - ее жизнь. Забавно. Она-то сама понимает насколько с ней самой пошутила жизнь? Или ей нравится эта странная ирония?
В мои двери стучат. А вот и моя гооостья. Я приказываю входить и смотрю за тем, как скованную смирительной рубашкой девушку заводят в кабинет и оставляют. За дверьми - охрана, но она меня не спасет. У меня есть револьвер и электрошокер. Но, знаете что? Я никогда не боялся умереть. Иногда я этого даже хотел. Однако смерти нравится как я играю среди живых и я продолжаю, смотрю на мир ледяной зеленью глаз и кривлю губы в ироничную улыбку, словно мои лицемерие любит издеваться даже надо мной самим.
- Прошу, располагайтесь, - я киваю на креслице напротив своего стола, поднимаю пепельницу с подоконника и перемещаюсь с ней в свое кресло напротив. Оно ничуть не отличается от того, в котором сидит девушка, знаете, я не сторонник того, чтобы врач был выше пациента. Многие из них это знают, потому что вечерами я иногда сижу у какого-нибудь психа возле стекла и мы долго беседуем. Холодные стены неприятно замораживают тело, но мы говорим, обсуждая самые разнообразные вещи и с ними мне интереснее, чем с идиотскими медсестрами, что смотрят глазами-блюдцами и желают чтобы я налил им молочка. Ставлю пепельницу перед собой, вздыхаю и поднимаю досье на Харлин Квинзель, просматриваю лист, кривлю губы в отвращении и откидываю его обратно на стол.
- Генри Коттон, - произношу я и замолкаю, выдыхаю облачко дыма и тушу сигарету  пепельнице.  - Врач одной психушки. В свое время он считал, что безумие купируется удалением некоторых зубов и миндалин. Если сумасшествие слишком сильно засело в человеке, то удалялись и некоторые внутренние органы. - Я смотрю в окно и за ним усиливается ливень. Окна в Аркхэме - грязные, на них оседает пыль. Но у меня уборщицы постоянно натирают стекла до блеска. Их труды - бесполезны, к вечеру грязь с дождем стекает потоками. Но их Доктор Джей любит видеть улицу и они все равно моют окна и изводят дорогие очистительные средства. Глав. крыса мне завидует. Его она моют только по праздникам. - Забавно, не правда ли? Если бы безумие лечилось так легко, мы бы все уже давно остались бы без миндалин.
Моя улыбка - это холод космоса, это дыхание равнодушной бездны, что безразлична к человеческим мукам. Если я улыбаюсь ласково - значит я вас обманываю.
И все же я подаюсь вперед, склоняюсь над столом, задумчиво стучу пальцем по своим губам и рассматриваю Харли Квинн. Мне отдали ее как тяжкий случай. Она в моих руках и моей власти. Посмотрим, Харли Квинн, так ли ты интересна, как о тебе говорят?
- Я не читал ваше досье, Харлин. Мне стало скучно после перечисления наград за гимнастику. Может своими словами расскажете?
На улице грянул гром, ветер поднялся и захлопнул сквозняком форточку. Сверкнула вспышка молнии. Осенняя гроза прямо в обед. Можно ли считать знамением то, что окно окончательно захлопнулось и мы остались одни? Аркхэм, Аркхэм, а может это ты виноват? Не хочешь чтобы нас услышал даже ветер?

Отредактировано Joker (2016-10-15 23:39:17)

[NIC]James Malone[/NIC]
[AVA]http://s1.uploads.ru/D2W6l.gif[/AVA]
[SGN]
av by warm wind[/SGN]

Раскат грома.
Мой разум в серых тенях.
Вспышка света и по осенним листьям бьет наотмашь ливень. Бьет, словно пытается пронзить. И повсюду стоит грохот капель, тяжелый, словно барабанная дробь, которую отбивают сотни шаманов по кожаным своим барабанам. Молоточки стучат ритмично, они плетут мелодию и взывают к природе. Природа слушается, она гипнотизирует, она добавляет гром, она рвет мир на молнии. На первом этаже, в моем кабинете, дождь слышно сильнее всего. Он стучит по металлическим карнизам, по осенним листьям, по промерзшей за ночь земле. Мир выцветает, словно старая фотография и в комнатах пахнет озоном и свежестью. Когда льет дождь, воздух в Аркхэме становится чище.
Я перевожу взгляд на окно и смотрю на грозу.
Когда-то у меня тоже был доктор.
Старенький мужичок с глазами-осколками грязного льда. Он всегда ходил в очках, они делали его глаза неестественно большими и нездоровыми. Вы знаете, это чистая правда, что те, кто идут работать психиатрами, хотят разобраться в первую очередь с проблемами в собственной голове. Мой доктор тоже этого хотел. Он состоял из проблем с головой, но умело их приручал, держал под контролем и они выбивались лишь странными, подчас отвратительными, привычками.
Мой доктор курил сигареты до середины и тушил в пепельнице. Одну, другую, третью. Когда пепельница становилась полной, он переставал тянуться к своей пачке. Он выбирал сигареты из пепельницы, одну, другую, третью, выбирал понравившуюся и докуривал. Это он когда-то, во время своего странного обучения, запер меня в своей психушке. Знаете как говорят? Надо быть ближе к тем, кого изучаешь... Но вот в чем беда. Если ты их понимаешь, то это значит что ты их прощаешь. Прощаешь их искалеченные жизни, их поврежденный разум, жертв, что они оставили за своей спиной. Ты понимаешь их и больше не можешь ненавидеть. А ненавидеть нужно. Потому что так прописано законом. Человечество всегда ненавидит то, что не понимает, большая часть людей психов не понимает. Как думает большинство - так и правильно.
Я вздыхаю и ненадолго прикрываю глаза. Дождь складывается в мелодию на рояле, пальцы на холодных клавишах, тихий перестук. Я улыбаюсь, когда Харли говорит о кошачьем фортепиано. Улыбаться жестокости - это не правильно. Но в Аркхэме все понятия размываются, они тают под ливневым дождем, их смывают холодные капли и они впитываются в проклятую землю, что кровоточит где-то под промерзлой землей грунтовыми водами. Если опустить руки в ту воду, то она выжжет тебя и отравит. Повсюду повеселили ограждения и объявили территорию опасной зоной, но для тех, кто уже сошел с ума, не найти места под солнцем. Поэтому в Аркхэме дождь...
Мой доктор с глазами из грязного льда запер меня в психушке. Может ли это травмировать?
Знаете, это не Аркхэм с его одиночными камерами. Там психи гуляли на свободе,  у них был целый дом с охраной и очень редко смирительные рубашки. Каково это - засыпать в сумасшедшем доме и не знать проснешься ли? Комнаты не запирались, многие ночью не спали, повсюду гомон и вой. Из-за любой мелочи случались беспорядки, а меня постоянно преследовали головные боли. В коридорах, пропахших психами, санитары были мрачными кусками скал, что возвышались у проходов и следили за всеми равнодушными глазами. Через пару недель я перестал следить за собой, весь внешний лоск смылся едва теплой водой душа и полным безразличием чужих глаз. Зачем выглядеть прилично, если никому до этого нет дела? Все мирское утрачивало свое значение, пижама, халат, где-то забытый тапок, выбрасываешь второй и ходишь повсюду босиком. Через пару недель ты спишь сладко, как младенец, становится плевать убьет ли тебя кто-то ночью. Мы с моим доктором сидели в парке, на скамейке и рассматривали психов, он курил сигарету до середины и бросал в пепельницу. Он смотрел вокруг, на танцующих, раскачивающихся, молчаливых или слишком активных психов и спрашивал меня кого я считаю опасным.
Знаете, не все психопаты, которые ведут себя буйно, действительно хотят убивать. Чтобы научиться выявлять их с одного взгляда - надо их для начала понять. И я смотрел по сторонам осенние листья падали с деревьев, шумел ветер, путаясь в едва зеленой траве и гуляли повсюду психопаты. Стояла удивительна тишина и безумные вопли диковинной музыкой. Там, где нормальность осталась за бетонными стенами, больше ничего уже не имеет значения.
"Вот он", - тихо говорил я и показывал на сухого старичка в инвалидной коляске.
"Почему?" - спрашивал мой доктор.
"Он молчит и только смотрит. Смотрит не мигая. Кажется словно ему все равно, а он всех убить хочет, ненависть слоями от него такая, что воздух вибрирует."
"Хорошо", - тянул доктор и вместе с ним тянулся по воздуху дым. "Еще", - приказывал он и я продолжал.
"Он", - мои глаза пронзали паренька с длинными рукавами рубашки, что улыбался безмятежно и сладко, раскачивался из стороны в сторону и что-то напевал. "Он всех считает ниже себя. Он улыбается, а на самом деле презирает. Была бы его воля, он бы всех тут зарезал."
И мы сидели на скамейке и смотрели на психов. Два психиатра в мире безумия, как далеко мы стояли от тех, о ком говорили? О, расстояния не было. Шагнув за грань, прежним уже не выходишь. Но можно просто никому об этом не говорить, можно спрятать маленький секрет и хорошо играть свою роль. Людей обмануть совсем-совсем не сложно...

«... какой-то безумный, содержащийся в больнице, говорил: «Весь свет меня считает поврежденным, а я весь свет считаю таким же; беда моя в том, что большинство со стороны всего света...»
Я поворачиваю голову к Харлин Квинзель медленно, плавно. Смотрю на нее и словно подушечками пальцев касаюсь ее кожи, очерчиваю контуры лица, мягкие изгибы шеи и плеч. У меня взгляд мягкий, им можно расчесывать перья, отделять пушинки друг от друга и баюкать хрупкие снежинки. На своих пациентов я смотрю как на маленькие драгоценные камни, на чистейшие алмазы, еще не обработанные, но прекрасные в своей первозданной чистоте. Ни одна неумелая рука не должна коснуться этих граней, что сама природа возвела в искусство.
Это люди, это другие люди полны несовершенств, это у них есть дефект, потому что они живут в пределах своих систем ценностей. Психопаты вышли из категорий нормальности и у них свой пути, всегда уникальный, всегда необычный.   
- Хааарли-Хааарли... Милая Харли, вы рассказываете мне свою историю так, словно по учебнику психиатрии. Может быть и отчет за меня напишите о причинах сделавших вас такой, какая вы есть? Все проблемы из детства, бла-бла-бла... - Я кладу руку на стол, задумчиво зажимаю зубами кончик своего мизинца, прикусываю подушечку пальца и улыбаюсь. Улыбаюсь мягко и до ужаса лживо. Мои улыбки не искренние. Чтобы увидеть настоящую, надо спуститься со мной на пять этажей ниже, туда, где от ужаса немеют даже крысы, где запах лечебницы смешивается с ароматом вишни и орхидей. Где хочется смеяться от того, как нелепо иметь такую стерильную чистоту в Аркхэме, где даже кровь почему-то сверкает словно ее нарисовали и оставили яркие блики. - Если бы мне было интересно знать как умер ваш папочка, я бы все же преодолел себя и прочитал досье, там хоть можно читать по диагонали...
Я тихо смеюсь, откидываюсь назад и смотрю на девушку перед собой. Смирительная рубашка - моветон. Мы ее обязательно снимем, но чуточку позже. Когда я буду уверен, что в ней ты находиться больше не можешь. А пока крепись, милая, пока твои ручки будут прижаты к телу. И мы еще познакомимся ближе, сладкая, мы познакомимся с тобой так, как даже самые страстные любовники не знают друг друга. Поверь, это больше чем близость тел, это выбивает из сил и лишает разума сильнее, чем самый долгий оргазм, это заставляет стонать и кричать на пределе сил, такие вздохи никогда не услышат те, кто касается тела. Мы будем намного ближе, мы станем единым целым где-то на уровне подсознания и там, под корой головного мозга, родится взрыв, его засекут электроды и датчики, компьютер на экране отобразит кислотный желтый, ядовито-зеленый, опасный оранжевый и бабочкой среди радуги безумия расцветет красный, прожилками очертит контур фиолетовый. Цвет твоего разума мне не солжет, не спрячет правду, как сделает лживая любовница, уставшая притворяться что ей нравятся чужие руки на своих бедрах. Цвет твоего разума раскрасит  эту осень, покрытую туманами и дымом сигарет. И Там Я буду с тобой. Разве это не прекрасно? Разве может что-то быть прекраснее этого? Я прикоснусь к тебе обнаженными пальцами, дотронусь прямо до беззащитного разума, ты потеряешь дыхание, твой пульс приблизится к скорости света, а зрачки будут бешено сокращаться, то увеличиваясь, то сужаясь и так минуты расплавятся в воск и время сойдет на нет. Ты будешь моей на уровне космоса, на уровне подсознания и ни один любовник никогда не бывает так глубоко...
Я тихо смеюсь. Выныриваю из своего подсознания, склоняю голову к плечу.
- Разумеется, мы можем посветить этому нашу первую встречу, но, знаете, Харлин, открою страшную правду. Эти отчеты полетят наверх, серьезные дяденьки и тетеньки возьмут их, бережно пронесут по этажам, повертят в пальчиках цветные завязки, а потом подотрутся отчетами в туалете. Им столько же дела до Аркхэма, сколько и мне до их глубоко уважаемого мнения. - Я кривлю губы в саркастичную гримасу, передергиваю плечами и невозможно более выразительно передать мое мнение о высоких гос. деятелях. Это нашей старой глав.крысе есть дело, это глав.крыса любит когда его гладят по лысой голове и говорят какой он умница. А меня боятся гладить по голове, меня отправляют подальше, чтобы я глаза не мозолил и тихо проворачивал свои дела, потому что стоит мне только голову показать, как появляется слишком много вопросов. А кому нужны вопросы? Уж не тем, кто выдал мне право на безнаказанность. - А я очень ценю свое время, у меня его так мааало. Поэтому к черту ваше детство, Харлин, оставим его на вашей совести. У вас очень поэтический язычок, мы найдем ему более интересные темы. 
Хочешь я скажу тебе, милая мисс Квинзель о том, что думаю о чужих криках и собственных демонах?
Я думаю что никто не сможет утолить их голод. Чем больше они впитают криков, тем больше захотят их услышать вновь, тем громче они должны будут звучать. Они должны будут звучать так громко, что перебьют прочие голоса, станут сильнее жалости, вины, стыда. Чужие муки закроют уши криками, заткнет рот чужая мольба и станет очень-очень сладко, так сладко, что захочется еще. Все наркоманы живут по этому принципу. Они достигают небес под героином, они плывут по облакам, они открывают ворота в Рай. А потом хотят еще раз туда попасть, реальность начинается казаться им дурным сном, а там, в наркотическом бреду, они видят светлое настоящее. И вновь в вену рвется сильнейший наркотик, они вновь у ворот, но почему-то на шаг дальше. И каждый раз, в новое погружение, от ворот на небеса их отделяет все больше шагов. С каждым разом достигнуть своей эйфории и экстаза им хочется все больше, но рай все дальше... Вы же знаете что такое ломка, Харлин? Организм может избавиться от зависимости только через боль, но иногда и боль может стать зависимостью. Хочешь, милая, я покажу тебе как такое получается?
Я подаюсь вперед, кладу локти на стол, опираюсь на предплечья и склоняюсь к своей пациентке. Пациентке номер какой-то там, пока еще ничем особенным для меня не выделяющейся. Но наши лица на расстоянии в десятке сантиметров. Я даю ей почувствовать свое дыхание на коже, от него тонкий аромат сигарет. Ты знаешь что курить - это тоже испытывать зависимость? Как думаешь, это самая страшная моя зависимость?
Наши лица в десятке сантиметров, наши дыхания могут смешаться и проникнуть друг в друга невидимыми крошечными молекулами. Мои глаза столкнулись с твоими, Харли. Скажи, ты хочешь сейчас резко дернуться вперед и откусить своими острыми зубками мне нос или избавить от куска плоти со скулы? Разрушить маску вежливого внимания к своей персоне и посмотреть что же там, под гладкой кожей, которой не коснулись шрамы, которой не коснулись болезни? Ты хочешь этого, Харли? И  мой голос звучит черным шелком, он звучит ночным бархатом и сырыми туманами, тихий, едва хриплый, словно сейчас столь интимный момент, что даже сердце должно биться глуше и тише. Тише...еще чуточку тише...
- Бита или револьвер? Как убивать приятнее, Харли? Замах, удар, звук сломанных костей, собственная сила, которую не заподозрить в хрупком женском теле или меткий глаз, спусковой крючок, отдача в руку, сердце пропустившее удар и тело падает назад, словно точку поставили пулей. Как приятнее, Харли?
Психам мой вопрос - не тайна. Они свихнулись, им все равно что скажут о них люди, если услышат ответ. Но у меня нет камер, психи стараются только для моих ушей. Они всегда отвечают, они отвечают так, словно ждут похвалы. Словно бродячие щенки и котята, которых выбросили на улицу, чумазые, грязные, чья-то ласковая рука коснулась их и погладила по свалявшейся шерстке, не боясь запачкаться. Психи мечтают еще разок ощутить это, ощутить что их принимают и понимают, не осуждают. Что даже те, кто их главные враги, нудные лживые мозгоправы, даже они могут понять, даже они, что стоят по ту сторону безумия, могут смотреть без осуждения, могут коснуться и провести пальцами по грубой грязной шерсти. Они тоже мечтают быть любимыми. И это - слабость. Но у всех они есть.
Я отклоняюсь назад и словно связь рву между нами. Опускаю глаза, тихо вздыхаю.
В моем кабинете есть часы. Часы - это фирменный знак Аркхэма. Часы отмеряют сколько времени осталось у сотрудников в этой дыре. Когда они наконец смогут выйти отсюда, уйти, почти срываясь на бег, скорее, скорее, чтобы вдохнуть свежий воздух, или тот, что хотя бы отравлен чем угодно, но только не безумием дряхлых стен. Тик-так, капли по полу, кап. Все в Аркхэме измеряют время ударами, тихим тиком часов, что тоже спятили и теперь его стрелки в неустанных конвульсиях. Часы никогда не врут, они знают до секунды сколько осталось времени сотрудникам, но именно их больше всего обвиняют во лжи. Часы в Аркхэме - это  маленький бог, ему все мольбы, его просят бежать поскорее, его просят замереть, когда смена уходит домой. Замереть и попросить мучиться остальных подольше, но только бы не новая смена. Люди сменяют друг друга, люди заходят и часы встречают их, отмечая время своими конвульсиями. Если бы у часов был язык, то они бы громко смеялись, они хохотали бы, встречая сотрудников в дурке, они хохотали бы им в спину, когда те уходили на обед. О, вы не видели, вы не знаете, как бегут сотрудники прочь из дурки на улицу, чтобы поесть где-нибудь под деревом, на свежем воздухе, но только не глотать пищу вместе с гнилью и безумием зараженных стен. Им кажется, что безумие в Аркхэме передается по воздуху, оно заразно и все здесь медленно подпадают под действие вируса, но только не замечают этого. Что же, может это и правда. Однажды мы все станем носить грязные одежды, капать слюной и хихикать, глядя на новую смену охранников и врачей, что придут на наше место. И только часы, одни только часы не поддаются общему настрою, не больны истерией, не ждут избавления. Они либо спятили слишком давно, либо утопили все свои чувства, но они всегда идут ровно, они тикают и измеряют время. Часы в Аркхэме - это маленький бог, которому плевать сколько вам осталось времени, он считает его просто так.
Но рядом с Харлин Квинзель мое время растворяется...
Тик-так.
Я слушаю ее голос и делаю пометки в своем блокноте. Вожу перьевой ручкой и она тихо скрипит в такт ее словам. Иногда я поднимаю свой взгляд и смотрю на девушку, чтобы вновь опустить взгляд на свои бумаги. О, я вовсе не делаю там каких-то пометок, не разрабатываю линию поведения, не придумываю какие-то будущие темы для бесед. Я рисую портрет. В детстве я часто рисовал, иногда баловался этим и позже. Мое маленькое хобби. В семнадцать я даже был гримером в цирке, помогал клоунам и арлекинам наносить грим на лица, разукрашивал их и придумывал новые образы, мы смеялись, мне было весело. Я тогда до жути не хотел жить так, как велели родители и сбегал в цирк, платили копейки, но мальчику из "квартала бедняков" не нужны были карманные расходы, за мной по вечерам приезжал черный лимузин, неповоротливый и начищенный до блеска. Позже я никогда не возвращался в тот цирк, а через еще пару лет он уехал из Готэма, поговаривали там случилась какая-то жуткая история и несколько убийств. Чтобы не навлечь на себя еще больше грязных сплетен, цирк уехал из Готэма, а я поступил в университет Нью Йорка на дополнительное образование.
И сейчас, слушая Харлин, я рисовал ее черным на белом, линии выходили грубоватые, ее глаза шире, чем в жизни, а сверкали ничуть не мягче. У нее на устах улыбка, хвостики, плавная линия плеч, я дорисовываю ей под глазом сердечко и закрашиваю его черным, улыбаюсь до одури лживо, иногда поднимаю глаза и смотрю на свою пациентку. В какой-то момент я кладу ручку на стол и вновь полностью обращаю внимание на девушку. Сладкая, скажи, тебя раздражает то, что я где-то не с тобой? Что я рядом, но не полностью твой? Ведь я знаю, такие как ты любят, чтобы все внимание доставалось им, даже если в глубине души я тебе отвратителен.
- Давайте сыграем в игру, Харлин. Маленькое домашнее задание, - грозовой ливень за окнами давно превратился в бархатный дождь, а я и не заметил. - Три призовых места. Три самых веселых проделки, которые свели вас с ума, самые яркие шутки. Мне интересно что из всего, что творила Королева Готэма, понравилось ей самой больше остального. И...
Я не успеваю договорить. В двери стучат.
- Да?
Знаете, меня трудно упрекнуть в отсутствии вежливости. Даже когда я хочу вонзить свою ручку кому-нибудь в глаз. Я перед этим тоже буду безукоризненно вежлив. Но сейчас я не могу позволить себе подобную шалость. Я мягко, даже приторно, улыбаюсь, когда в мой кабинет входит Элоиза. У нее блюдце и чашка с кофе, моим самым любимым горьким черным кофе, что бьет адреналином прямо в мозг. Она смотрит на меня, когда ставит чашку на стол, она едва краснеет, когда я не мигая слежу за ее движениями.
- Два часа, доктор, - говорит она негромко. Понижает голос и добавляет, передергивая плечиками. Она все еще надеется, что я дам ей осмотреть свой ожог, но я ловко сбегаю от ее пальчиков. - Обед...
- В самом деле? А я и не заметил... - Перевожу взгляд на часы и вскидываю бровь. Время растворилось и воссоздало себя заново. - Я совсем замучил свою пациентку сегодня. Простите меня, милая Харлин, мозгоправов и в самом деле невозможно долго терпеть. - Я перевожу взгляд на Элоизу, смотрю на нее и в моем голосе металл покрытый карамелью. Я приказываю и не смей ослушаться меня. - Попроси Стива подготовить лабораторию, я пообедаю там и пусть приведут 331К. Сегодня нет времени, извини.
Элоиза моргает, ее плечи опускаются, словно я ударил ее и ударил слишком больно. Я редко остаюсь на обед с остальными, но она все равно ждет. У нее тоже есть маленький бог. Этот бог считает "тик-так", но никогда не прислушивается к ее молитвам. Мне удается сдержать легкую улыбку удовольствия под чужими взглядами, но глаза на мгновение все же мутнеют. Девушка выходит, а я выдергиваю лист из своего блокнота, складываю его несколько раз, превращая в маленький квадратик бумаги, встаю со своего места и подхожу к Харли. Я останавливаюсь у нее за спиной, тихо смеюсь, пальцем чуть оттягиваю ворот ее смирительной рубашки и просовываю листик под ткань. Тебе же интересно что я там писал, не правда ли, девочка? Вот и посмотришь, но только не сейчас.
Когда двери открываются, я вновь стою у окна и курю в открытую форточку. Я не смотрю на то, как уводят мою пациентку, у меня на губах кислит табаком сигарета и дым плывет и плывет по кабинету, смешивается с озоном, смешивается с пылью, теряется в серости. Цвет вновь уходит из моего кабинета и остается только туманный дождь и тусклая сепия. Для Готэма осень пришла как всегда неожиданно, но в Аркхэме она никогда не кончается...

После обеда я выпадаю из реальности. Время превращается в тугую закрученную веревку, которая трещит и скрипит, но не рвется. Время становится упругим и твердым, оно сковывает меня и пациента 331К. Время исчезает для нас и я улыбаюсь.
У меня компьютеры и хирургически стол, симфония из старинного граммофона и отблески начищенного кафеля под ногами. Я делаю записи и музыка глушит чужие крики. Время растворяется. Время скручивается в тугую веревку, звенит струной и хлестко бьет по нервам.
Вы знаете, одно время проводились интересные психологические эксперименты. У людей вырабатывались рефлексы, как у собак. Стоило им только подумать о "запретной теме", как их тело скручивали приступы тока и боли. Раз, другой, третий, сотни и тысячи раз все повторялось. Запрещенные мысли и слова - удар боли, хлесткий, непредсказуемый. Человек учился не думать о том, что ему желанно, но при этом вызывает боль. Боль становится мерилом жизни, реальностью, существованием. Боль такая, что с ней невозможно смириться и справиться, к ней не привыкнуть. Импульс боли прошивает тело, электроды, удар, вспышка раскаленного света. Мозг - это тоже пластилин, его тоже можно заставить работать иначе. Только починить нельзя. Не то чтобы я стремился хоть что-то чинить.
331К выносят санитары после терапии на руках. Он жив. Просто разбит болью. Я стою в коридоре и смотрю ему в след.
Боль - это его жизнь. Мне тоже было интересно возможно ли сделать человеку так больно, что он откажется даже от своего естества. Что сильнее: природа человека или природа его боли?
У Айзека дрожат руки, он не может говорить.
Но я знаю как не превратить своих пациентов в мягкие овощи. И все же пока его мозг становится кашей. Мне не нравится это, но он пока бесполезен. Вероятно на ближайшие несколько недель...
Время расправляется и начинает течь вместе с часами Аркхэма. Я смотрю на них и маленький бог сообщает, что сейчас три тридцать пять утра. Не плохо. Я тихо смеюсь и запираю лабораторию.  Я иду отсыпаться и ночь стелется за мной послушными тенями, провожает до дверей, ластится, как доверчивая преданная кошка. В Аркхэме мне спокойно, потому что я в нем Король. Мне не страшно, мне не одиноко. У меня есть целый мир и его система, которую так интересно изучить. А на чердаке меня встречает запах озона из раскрытых окон, прохлада и сырость.
Я позволяю себе провалиться в сон. Я позволяю себе пропустить рабочий день. Я позволяю себе все, что не может больше никто позволить себе в Аркхэме. И даже глав. крыса ничего мне на это не скажет, потому что не посмеет. Никто ничего не посмеет сказать, пока я не разрешу. Иначе импульсы боли, на уровне рефлексов, разольются по телу током.
И я просыпаюсь только под вечер следующего дня. Тогда, когда заканчивается дневная смена в дурке и постепенно собирается вечерняя. Вечерами в лечебнице я и вовсе как дома, последние оттенки официальности исчезают. Я еще один псих, что гуляет по лечебнице, в темно-синих штанах из формы пациентов, черной футболке и только халат врача выдает во мне доктора, а не сбежавшего психа. Я иду по Аркхэму с вечерним обходом, останавливаюсь у некоторых заключенных, задаю вопросы, ставлю галочки, с некоторыми перешучиваюсь. Прямо с верхних этажей и вниз. Чем ниже - тем опаснее. Но у меня удобные домашние туфли и хорошее настроение. Я всегда добрый, после того, как наиграюсь в лаборатории, поэтому я бурчу себе под нос песенку, улыбаюсь ласково и широко медсестрам и охране, они в сотый раз спрашивают меня как так получается, что я настолько не боюсь ночевать в лечебнице. Я шучу, что все дело в транквилизаторах, которые загадочным образом пропадают во время ревизий. Мои шутки нравятся охране, они плоские и понятные, я смотрю на них и думаю о том, что им смешно лишь потому, что они считают меня нормальным, таким же, как и они сами. И я не стремлюсь их поправлять. У всех ведь должны быть свои иллюзии и свой личный самообман.
Спускаюсь на второй уровень, зеваю и закуриваю. Смотрю свои записи и цокаю языком расстроенно.
- Ох, Харкнесс, ты мне всю статистику своей лыбой портишь...
- Я вменяем, начальник, - кривляется Бумеранг. Я закатываю глаза и качаю головой. Был бы вменяем - не попался бы в Аркхэм. И какой черт тебя дернул полезть в банк Готэма?
- Мне по голове настучат, если я тебя выпущу с диагнозом "вменяем". Но и тут ты живешь за чужой счет, между прочим хорошие палаты занимаешь... - Я склоняю голову к плечу, рассматриваю капитана, у меня крайне озабоченный вид. - Может побег тебе устроить?
- А что, можешь? - Оживляется Джордж и я выдыхаю сигаретный дым через дырочки в стекле, он попадает прямо  глаза Бумеранга и тот обиженно сопит, играя на публику. Я тоже играю и мы вместе смеемся.
- Я подумаю над этим.
Улыбаюсь. Говорят у докторов черное чувство юмора. Правду говорят про докторов. Мы оба это понимаем и я делаю пометки в своих бланках, проходя дальше, к следующей пациентке. Стряхиваю пепел от сигареты на пол, оглядываюсь по сторонам, выискивая табуреточку, которые обычно для меня кое-где оставляют охранники, но так и не нахожу. Жаль. Приходится зажать сигарету в зубах, кинуть свои бланки на пол и снять халат, чтобы постелить его перед камерой Харлин. Я сажусь на него в пол оборота к стеклу, удобно опираюсь спиной о стенку и вытягиваю ноги, довольно выдыхаю и вместе с моим выдохом дым стелется по коридору больницы. Кладу себе папку на колени, оглядываюсь на Стива, что стоит в метрах пяти от нас.
- Хей, Стив, колись, есть что?
Я широко раскрываю глаза, подмигиваю и выгибаю бровь.
- Доктор Джей, как можно? - Мнется охранник. Не убедительно. Я протягиваю руку и он опасливо подходит ко мне и аккуратно, чтобы камеры не просекли, отдает фляжку. В моем углу обзора камер уже не хватает, поэтому я спокойно откручиваю крышку, нюхаю, морщусь и издаю тихий то ли стон, то ли одобрительное мычание. Стив уходит от меня подальше. Он знает, что если останется, то я у него выбью и вторую фляжку, что оставил напарник ушедший с дневной смены. Мой маневр работает превосходно, он избавляет меня от лишних ушей охраны.  Им не нравится что я все про них знаю, но их веселит это, потому что они не понимают откуда я столько знаю. Охранничкам невдомек сколько могут рассказать пациенты, ахахаха.
Я делаю глоток скотча и довольно вздыхаю, тушу сигарету об пол и выдыхаю дым, рассматриваю Харлин.
- Прости, мне не разрешают спаивать пациенток после девяти вечера. - Я улыбаюсь и прислоняюсь виском к стеклу, за которым Квинзель. Ну что, Королева, как тебе твои покои? - Ты выполнила мое домашнее задание?
Я на автомате заполняю бланки, которые требуют описать психическое и физическое состояние больной, расставляю галочки в нужных местах. У меня сегодня хорошее настроение. Ночами в Аркхэме меньше персонала, как-то уютнее, что ли. И я сижу на своем врачебном халате и у меня впереди бессонная ночь...Здравствуй, Королева. Ты скучала?

[NIC]James Malone[/NIC]
[AVA]http://s1.uploads.ru/D2W6l.gif[/AVA]
[SGN]
av by warm wind[/SGN]

Почерк ровный, аккуратный, с красивыми длинными завитками на некоторых буквах. В частных привилегированных школах учат писать красиво, без вычурности и лишних "кучеряшек", но так, чтобы можно было в любой момент от руки подписывать пригласительные на бумаге с золоченым тиснением, чтобы почерк запоминался округлыми линиями, был твердым и уверенным. В частных школах, где в классе по пять-шесть человек учат так, чтобы невозможно было сказать и грана правды о характере и личности того, кто писал. Ну, разве что чья рука была: мужская или женская. У меня почерк такой, что прочитать его не сможет разве что слепой, я никогда не допускаю ошибок, я могу писать свесившись вниз головой с дерева и попутно насвистывая под нос песенку, никто не заметит разницы. У меня руки хирурга, они никогда не дрожат. Ими я дорогой перьевой ручкой заполняю бланки, затягиваю ремни на своем "операционном" столе, разрезаю овощи и прокалываю вены, впуская в кровь химические составы. Ими я умею убивать.
Это удивительно, не правда ли?
Почему самые красивые вещи на этом свете обязательно обладают шипами или ядом?
И я вовсе не о своих длинных пальцах, сжимающих ручку. Я о многом, но сейчас о Харли Квинн.
Девушка с платиной волос, кожей бархатной, как у самых изнеженных леди, мягкими губами, яркой улыбкой и огромными ясными глазами. Она - не единственная прекрасная вещь в этом мире, но все же и у нее есть шипы. Нет, лгу, не шипы. Бита, револьвер, собственное натренированное тело, что способно убить сотней способов и это без всяких смертоносных штучек и, конечно, главное ее оружие - собственное безумие. В голове нет порядка и единой схемы, непредсказуемость, сила, ловкость, грация кошки или змеи. Она будет улыбаться, в ней никто не заподозрит угрозу, пока не станет зажимать дрожащими пальцами собственное горло, пытаясь сохранить драгоценные последние минуты ускользающей жизни. Кровь горячей струей хлынет из тела потоком кому-то прямо в лицо. И только позже, когда давление ослабнет, кровь начнет вытекать из распоротого горла с пузырями и тягучими струями, словно горный источник меж камней. Распахнутые в ужасе глаза, дикий предсмертный хрип и одежда, что пропитается багрянцем. Харли Квинн будет смеяться, она не испытает жалости, она не дрогнет, она может и не взглянет, не пожелает сохранить себе на память, словно бросить в коллекцию, чьи-то последние мгновения жизни. Прекрасные вещи в этом мире очень часто бывают жестоки...
Я отрываюсь от заполнения бланков, заканчивая привычный ответ, ставлю дату и поднимаю глаза на улыбающуюся девушку.
Тебе весело, милая? У тебя черти в глазах, они тоже играют в маджонг, хлещут виски, бьют бутылки друг другу о голову и ругаются матом. У них мысли похабные, они в хаосе и не знают что творят. Ты знаешь, но тебя это устраивает. У психопатов нет чувства вины, по крайней мере у тех, что похожи на Харлин Квинзель. У тех, кто настолько отчаялся, что не ищут оправданий. Знаешь что сказали бы про тебя психиатры, Харлин? Что ты до ужаса, до порванных жил и сорванного горла, ищешь чужого внимания. Ты хочешь, чтобы тебя услышали, чтобы на тебя смотрели и не могли отвести взгляд, но тебе не нужно внимание всей оголтелой толпы, тебе нужно внимание кого-то одного, особенного. Может ты, как и все прочие современные девушки, просто ищешь того, кто будет сильнее тебя, кто поглотит тебя без остатка, растворит в безумии и ядовитой кислоте, соберет заново и заставит подчиниться. Но разве много на этом свете тех, кто сможет подчинить такую психопатку как ты? Разве такие вообще существуют? Чтобы ты сама пошла добровольно на все, приняла любые пытки, изменилась десятки раз, только бы нравиться кому-то, только бы он смотрел на тебя и не мог отвести глаз? Ты хочешь такого безумия, что затмит твое собственное? И в отчаянной попытке привлечь Его внимание, ты взрываешь дома, ты бегаешь по кругу, крушишь что подвернется под руку своей битой и смеешься весело и задорно. Ведь улыбка - это тоже оружие, улыбка делает людей красивыми...
Скажи, куколка, тебе бывает грустно и обидно от того, что ты зовешь его, а он не слышит?
Я мягко улыбаюсь, делаю глоток скотча и передергиваю плечами.
Ха! Ври больше, девочка. Конечно ты не готовилась, конечно не собиралась выбирать для меня три свои самые отчаянные шутки, они так сразу всплыли у тебя в голове просто от нечего делать. И тебе, разумеется, было чем заняться, у тебя в тесной клетке столько дел, что и времени совсем не оставалось подумать о своем докторе. Но все же ты рассказываешь мне свои проделки и смотришь так довольно, как смотрят те, кто гордятся своими поступками.
Маленькая глупая девочка Харли. Ты хочешь чтобы я тебя понял? Ведь все подсознательно ждут понимания. Все хотят чтобы обязательно нашелся кто-то, кто сможет их понять, принять и у кого в глазах не мелькнет противного гнилого осуждения. Ведь тебе же не нравятся, милая Харли, чужие глаза, что смотрят на тебя с отвращением, что считают тебя чокнутой дурой, которая не в состоянии была справиться с собственной головой, а потому сошла с ума? Тебе не нравятся такие глаза и ты в них стреляешь из своей пушки.
И ты не ищешь моего одобрения, но все таки...ждешь?
Я отклоняю голову в сторону, чтобы увидеть край соседних "апартаментов", беру пустой бланк отчета, комкаю его и кидаю в стекло, скрывающее Бумеранга.
- Эй, кэп, ты в курсе что подслушивают чужие разговоры только маленькие непослушные детки? Если собираешься продолжать, так хоть не мешай и сопи себе смирненько, чтобы не палиться!
Я хмыкаю и со стороны Харкнесса раздается недовольное бурчание, он возится у себя, но так ничего и не кричит в ответ. Я пожимаю плечами и делаю глоток алкоголя, болтаю фляжку в руке и в ответ мне раздается мелодичное бульканье огненной водицы. Я вздыхаю, опускаюсь на халат спиной, закидываю руку под голову и зажимаю губами сигарету, хлопаю себя по карманам, выискивая зажигалку. Смотрю на Харли снизу вверх и в моих глазах лукавый блеск.
- Когда я лежал в дурке, у нас однажды появился очень интересный постоялец. Знаешь, такие бывают, их обычно не держат долго в одном месте, их перевозят туда-сюда, как неведомых зверушек, выставляют на консилиумы, восхищаются и удивляются тем дефектам, что могут проявляться в чужой голове, а потом везут дальше, на новый консилиум, так и не разобравшись как помочь человеку да и нужна ли ему вообще помощь.
Огонек бензиновой зажигалки горит ясно, я закуриваю и захлопываю крышку зажигалки, по коридору плывет холодное металлическое лязганье, оно приглушенным эхом расползается куда-то во тьму и оседает на стенах, смешиваясь с черной плесенью. Я закрываю глаза, я наполняю грудь дымом и выдыхаю его вверх. Иногда в Аркхэме намного приятнее дышать ядовитым табаком, чем сырым тяжелым воздухом, смешанным с отчаянием и безумием, чья безысходность горечью оседает на губах. Она попадает в горло вместе с крепким кофе и наутро болит голова.
Дым устремляется вверх, я не смотрю на Харли, у меня под тонкой кожей век больные воспоминания. Дом скорби Эшеров, одинокий холм, голые покареженные деревья и пасмурное небо, осенние листья на ветру, тихий шепот пустынного парка, такого огромного, что там можно давать концерты для всего города, но бродят только усталые больные, навсегда потерявшие дорогу домой. У них закрыты глаза и музыка в голове, среди них медсестры в длинных белых платьях, чтобы прикрывали тонкие ножки, чтобы не смущали чужие умы, у них в складках платьев острые игры, а глаза у них усталые и холодные, словно души выпиты до дна и больше нет света в этом мире, только голые деревья и листва под ногами. Когда ее ворошишь, то с земли поднимается запах гнили. В доме скорби господин Эшер, что посветил свою жизнь больным и уходом за дочерью, больной целым комплексом диссоциативных расстройств, их было проще называть банальной истерией. Ее звали Амелия. Амелия любила спать у меня на коленях, подложив ладошку под щеку и во сне она улыбалась так, как не улыбалась даже своему отцу. Юная леди Эшер боялась людей, еще сильнее она боялась мужчин и даже своего отца, который не мог к ней приблизиться без ее диких воплей и отчаянной мольбы не подходить еще ближе. Однажды она схватила со стола вилку и ткнула себе в горло, только чтобы ее старый отец с глазами-осколками грязного стекла не сделал к ней и шага. Но меня Амелия не боялась. У нее дрожали руки и текли слезы из глаз, когда она говорила со мной, но все же она не боялась. Однажды она пробралась в мои комнаты ночью, легла рядом на постель, прямо под одеяло и долго шептала о том, чтобы я не разрешал ее отцу приближаться к ней, потому что лорд Эшер опасен, потому что он безумен, потому что он часто забирался к ней под юбку, когда мамочки не было рядом. И я никогда не прикасался к Амелии, девушка скорее всего сожгла бы себя, нежели разрешила до нее дотронуться, но ночами, под ее бессвязный непрекращающийся шепот, мы вместе сходили с ума.
Я убил Амелию через три года.
Это было самое счастливое время в моей жизни.
И я улыбаюсь, я выдыхаю дым и он плывет к потолку, потерянному в темноте и из него на меня скалятся хищные пасти одержимых чудовищ.
- Того паренька чаще всего звали Эдди, он был конферансье, - я хмыкаю и открываю глаза, смотрю на Харлин, мой голос звучит глухо, чтобы даже Бумеранг, который к нам слишком близко, с трудом разбирал слова. - По крайней мере им он был чаще всего. У Эдди было еще одиннадцать личностей и каждая из них - часть актерской труппы, он считал, что все они гастролируют с концертами. - Я стряхиваю пепел на пол, закидываю ногу на ногу и мне совсем не жестко лежать на холодных каменных плитах. Если честно, у меня очень относительное понимание комфорта, очень странное для того, кто родился с золотой ложкой во рту. - Иногда нас всех собирали в гостиной, санитары следили, чтобы мы не буянили и некоторых привязывали к стульям, чтобы не создавать проблем, выключали свет, загорались настольные лампы и Эдди выступал. Он давал нам целые представления, с потрясающей актерской игрой, каждая его личность звучала совершенно по-особенному, неповторимо и прекрасно. Было очень весело. Особенно Эдди удавались комедии Шекспира.
Я поднимаю руку и рисую на стекле отделяющем меня от Харли пальцем странные узоры. Они складываются в фамильный герб дома Эшеров, печальной семьи, больной и несчастной, которых поглотила скорбь еще много поколений назад, поглотила и не отпустила, но все еще разрешала жить. Или нет...уже перестала. Род прервался на Амелии.
Пепел падает на старый грязный пол, я смотрю на девушку перед собой.
Знаешь Харли почему я ночами говорю с психами? В Аркхэме ночами становится холодно и у меня бессонница, я сплю спокойно только если перед этим кого-то пытал. Но стоит мне провести день в пустых и праздных делах, как сон вновь не желает возвращаться и я блуждаю по лечебнице, словно веселый и чересчур живой его призрак, беседуя с такими же не спящими как и я сам да так и коротаю ночь почти до самого утра. Ты скрасишь мне эту ночь, куколка? Вот только мне  надоело говорить с тобой под присмотром глаз и ушей, я хочу с тобой прогуляться. Ты пойдешь?
В моих глазах загорается веселье, я поднимаюсь на ноги и тушу сигарету, окурок падает на пол и с него срывается последняя легкая струйка дыма. Никому не нужный брошенный окурок. Старая Мэгги утром опять будет ругаться, что доктор Джей накурил повсюду и добавил ей работы, но будет это делать она по-доброму, словно на сына-проказника ругается, сына, которого у нее никогда не было. Зато у Мэгги есть девять абортов. И я столько знаю обо всех кто бывает в дурке, что мне самому от этого тошно. Иногда я хочу, моя милая сладкая куколка, перестрелять их всех и надеяться, что тогда они исчезнут и из моей головы. Но там слишком много теней, они бродят и мешают спать.
Я захожу в каморку на этаже, оставляю там свои бланки, которые заберу утром, прихватываю с полки металлический массивный ошейник и брелок от него. Довольная улыбка мелькает на моих губах и в отражении мутного стекла, что висит напротив, я вижу свои красные глаза, глаза того, кто уже очень давно сошел с ума, но все считают что проблема в бессоннице. Доктор, мой милый доктор Эшер, а как вы прятали свое помешательство? Только ли дело было в очках?
Я возвращаюсь только через час с четвертью, меня отвлекает охрана, которые никак не могли угомонить разбушевавшегося психопата, а потом я долго пытался избавиться от медсестричек ночной смены, что уговаривали остаться с ними на чай. Я улыбался так, что скулы свело и заболели щеки. Иногда вежливость - самое тяжкое притворство.
И все же возвращаюсь к Харли и мне интересно, она переживала, она беспокоилась, думала ли она вернусь я или нет? Тихо смеюсь, стучу в стекло и машу рукой охраннику, чтобы он подошел.
- Стив, открывай ее. Инструкцию помнишь? - Мой взгляд становится холодным и жестким, я смотрю на паренька пытливо и требовательно, тот тушуется под моим взглядом, а я воздеваю глаза к потолку, словно спрашиваю и безумных чудовищ, что живут в темноте за что мне такое наказание. - Открываешь дверь, целишь в пациента, пропускаешь меня, закрываешь дверь. Ждешь когда я надену ошейник и покажу что все готово и только после этого открываешь дверь. И лучше держись подальше и не отстрели себе ничего.
Я смеюсь и поворачиваюсь к девушке, смотрю на нее оценивающе и спокойно. Когда стекло опускается и захлопывается за моей спиной, мы остаемся с Харлин Квинзель один на один. Скажи мне, куколка, все ли доктора тебя боялись? А кто вообще не боялся оставаться с тобой вот так, один на один, даже со скованными руками? Твой Большой Тони? Хм...может быть. А кто еще?
В моих глазах огонь азарта. Попробуй напасть, куколка, я сломаю тебе пальцы на ногах и ты больше не сможешь прыгать и танцевать так же легко, как и раньше. Я схвачу тебя за волосы и ударю головой о старую бетонную стену так, что плесень отпечатается на твоей щеке, так, что штукатурка посыпется на пол, а кровь хлынет из разбитой губы прямо на пол. Не ты одна здесь опасна, тыковка, ты и понятия не имеешь, но со мной тоже боятся оставаться наедине. Я тихо смеюсь, делая несколько плавных шагов по направлению к Арлекине. Сейчас нас не видят камеры, не видит мигом вспотевший Стив, сейчас меня видит только Королева Готэма. И мои глаза загораются алчным безумным огнем, по губам змеится ядовитая улыбка, я делаю еще один шаг к Харлин Квинзель, я почти мечтаю чтобы она напала. Тогда я смогу хватить ее за шею и сжать в пальцах так, чтобы она захрипела, я опрокину ее на пол и она ударится головой. Твой разум поврежден и без того неплохо поломан, это ничего, если я еще немного его поврежу. Будешь сопротивляться и я покажу тебе свою лабораторию даже раньше, чем планирую. Но Харлин смотрит на меня, она смотрит и наверное все же что-то подмечает даже в этом тусклом ночном свете. Я оказываюсь к ней вплотную, очень быстро застегиваю ошейник на шее и щелчок звучит глухим металлическим хлопком. Лампочка загорается зеленым и датчик активируется. Ты знаешь, он не просто пропустит через тебя ударную дозу тока, если ты нарушишь правила, он еще может сжаться вокруг шеи и начать душить, пока ты не потеряешь сознание. О, нет, ты не умрешь, просто отключишься, тыковка, но сны не будут радужными. Мы стоим очень близко, пожалуй даже ближе, чем во время нашей вчерашней терапии. Я улыбаюсь, провожу языком по зубам, кривлюсь и хмыкаю. Мой голос не слышно, мой голос только для Королевы. Скажи мне, тыковка, тебе ведь нравится мой голос? Он тебя завораживает, верно?
- Знаешь, куколка, а ошейник тебе идет, - я тихо хихикаю и тут же с моего лица сползает улыбка, я меняюсь, расслабляюсь и отступаю на шаг. - Датчик активирован, можешь открывать Стив.
Стекло вновь опускается, я держу Харлин за один из ремней ее смирительной рубашки, улыбаюсь Стиву так ласково, словно совершенно не умею злиться, словно я - самый добрый человек на всем свете.
- Мы прогуляемся немного. Время засеки, если через два часа нас не будет, объявляй тревогу.
Охранник кивает и смотрит на меня огромными глазами. Стив относительно часто приводил и отвозил моих пациентов из лаборатории, он знает, что прогулки со мной творят чудеса с больными, но он так же знает, что в этот раз я увожу Харлин Квинзель. Интересно, кому он сейчас сочувствует больше? Полагаю все-таки ей, как ни крути, а меня он знает лучше. Но Стив молчит и только кивает, смотрит на часы и кивает еще разок. Но я вовсе не собираюсь вести Харли в свою вотчину, два часа - слишком малый срок, чтобы меня удовлетворить, я просто хочу прогуляться с девочкой, ведь ей явно хочется размять ножки.
Беру две куртки с вешалок, зимние, засаленные и не самые чистые, зато крайне теплые. Накидываю на плечи девушки одну из них, вторую надеваю сам, кривлюсь от тонкого запаха не самого приятного обонянию. Мы поднимаемся наверх по лифту, он выносит нас на самый верх, где находятся мои комнаты. Но разве это было бы не банально, вести к себе девушку, когда мы едва познакомились? Я тихо смеюсь, совершенно не пытаясь объяснить свое веселье Харли, тяну ее за ремень смирительной рубашки еще выше, на крышу. Дверь открывается по моей ключ-карте, противно пищит и скрипит звонко и дребезжаще, отворяясь.
В лицо бьет поток свежего воздуха. Осень, что наступила совсем неожиданно.
За нашими спинами ветер захлопывает дверь, я вдыхаю аромат осени и наконец перестаю чувствовать сладкую вонь пота от куртки. Я дышу ночью и полной луной, что выглянула из-за облаков.
В Акрхэме много этажей, часть из них достраивалась позднее, некоторые до сих пор стоят пустующими из-за полнейшей непригодности для содержания психов. Аркхэму нужен ремонт, но еще нужнее ему покой. Он был у дома скорби Эшеров, но здесь - никогда. Это так странно, словно души лечебниц могут так разительно отличаться одна от другой. Я веду по крыше Харлин за собой, мы проходим надстройку и поднимаемся по металлической лестнице на нее, где самая высшая точка здания. Здесь стоит уютная скамейка и открывается вид на Готэм, такой, что даже деревья своими макушками не могут закрыть его от глаз. Здесь я иногда скрываюсь от медсестричек и коллег, смотрю на город, курю, составляю свои бесконечные заметки. Здесь тихо, пахнет совсем иначе, а если кто и беспокоит меня, так только ветер и вороны, что кружат над больницей крикливыми вестниками бед. Но даже к бедам можно привыкнуть, если они не заканчиваются.
- Смотри, куколка, там - твое королевство, за заборами и преградами. - Я хмыкаю и присаживаюсь на скамейку, закидываю ногу на ногу и склоняю голову к плечу, изучая огни Готэма. - Ты ведь знаешь почему местных выпускают только во дворик? Никто не хочет чтобы они вспоминали о своей свободе, о том, что есть мир за пределами Аркхэма. В какой-то момент восприятие сужается, мир становится тесным и ограниченным. Признайся, сбегая отсюда, ты тут же стремилась наверстать упущенное, сделать что-то дикое, что-то яркое и веселое, беззаботное. Что-то, что позволит тебе до конца порвать больничные сети.
Я выдыхаю и моих ресниц касается осенний ветер. Тут воздух свежий и чистый, тут нет черной плесени, есть только небо и далекие огни города. Они делают небо серым и красным, сияют лампами и фонарями, среди этого безобразия во тьме горит знак летучей мыши. Этот город не спит и Бэтмен тоже. Даже без тебя, Королева, его терзают беды. Тебе обидно, что это делаешь сейчас не ты?
- И ты рассказала мне о самых счастливых своих проказах. А теперь скажи чего ты боишься больше всего? Скажи, если осмелишься.
Я тонко улыбаюсь, ветер играет с волосами, а я смотрю на Харли Квинн.
Твой мир сузится, девочка, он сузится до моей лаборатории, до блуждающего по нервам электричества и до моих глаз. Но ты пока смотри, смотри, вдыхай, наслаждайся. Однажды твой мир сузится только до моих глаз, а потом ты сбежишь. Но мне будет очень интересно узнать однажды сможет ли твой мир расшириться вновь? Помогут ли тебе твои проделки сделать его вновь прежним или в этот раз связь, что петлей сковала твою шею и притянула к Аркхэму, больше не сможет порваться окончательно?

[NIC]James Malone[/NIC]
[AVA]http://s1.uploads.ru/D2W6l.gif[/AVA]
[SGN]
av by warm wind[/SGN]

Ночь покрывалом на город.
Где-то там мать укладывает ребенка спать, ее голос звучит среди сонных комнат, вьется переливами по плюшевым игрушкам с пустыми глазами, по оставшимся на полу солдатикам и сломанной железной дороге. Она поправляет одеяло и смотрит устало и ласково, ее пальцы мягко касаются чужих пушистых волос, в ее глазах целая бездна любви и заботы, в ее мыслях темная ночь и тихая колыбельная, ее голос звучит и стелется среди игрушек с пустыми глазами, чтобы достигнуть сонного беззаботного мальчика. Ее сладкого мальчика...
"Не бойся, малыш", - шепчет она на ушко. Мать всегда охраняет своего ребенка от любых его страхов, будь то жестокие руки врага или безымянное чудовище, что поселилось под кроватью и живет в голове ее ребенка с самым живым воображением на всем белом свете.
"Я никому не дам тебя в обиду", - говорит она и матери можно верить. Матери можно верить всегда, если она сама растит своего сына, если не отказалась от него еще в утробе или едва разрешившись от бремени. Если мать находит в себе силы после двенадцатичасового рабочего дня все еще ласково петь колыбельную и не срывать свою злость на ребенка-мечтателя, что весь день игрался в саду, значит она может Всё. Значит она превратится в злобную волчицу, в самое страшное чудовище и дикий кошмар, будет кусаться и царапаться, но никогда не позволит беде коснуться ее единственного в этой жизни Чуда.
Красивая сказка, не правда ли?
Ничего не надо бояться. Ни один ребёнок ещё не погиб от объятия матери.
Вот только сказки однажды заканчиваются и ложь кто говорит, что у них счастливый конец. Те, кто в это верят, читали очень-очень мало сказок. Ложь, убийства, кровожадность и скупость, сказки учат людей не тому, что побеждает Добро, а тому, как относительно оно бывает. Сказки - это злобная стерва-мораль, а  у каждого времени она своя, что бы там не говорили мудрецы-философы, привыкшие проживать свои дни в деревянных бочках. Пройдет год, еще один, третий, десятый. Ребенок-мечтатель вырвется их объятий, что будут его душить заботой, гордо скажет что он не такой и что ему не нужно чужое одобрение и чужое заступничество. Он сам себе хозяин и построит свою жизнь так, как считает нужным, добьется всего, чего не добились его родители, что не дали своему чаду такую жизнь, о которой он мечтал перед сном, пока мать пела колыбельные. О, эти глупые дети, они совсем не знают статистику. В лучшем случае, если очень повезет, дети живут чуть лучше своих родителей, но мы же в Готэме, у нас другая статистика. У нас дети чаще живут просто меньше, чем их родители. Забавно, не правда ли? Крупный город с заводами и психушками, дорогими тачками, небоскребами пронзающими небо, с кровью и грязью на каждом углу, где уровень смертности намного выше, чем в среднем по стране, а рожать тут все еще не перестали. А стоило бы. Представьте сколько психопатов, воров и убийц могло не родиться, если бы их мамочки и папочки просто не решились бы оставаться в Готэме. И нет, я не спорю, уроды есть везде, но Готэму безгранично нравится их коллекционировать. Нам бы сделать из Аркхэма выставку, звать сюда людей, чтобы те приходили посмотреть на цирк уродцев, платили бы деньги, а мы, врачи-садисты с целым букет различных психологических отклонений, с горящими возбуждением глазами рассказывали очередной клинический случай. Денег хватило бы не только отремонтировать гниющую лечебницу, но и положить в карман солидную сумму всем чиновникам, что станут выступать за защиту человеческих прав, даже если это права преступников и убийц с шизой в голове. "Смотрите, смотрите, а вот - Харлин Квинель, в прошлом Королева Готэм-сити. Она убила чертову кучу человек, смеялась как одержимая и разбивала головы своей битой, кстати, вот эта вещица. За дополнительную плату, прямо на ваших глазах, мы проведем с ней электро-терапию и вы сами убедитесь насколько эта девчонка чокнутая стерва. Руками не трогать! Откусит!"
Я смотрю на Харли Квинн и едва заметно улыбаюсь.
Это все ложь, детка, что ты ничего не боишься. Все боятся и никто не отменит базовый инстинкт. Некоторые просто сами не знают чего они и в самом деле боятся. Это, знаешь, как с аллергией. Некоторые живут всю жизнь и так и не встретят ту, с которой родились, ведь она может быть чрезвычайно редка. Так и ты, просто не знаешь чего, а может кого, должна по-настоящему бояться. А может, когда-нибудь у тебя появится дитя, да-да, маленький сморщенный комочек, проклятый запахом дурки, въевшимся в кожу, проклятый меткой Готэма, отпечатавшейся на ДНК, и он, этот кричащий слезливый младенец, будет вызывать у тебя такой дикий страх, что ты тоже превратишься в безумную волчицу, готовую разорвать всех, но не дать в обиду дитя. Или встретишь свою любовь..Да-да, кто знает, почему нет? Разве психи не могут любить? Ты встретишь его, или ее, и этот человек станет твоим миром настолько, что ты будешь бояться его потерять больше всего на свете, так, что любые пытки и страдания будут детским лепетом в обмен на его жизнь. Твой страх не атрофирован, куколка, он у тебя под кожей, просто ты его чувствуешь не более, чем мы все чувствуем бег крови по жилам. Но когда возникает рана, мы прекрасно видим кровь, что струится из порванных жил. И ты увидишь свой страх, когда кто-то его заденет. Но пока... пока пускай будет так и я не буду спорить. Не боишься? Ну и не бойся. Блаженны неведающие ибо свободны они во тьме своей.
И я только хлопаю себя по карманам, ищу фляжку со скотчем, откупориваю ее, делаю глоток и ищу сигареты по карманам. В куртке непривычно и неудобно, зато тепло, от алкоголя  на губах остается привкус горечи и огня, словно кто-то мазнул им по коже и оставил легкое послевкусие пламени, да так и не подарил ожога. По воздуху разливается дым, я закручиваю фляжку, убираю и пожимаю плечами, хмыкаю и с долей ироничного веселья смотрю на Харли. В самом деле? Мои страхи? Чего боюсь Я? Ни один психиатр не стал бы называть объекту своего исследования, между прочим очень даже опасному, свои потаенные страхи. Можно соврать, но и этого делать не стоит, очень часто психи прекрасно разбираются в чужих эмоциях, вероятно на уровне инстинктов, они чувствуют их кожей, они кислят на языке. Да и ложь легко забывается, в ней просто заблудиться, у человека мозг так устроен, мы запоминаем правду, а вот ложь, чтобы не забыть, надо еще и очень часто повторять. Я не собираюсь так поступать. Я очень редко вру и больше в отчетах, но там ко мне трудно прикопаться, я легко выкручусь из любых своих фраз, ведь они составлены мной самим. Но вот если я собираюсь отвечать Харлин, то что же мне ей ответить? Любой психиатр сказал бы что я - безумен, что я совершенно сошел с ума, если скажу ей правду, если решусь продолжить опасную тему, но...знаете... пошли они к черту, эти психиатры. От учебников и прописных истин у меня в голове только целые романы язвительных и саркастичных насмешек-комментариев. Жить по шаблону - это совсем не то, чему учила меня жизнь.
- Хмммм.....
Я выдыхаю звук и он устремляется вместе с дымом по ветру, словно таинственный музыкальный инструмент, что завибрировал на одной ноте и, словно призыв, отправился прочь по воздуху, в глухую ночь, к своему адресату, который, может быть, ждет сигнал где-то на другом конце мира. А может просто в паре метров от меня. Удобнее откидываюсь на спинку скамейки, смотрю на огни города и мне кажется, что их яркое сияние даже здесь может меня достать. Ночью Готэм совсем не такой что днем. Ночью Готэм - этого целый город красных фонарей. Это Лас Вегас и Чикаго, это дешевый мюзикл и самые дорогие вечеринки, продажные женщины и карикатурные гангстеры, что стреляют из больших пушек. Но кровь из продырявленных тел бежит теплая, настоящая. Готэм - это сущий сюрреализм, но кажется всем он чем-то очень сильно мил. Иначе не просуществовал бы так долго, верно?
- Сеанс психотерапии звучит слишком занудно и уныло. Не то чтобы я не любил копаться в чужих головах... но ночами я предпочитаю заниматься не этим, - тихо смеюсь и выдыхаю дым, запах вишни плывет по свежему, едва дождливому, воздуху, и кажется что осенью где-то рядом бродит весна, притаилась и дышит через раз.
"Ночами я предпочитаю заниматься не этим", - сказал человек, что ночами не спит, говорит до утра с психами и задорно смеется. Что же, говорить не всегда означает делать выводы. Иногда разговор - это всего лишь разговор. Но не в нашем случае, да, Харли? Ты ведь не просто праздно поболтать хочешь, ты узнать меня хочешь, вот только для чего конкретно, пока так и не решила. Может чтобы использовать против меня, превратив мои слова в мой же собственный страшный кошмар, а может чтобы чем-то приятно удивить при следующей встрече, заставив меня на тебя смотреть внимательнее и веселее. Ты же любишь веселье, Харли? Ты хочешь повеселить меня?
- Когда-то я боялся сойти с ума. Это не так уж и трудно, когда живешь в дурке и врачи поневоле начинают смотреть на тебя как на еще один клинический случай, по нелепой случайности с прочерком в графе болезни....
Да, детка, у меня была особенная практика в психиатрии, не такая как у остальных. Но меня силком не заставляли, сам захотел напроситься в ученики к светилу европейской психиатрии. Забавно что эти светила всегда тоже те еще психи.
- Потом перестал. Может однажды человек просто устает бояться одного и того же и ищет что-то иное, что вновь пощекочет нервы. - Я пожимаю плечами, пепел срывается с сигареты и его уносит ветер, огонек на кончике загорается ярче и бросает на лицо причудливые красные блики, погружает глаза в черные тени. - Мои страхи похожи на меня, они эгоистичны. Я не боюсь за других, ты же не дурочка, Харлин, ты видишь, мне нет дела до остальных. Мне плевать, если ты взорвешь этот город и куча людей потеряют навсегда тех, кто им дорог. Я не боюсь смерти и меня не пугают лишения. Знаешь, Квинн, у меня очень красивый дом, но я живу здесь и если однажды мой красивый дом взлетит на воздух, я спрошу только о том,  надо ли вызвать грузовики для вывоза мусора. - Я тихо смеюсь и смотрю на девушку. Материальный мир - это для многих вершина в пирамиде ценностей, куда важнее любви и здоровья, но деньги и золото для меня пепел на ветру, его унесет однажды ветер и с собой его не забрать в могилу. Хотя многие люди прошлого со мной бы поспорили. - Я бы мог ответить, что не боюсь ничего или что просто не знаю чего могу бояться. Но.... пожалуй я найду другой ответ.
Я улыбаюсь и смотрю на Харлин Квинзель, на девушку, что не верит в то, что может бояться.
О, милая куколка, однажды мы все теряем по что-нибудь веру.
И выбираем новую.
- Я не хочу однажды проснуться и увидеть этот мир черно-белым. Я боюсь перестать испытывать чувство веселья и радости, потому что то, что вызывало их раньше станет несущественным. Я боюсь однажды открыть глаза и понять, что палитра красок ушла, кто-то вывел насыщенность на минимум и так будет навсегда. Еще больше я боюсь при этом помнить как было раньше, со всеми цветами радуги... Прошлое лучше не помнить, а будущее не знать.
Сигарета с щелчком отравляется по воздуху в ночь, петляет жаркий оранжево-красный огонек на кончике, словно танцует по странной неровной спирали. Я провожаю его глазами и он тает, поглощенный черным и синим среди непроглядных теней. Знаешь, куколка, ночью тени похожи на облака, мы их видим, они нас окружают, только коснуться их не получается. Может быть ночь - это просто у нас в голове, как и весь этот мир. Ты же знаешь, мы не глазами видим, этот орган только искривляет для нас свет, а картинка возникает там, в черепной коробке, она возникает нервными импульсами и активированными участками мозга. Ты только представь, куколка, сколько всего мы не видим, если умеем воспринимать глазом оттенки и полутона всего только трех цветов? И что тут удивляться ограниченности чужого мира, если у нас у каждого он не отличается разнообразием.
Мой смех стелется бархатом, темнее глубокой ночи, слаще греха, мелодией безумной вселенной, что однажды себя осознала и не выдержала подобного груза. Я подхожу к Харли Квинн, мы стоим с ней рядом, девушка смотрит на далекий сверкающий город, а я смотрю на нее. Мой взгляд блуждает по белой коже, платиновым волосам с цветными кончиками, губам, растянутым в дурашливую улыбку, которая очень мало соответствует ее настоящему состоянию в этот момент, я смотрю на нее и совсем не скрываюсь. Я не из тех, кто прячет свой взгляд за пародией на приличия. Я всегда знаю чего хочу и всегда знаю что буду делать, во всяком случае если мне не хочется обратного. Я смотрю на Харлин Квинзель, как смотрят скульпторы на кусок мрамора или глины, когда шедевр еще не свершен, но в их голове возникли уже сотни образов того, каким он может стать. Я смотрю на Харли Квинн так, как художник на чистое полотно, где из красок только ровный охристый слой имприматуры. И никто не знает Что это за трепет, никто не знает из тех, кто никогда не творил шедевров. Этот момент, когда перед тобой чистый лист, простор для воображения и для вдохновения, но ты застываешь и смотришь, смотришь, смотришь, словно никак не решишься выбрать каким будет первый шаг. Ты знаешь что хочешь увидеть в итоге, но простор так велик, столько соблазнов выбрать иной результат, а перед тобой - все что угодно, осталось только взять кисть и начать. Но ты медлишь, ты выжидаешь и смотришь, представляя готовый шедевр, настоящее произведение подлинного искусства, а в голове целый хаос мыслей, опережающих друг друга, нарушающих порядок. Харлин Квинзель, скажи, ты когда-нибудь была для кого-нибудь мягкой глиной в руках? А хотела бы? О, не думаю, тебе ведь и так кажется что ты - совершенна, что невозможно быть лучше. Хочешь я покажу тебе, что даже в твоей сломанной головке может сломаться еще что-то очень важное. Что-то, что сейчас составляет картинку твоего безумного мира. Я могу поджечь твой мир и выкурить демонов оттуда, пустить по вентиляции ядовитый газ и заставить их заснуть, но, прости, я не знаю какими они проснутся тогда. И мой взгляд блуждает по Королеве Готэма, блуждает по ее коже и волосам, я не скрываю его, я не пытаюсь прикрыться оправданиями и отговорками. Вместо этого я тяну руку и дергаю Харли Квинн за волосы, дергаю и тяну за собой, чтобы подвести к самому краю, чтобы она почувствовала этот момент, словно раскаленное клеймо кожи коснулось. Я тяну ее за волосы и совсем не жалею. Может быть я так наказываю ее за.... нет, не действия, мысли, за мысли о том, что она может откусить мне губу или вырвать кусок кожи. Я наказываю ее за глупый вопрос и за то, что она посмела даже подумать о том, что я могу быть рад немножко поиграть с ней в "доктора и больного наоборот". Мне не нужны твои попытки провести психотерапию, девочка. Они не нужны мне так же, как и тебе не нужны были доктора, что пытались разобраться в корне твоих проблем.
Я дергаю Харли за волосы, тяну их назад, заставляя девушку отклониться, чуть ли не падая, но она лишь упирается головой в мое плечо и я склоняюсь к ней в ответ, шепчу прямо в маленькое аккуратное ушко.
- Скажи мне, Королева Готэма, что ты чувствуешь? Ты в Аркхэме, однажды ты может и покинешь его, а может и нет. Но пройдут годы, ты станешь еще одним безымянным психом, погребенным в дряхлой лечебнице. Тебя не станет, Королева Готэма, никто не вспомнит твои проделки, не посмеется над жестокими шалостями, но Аркхэм.... - Я тихо, почти завораживающе, бархатно и язвительно, смеюсь в аккуратное ушко и мое дыхание с тонким ароматом вишневых сигарет остывает на коже Харлин Квинзель. - Ненавистный, больной, уродливый Аркхэм, продолжит стоять. Он останется в памяти намного дольше тебя, Королева. Может появится новая, но Аркхэму уж точно не найдется замены. Каково это, каково это, скажи мне, чувствовать, что от тебя не останется ни-че-го? И дело ведь не в исторических документах. Даже в чужой голове  от тебя останется только угасающее эхо и со временем оно растает в ничто.
Моя хватка ослабевает, я отпускаю девушку и только глаза все еще следят за ней. В них черные бездны и тонкая горечь безумия. Но, знаешь, Арлекина, меня не держат под замком. Я безумец с меткой нормальности и могу творить что хочу, но все думают, что это не страшно, все думают, что я в порядке. Поэтому любые мои зверства встречают лишь понимание. Я - доктор, я знаю как лучше.
Ахахахаха!

Мы возвращается ровно через час и пятьдесят три минуты. Тогда, когда Стив уже не мог оторвать взгляд от часов и постоянно тарабанил пальцами по столу, то и дело думая плюнуть на мой приказ и уже начинать бить тревогу.
Мы возвращаемся за минуту до того, как нервы охранника всерьез начали бы сдавать. Я завожу Харли Квинн в ее камеру, снимаю ошейник и с тонкой улыбкой распутываю ремни ее смирительной рубашки. Мои руки точные, я делал так сотни и тысячи раз, сотни и тысячи раз я затягивал эти ремни еще туже, причиняя боль тем, кто был до Арлекины. Я причиню эту боль и тем, кто будет после нее. И совершенно без страха поворачиваюсь к девушке спиной, выходя из ее камеры. Говорят этот жест у многих вызывает гнев. Интересно, куколка, а что он вызвал у тебя?
В эту ночь я сплю спокойно и легко. Мне снится черно-белый мир, в котором расплываются цветные кляксы, в этом мире кто-то весело смеется и пытается взорвать Аркхэм. Я тоже смеюсь. Потому что старания неизвестного подрывателя - тщетны. Мир расплывается цветными кляксами и начинает наливаться кислотными оттенками, они выжигают черно-белую серость и я просыпаюсь, когда от пестрых цветов начинает болеть голова.
Дни вновь текут в своем привычном распорядке.
За неделю мы встречаемся с Харли еще несколько раз на терапиях в моем кабинете. Наши темы - довольно интересны, я не стремлюсь проводить нудные тесты из учебников и сверяться со справочниками. Я задаю вопросы, Харли на них отвечает, Харли спрашивает - я тоже отвечаю. Наши темы скользят где-то между личным и социальным, где-то между жестокостью и философией. Я смотрю на психопатку не так, как смотрят врачи, я вижу в ней собеседницу, собеседницу, на которую у меня огромные планы. И в моем взгляде скользит хаотичный блеск таинственных обещаний, но я не спешу их осуществлять. Знаете, время - это та еще зараза, а в Аркхэме оно и вовсе - Бог.
Мы проводим с Королевой Готэма терапии и они слабо похожи на те, что описаны в учебниках, на те, что описывают маститые психиатры, пытаясь вбить в головы учеников свои прописные истины. Иногда мы молчим, я позволяю Квинзель болтаться по своему кабинету, рассматривать безделушки и свои личные вещицы, иногда, ради смеха, я даже открываю те ящики и шкафчики, что ее интересуют больше всего. С легкой насмешкой смотрю за ее пытливыми любопытными глазами и носиком, что стремится вынюхать нечто интересненькое. Но, куколка не знает, все самое интересное у меня находится вовсе не в этом милом чистеньком кабинете. А еще иногда я молчу и просто заполняю свои документы и отчеты, сижу за столом и каллиграфическим почерком вывожу сухие данные о тех или иных вопросах, которые должен описывать, я пью свой любимый черный кофе, что приносит Элоиза и моя пепельница заполняется окурками. Я не злюсь, когда Арлекина заглядывает мне за плечо и читает что я пишу, я только поднимаю на нее голову, выгибаю бровь и шучу.
Мы смеемся. Да, иногда мы смеемся вместе. Я не испытываю комплексов от того, что нельзя веселиться вместе со своими пациентами, наоборот, я считаю это частью своей работы. С каждой улыбкой я знаю Харлин Квинзель все больше. А еще я знаю, что постепенно, может едва уловимо, но она тоже хочет чего-то большего. Ей становится мало терапий в кабинете и она хочет узнать что же будет дальше. Я улыбаюсь в ответ, бархатный смех плывет по Аркхэму, но ответ так и не даю. Если можно пытать человека не прикасаясь к нему, то сейчас именно такая стадия.
В пятницу у нас назначена новая встреча.
Но в пятницу до обеда пациентам разрешается гулять на сведем воздухе. Можно насладиться осенним воздухом, туманами и легким моросящим дождиком. Влажность и гниль желтой листвы под ногами. Окна моего кабинета, с отдернутыми светлыми шторами, выходят на внутренний дворик. Я заполняю бумаги, но краем глаз я вижу разноцветные кончики волос Харлин Квинзель, что гуляет на улице. Интересно, куколка, а ты смотришь в мои окна? Ты следишь за мной сейчас?
Я едва заметно улыбаюсь и заполняю отчет за месяц для глав.крысы, когда в мою дверь стучится Элоиза. По традиции медсестричка опять приносит мне кофе и я откладываю свою любимую перьевую ручку, чтобы немного с ней поговорить. Девушка краснеет и смущается сегодня намного больше обычного. Она долго мнет в руках свой платочек, потом не выдерживает и вскакивает с места. Будем считать это правилами хорошего тона, но я тоже поднимаюсь, обхожу стол и облокачиваюсь на него спиной, рассматривая то, как нервно вышагивает девушка по кабинету, собираясь с мыслями. Она то и дело останавливается, смотрит на меня, набирает в грудь воздух, но так и не решается ничего сказать, застывает, медленно выдыхает и вновь начинает метаться по комнате.
Через минуту я знаю все ее не озвученные предложения.
Через пять минут мне становится скучно за ней наблюдать.
Через десять я хочу сам подсказать ей как правильно пригласить меня на свидание. Но я только молчу, едва заметно улыбаюсь и создаю видимость того, что заинтересован невысказанными мыслями Элоизы и очень их жду. Я не смотрю, но я знаю. Где-то там, на улице, мелькают разноцветные кончики волос, мои шторы открыты, а из намытого уборщицами окна прекрасно видно все, что происходит в моем кабинете. И это похоже на извращение, но мне очень интересно знать, что думает сейчас Харлин Квинзель. Если честно, то это намного интереснее нервного расстройства Элоизы.
Я выжидаю еще пять минут, допиваю кофе и тихо вздыхаю. Мой взгляд останавливается на медсестре и ловит ее. Она замирает, я не слышу, но вижу, ее сердце пропускает удар.
А ведь она симпатичная...
Многие назовут ее красавицей, да и большая часть относительно разумных психов относятся к девушке очень доброжелательно. Она их не обижает, а страх..страх многих даже немного заводит.
Она красивая....
Вот только слишком бледная. Знаете, такие обычно серенькие мышки, таких берут в модели, потому что им подходят любые образы. Но у Элоизы очень красивые черты лица, выразительные глаза, плавный изгиб губ, тонкие крылышки носа. А вот волосы - русые, не яркие, Аркхэм их портит, а одежды всегда слишком скупые и закрытые.
Элоиза красивая, но из нее будто выпили цвет.
Когда я смотрю на нее, мне кажется мир погружается в черно-белые фильмы...
Я облокачиваюсь руками о стол за спиной, мои пальцы сжимаю столешницу и я говорю очень тихо, так, чтобы только влюбленная медсестричка смогла меня услышать. Мои губы почти не двигаются, мои глаза смотрят невыразительно и слишком спокойно.
- Поцелуй меня...
То ли просьба, то ли приказ.
Знаете, Элоиза - это кролик перед удавом.
Я смотрю на нее и она перестает метаться. Ее губы приоткрываются от удивления и радости, словно она сама не верит в происходящее. Девушка медленно подходит ко мне, она даже не моргает и почти не дышит. Я слежу за каждым ее движением, за ее выразительными глазами и я едва могу не кривиться от ее близости. Но когда Элоиза кладет свои ладони на мои плечи и приподнимается на цыпочки, я все-таки чуть склоняюсь вперед, чтобы ей было проще дотянуться до меня...

Через пару минут я вспоминаю что шторы открыты, отстраняюсь, выпутываясь из чужих рук так мягко, словно не желаю этого делать. Я задергиваю шторы, я говорю девушке о том, что у нас очень много работы. Ха. Это смешно.
Благодарю Элоизу за кофе.
А когда захлопывается дверь в мой кабинет, я сажусь в любимое кресло, беру перьевую ручку и закуриваю. Дым стелется по комнате, расплывается тонким ароматом табака и вишни.
Через двадцать пять минут закончится прогулка психов во дворе.
Через тридцать минут Харлин Квинзель приведут ко мне на терапию.
Это будет наша последняя терапия...в кабинете.

[NIC]James Malone[/NIC]
[AVA]http://s1.uploads.ru/D2W6l.gif[/AVA]
[SGN]
av by warm wind[/SGN]

Предчувствие встречи витает в воздухе тонким запахом табака и холодного моросящего дождя.
Я выдыхаю дым, я живу на сигаретах и кофеине. Так живет большая часть Готэма, да нет, так живет весь Готэм. Что уж говорить об Аркхэме? В нем все вредные привычки и пристрастия буквально концентрируются: пьющая охрана, врачи на таблетках, по выходным, когда нет смен и не надо возвращаться в больницу, травка - это то малое, что принимают в себя те, кто работает в психушке. Забавно. В какой-то степени мы все стремимся к саморазрушению. Одни для этого сходят с ума, другие выбирают куда более долгий путь, но сводится все к одному, не правда ли? Всё всегда сводится к одному. Где-то там, через пару дней, а может в далеком будущем, но нас заберет смерть, протянет свои когтистые скрюченные пальцы, облизнется и обнажит неровные ряды острых окровавленных зубов. Смерть посмотрит своими бездонными глазами-колодцами и они будут тем единственным, что мы запомним перед тем, как наши сердца перестанут биться.
"Вас тоже никто не вспомнит, доктор Джей."
Но хочу ли я того, чтобы обо мне кто-то вспомнил?
Нет, бесспорно, все мы слишком самолюбивы, амбициозны и зациклены на самих себе, чтобы не желать признания, не желать восхищенных глаз и рукоплесканий. Но, в самом деле, было ли в моей жизни что-то, что позволило бы мне сказать: "я хочу чтобы меня запомнили этим. Я хочу чтобы меня знали вот благодаря этому". Чему? Мои исследования никогда не обретут популярность. Если о них услышит широкая общественность, меня осудят и посадят в Аркхэм, а может и сразу на электрический стул. Пятьдесят шесть загубленных жизней во славу науки. А может просто самого себя? В угоду тайным желаниям, холодному равнодушию к чужой смерти и возбужденному трепету перед чужими муками. Я никогда не хотел славы своих исследований, для меня они были чем-то интимным, настолько личным, что я, как и всякий маньяк-убийца, не оставлял следов, скрупулезно и педантично запоминая каждый чужой крик боли только собственной головой, но уж никак не цифровыми носителями. Я хранил в памяти целые ворохи пожелтевших листов с досье на каждую свою жертву, я хранил в памяти фотографии их лиц "до и после меня", словно делил жизнь каждого на две совершенно неравноценные половинки. Одна из них - пустая и никчемная, другая - во благо мне и моим желаниям. Что в них было проку? Я приносил пользы обществу столько же, сколько ее приносит любой грязный бомж, что пьет воду из луж и ненавидит этот мир в любом его проявлении. О нет, мои исследования останутся целой бездной лишь для меня самого и только. Я не позволю этому эксперименту получить огласку, как никогда и не хотел прославить его, доказав всему миру какой талантливый доктор, этот Джеймс Мэлоун.
Так что же еще взять в пример?
Меня не вспомнят и пускай. Я не останусь в чужих умах красивой статьей в интернете или научно-популярном справочнике о выдающихся светилах психиатрии, может даже я и в Архэме не останусь хоть на малость значимой единицей. Пройдет год, другой, третий, имена на папках со списками сотрудников потускнеют и выцветут. Меня забудут и не останется и следа. Придет смерть и заберет, рано или поздно всех заберет. Пускай. Во мне ровно столько амбиций, что прославляться за счет чего-то я не хочу, разве что сам по себе, уникальностью собственной натуры, какой не видывал свет. Но тут, в дурке, таких уникальностей пруд пруди, их навалом и все они догнивают свой век в вонючих стенах, среди пыли и пауков. Так себе перспектива, она мне не нравится. И может работай мой мозг чуть иначе, я бы понял, что в мой разум не проникли бы слова Харлин Квинзель, если бы где-то очень глубоко они меня не затронули. А теперь странная струна где-то меж сердцем и разумом напряглась и нервно задрожала.
Никто не запомнит доктора Джеймса Мэлоуна. Не запомнит его. Ну тогда что же они запомнят?
Дым стелется по кабинету и наполняет табачными туманами воздух. Осень и дождь, горечь поцелуя на губах и привкус металла на языке. Целовать Элоизу - все равно что прикасаться к едва живой холодной скользкой рыбе. И чувствуешь жизнь, и знаешь что в твоих руках - живое существо, вот только склизкое оно и не нравится, а поцелуй этот - сплошная необходимость, всего лишь маленький эпизод, призванный развеять скуку.
"Я бы сказала, что вы — социопат. "
Да, Харлин, я - активный социопат. Вот тут ты точно права.
Я улыбаюсь людям прямо в глаза, они считают меня милым и обаятельным, попасть под мое очарование легко. Смотри, даже ты под него попала. Вот только мне плевать что скажут люди, если вдруг узнают правду. Иногда, возвращаясь в свои покои на верхних этажах Аркхэма, я размышлял как буду вести себя, если однажды сойду с ума окончательно и весь свет об этом узнает. Сменю свои чистые окна и ненавязчиво-аккуратный интерьер на тесную камеру с пуленепробиваемым стеклом, а потом начну улыбаться всякому, кто посмотрит на меня. И люди начнут шептаться, охрана и врачи грустно вздыхать. Вот, был прекрасный доктор Джей, а теперь только психопат, который оказывается истребил кучу народа. Будет ли мне не комфортно от их взглядов? Врядли. Скорее уж я буду смеяться все громче и заразительнее им прямо в лица. Да, милая, я - социопат. Чаще всего это означает полное пренебрежение чужим мнением, но пока я не спятил окончательно. Я цепляюсь за чужие взгляды, я улыбаюсь в ответ и все думают, что я в порядке. Я в порядке, Харлин, потому что мне хорошо, потому что я всем доволен, я чувствую себя чертовски легко и приятно там, где остальным хочется сдохнуть от тоски и безумия. И я в Аркхэме, но не взаперти. И самое забавное в том, что мое начальство в курсе того, что я здесь делаю. Не глав. крыса конечно, но те, кто над ним. Среди них тоже не мало больных социопатов, да к тому же фанатиков, им нравится мысль о том, что город можно очистить от психов, если просто пропустить ток им по головам, а затем выжечь абсолютно все мысли. Тогда подопытные становятся податливыми и тупыми роботами, исполнительными и не имеющими собственного мнения. Их разумное Я растворяется в электричестве и, может быть, в этом есть нечто поэтичное. Я могу сделать такое с тобой. Хочешь, Харли? Я буду очень мило улыбаться тебе при этом.
Ахахаха.
Дым плывет и сплетается в причудливые узоры. Вишня и дождь, весна и осень, слитые в одну погоду из холода и легкого дождя. Между весной и осенью намного больше общего, чем думают люди. И то и другое время дает нам ложные надежды. Весна на то, что скоро будет возрождение, а осень на то, что смерть еще не так уж и близко...
Я кидаю взгляд на часы, окурок тухнет в пепельнице и я откладываю свои отчеты. Меня ждет сеанс терапии и лживые насквозь улыбки, но впервые за долгое время мне по-настоящему нравится моя компания, ведь Харлин Квинзель слишком уникальная куколка, такими не набьешь дурки Америки под завязку, такие сохраняют ум даже при полном отсутствии разумности. И я улыбаюсь, улыбаюсь и смотрю в окно. В щелочку меж штор проникает тусклый серый свет. Скажи мне, Харли, что ты видела? Ты видела мой такой недавний спектакль для тебя? Он тебе понравился? Если честно, мне очень интересно что ты сделаешь, будешь ли злиться и капризничать на меня, захочешь ли стукнуть Элоизу? Я хочу увидеть твои эмоции, Королева Готэма, я хочу видеть то, что ты пока сама не желала бы мне показать. Я просто хочу знать насколько глубоко я уже проник в твою чокнутую головку и как прочно в ней обосновался.
Вот только все не так, как должно быть.
Шум за дверьми, крики и еще больший шум. Я слышу голос Харлин и это мне не нравится. Быстрым шагом я преодолеваю расстояние до источника шума, слышится дикий женский крик. Конечно я не успеваю. Кульминация проходит без меня. И я только смотрю на то, как четверо здоровых парней сжимают мою пациентку, а Дженни помогает Элоизе подняться, придерживая за плечи и талию. Арлекина шипит и рычит, она смотрит безумными злыми глазами и видит перед собой только свою жертву, свою цель, маленькую милую Элоизу, что так недавно была абсолютно счастлива. Она была счастлива там, где Харлин Квинзель тоже так нравилось улыбаться...
Мне смешно. Нет, правда, мне смешно. Я с трудом могу сдержать рвущийся наружу смех, жадный и лихорадочный блеск в глазах, улыбку хищного зверя, почуявшего желанную добычу. Ооо, детка, какое представление. Твоему пылу позавидуют самые яркие актрисы Голливуда, впрочем, такую страсть они, пожалуй, все же не смогут сыграть.
Я прислоняюсь к стене и смотрю на участников маленькой шекспировской драмы, едва заметно кривлю губы в легком отвращении, мои глаза смотрят холодно и равнодушно, осколки льда в глубине моих зрачков способны остудить пламя. Но, кажется, только не Харлин Квинзель.
- В медпункт. Обеих.
Оценить обстановку совсем не трудно, уже сейчас я могу сказать, что Элоиза получила минимум сотрясение, а моя пациентка... да что с ней станется? Уж явно от парочки ударов она не станет вменяемой, еще безумнее тоже не станет. Для того, чтобы пробудить ее жестокость и жажду убить понадобилась не парочка крепких санитаров, а всего лишь чрезмерное любопытство. И как долго она сдерживалась прежде, пытаясь строить из себя паиньку? Мне очень интересно, как часто Харлин Квинзель желала причинять боль, ударить меня, убить Элоизу и взорвать Аркхэм, день ото дня просиживая в своей клетке?
Я смотрю как девушек уводят, как Харли все еще пытается дернуться в сторону Элоизы, как та отшатывается прочь, расфокусированная и ничего не понимающая. В жизни не думал что увижу столь разных созданий в такой близости друг от друга. Я тихо смеюсь и засовываю руки в карманы своего халата, за моей спиной черная плесень. Я вдыхаю ее вместе с больничным воздухом, сыростью и сигаретами. Где-то в моей голове черной плесенью живет безумие. И мне очень интересно как долго я смогу его сдерживать?
- И как долго теперь проживет мисс Хартвуд, после того, как успела разозлить Харли Квинн?
Главврач подходит тихо. Он останавливается рядом и смотрит на коридор, по которому группа людей ведет двух девушек не поделивших одну единственную игрушку. Я пожимаю плечами и словно завороженный не могу отвести взгляд от дверей, за которыми скрываются люди.
- Надеюсь что долго. Но отпуск я бы все же ей дал. Желательно бессрочный.
Хмыкаю и поправляю свой халат. Глав. крыса смотрит на меня подозрительно и недовольно. Брось, думаешь я не знаю что ты бы хотел оказаться на моем месте? О, мой милый босс, тебе ведь нравятся хрупкие медсестрички? Скажи, ты уже предлагал нашей милой Элоизе повышение в должности и отпуск где-нибудь на островах, подальше от Аркхэма и всей этой дури, что вертится вокруг нас? Если предлагал, то думаю она тебя очень тактично послала. Жаль, не правда ли? Мы никогда не нужны тем, кого желаем, а царапаться за желаемое у нас не хватает сил. Доктор, доктор, посмотрите на Харли Квинн. Разве она не прекрасна? Я ничего ей не предлагал, ну да ей все равно. Такие девушки сами сотворят что угодно, а достигнут желаемого и ничто их не остановит. Понадобится, она лично накачает меня какой-нибудь жуткой отравой и спрячет подальше от всех. Не сказать что такие поступки чаруют женственностью, но все-таки что-то завораживающее в них есть.
Я тихо смеюсь и ухожу вслед за своими куколками.
Пожалуй я несколько переборщил с тем поцелуем, мне все меньше верится, что моя маленькая медсестричка сможет дождаться своего "долго и счастливо" в этом мире. Буду ли я скучать? Сомневаюсь. В крови бешеными бурлящими всплесками раздражение смешивается с азартом, дикое веселье с адреналином и мне нестерпимо сильно хочется остаться наедине со своей чокнутой пациенткой, да поговорить по душам. Как там говорят: "на чистоту"? Да, пожалуй именно так.
Я захожу в медпункт, когда Харли надежно привязана к койке ремнями, а рот ей кто-то предусмотрительно заткнул кляпом. Вот и правильно, один дьявол знает чего еще она успела наговорить, пока ее несли сюда, и что еще она наплетет, пока будет лежать в этой комнате. Я подхожу к постели Квинн и смотрю на нее несколько долгих мгновений, смотрю спокойно и холодно, так невыразительно, как смотрел и во время их детской потасовки в коридоре. Здесь до ужаса пахнет больничными препаратами и успокоительным, так, что даже зубы сводит. Удивительно откуда этот запах? Если честно, в дурке медпункт популярностью не пользуется. Врачи попадают сюда редко, охрана привыкла с укусами и мелкими порезами справляться самостоятельно, а больных сюда обычно не доставляют, уж им-то хорошее лечение светит крайне редко. И это ладно если сломают себе руку или ногу так, чтобы кости оголились и кровь залила весь пол, да разорутся дурными голосами уборщицы, вот тогда и повезут психов лечить тело, раз душа сломана окончательно. А остальное - не в счет. Но санитары все же выполнили мой приказ и не смели ослушаться. Кому какое дело, правда? Арлекина тут людей интересует не больше, чем кто-то другой, а врачи, распределив себе пациентов, в головную боль друг друга не лезут. Ну связался доктор Мэлоун с этой психанутой, пусть сам и разбирается, а остальные только плечами передернут, не желая даже вникать в чужие проблемы. Я кривлю губы в пародию на улыбку и дергаю шторку, чтобы отделить Королеву Готэма от ее главной "соперницы" и ухожу к Элоизе. Девушка сидит на постели, метрах в пяти от Харли и растерянно моргает. При виде меня она замирает на мгновение и начинает улыбаться. Если честно, улыбка выглядит жалко. Симпатичная медсестра становится похожа на побитую собаку, что льнет к хозяину и не знает что же ей с собой делать. У Элоизы обмотана голова и на затылке проступило небольшое красное пятно. Алый на белом смотрится чудаковатым тестом Роршаха, трудно отвести взгляд, но я умею притворяться, даже когда не особенно этого хочу.
Сотрясение и рана. Мне хочется присвистнуть. Не плохо ты приложила ее, детка, рука у тебя что надо.
Я сажусь на постель рядом с Элоизой и смотрю на девушку грустно, как-то до одури ласково. Она в ответ дергается ко мне, но так и не решается хоть что-то сделать.
- Прости, Элоиза. Кажется я не оценил в должной степени насколько Харлин Квинзель нравится считать меня своей собственностью.
- Джеймс, я...
- Тшшш.... - Девушка порывается что-то сказать, в ее глазах стоят слезы. О, милая, у нас ничего не получится. Теперь ты тоже это видишь? Тебя убьют, жестоко и страшно, только за то, что я приказал тебе меня поцеловать, а тебе это понравилось. Теперь пара счастливых минут могут прервать твою жизнь. Скажи, они стоили того, Элоиза, стоили? - Даже не смотря на юношеский максимализм, не думаю, что Я важнее твоей жизни. Ведь правда?
Девушка силится что-то сказать, но из ее глаз текут только слезы и ни одного связного слова. В глубине души Элоиза понимает, ради меня не стоит умирать. Сегодня ей было очень страшно, а как страшно может быть, если рядом не будет санитаров и охраны? Если будет только она и Харли Квинн? И будет ли стоить ее милый доктор Джей того, чтобы отдать за него жизнь? Девушка прощается со своим сердцем, но умирать ей все равно не хочется. И глупое сердце болит и жжется, слезы текут из глаз растопленным чувствами льдом. Но Элоиза не дура, она понимает. От ран душевных умереть намного труднее, чем от ран телесных. И жизнь у нее впереди и она одна, а вот симпатичных докторов еще будет навалом.
Я улыбаюсь. Я делаю вид что все понимаю. Но на самом деле я просто смотрю на глупенькую медсестричку и думаю о том, что она никогда не способна была бы умереть для меня. Она бы не смогла отдать за меня свою жизнь, а Харли Квинн, отчаянная безумная Харли Квинн, вот она, кажется, была способна и не на такое. Королева Готэма была одержимой, но только сегодня я увидел насколько. И я улыбаюсь, я смотрю понимающе и ласково, но во мне нет и капли сострадания и вины. Во мне азарт и интерес, раздражение и адреналин. Харли Квинн, милая, милая Харли Квинн, нам с тобой предстоит долгий разговор о том что такое хорошо и что такое плохо.
Я поднимаюсь с места, целую Элоизу в лоб и шепчу ей пожелания выздоровления. Девушка молчит, понуро опустив голову. Если она не окончательно погрязла в своих страданиях, то поймет, что ей стоит поехать домой и еще не скоро возвращаться в стены Архэма. Возможно вообще не возвращаться, пока в них находится Королева Готэма.
И только освободившись от Хардтвуд, я наконец возвращаюсь к своей больной куколке. Смотрю на нее, усмехаюсь и закатываю глаза, одними лишь жестами выражая все что я думаю о ее выходке. Мне интересно, а Харли гордится собой? Она сама-то довольна? Или действительно сейчас лишь сожалеет о том, что не успела добить Элоизу? Неужели такой малости, как поцелуй, хватает, чтобы желание убивать заставило ее повредить четверым охранникам их несчастные тушки заплывшие жиром и напороться на кучу пропущенных ударов?
Каталка на колесиках. Прокатимся?
Я берусь за поручни и везу Арлекину прочь из медпункта, я везу ее в свои настоящие владения, туда, где никто не услышит криков, где стены достаточно крепкие, чтобы еще долго впитывать чужую боль и не осыпаться от нее отсыревшей штукатуркой. Я везу Харлин Квинзель на прием и мои пальцы до побелевших костяшек сжимают поручни.
Четыре этажа вниз, лифт и гробовое молчание. Пустынный коридор и ни одного охранника. Почти все лампочки перегорели, а те, что еще "живы", мигают и шипят. Они не любят гостей, даже электричество здесь - безумно. Под ногами пробежала наглая крыса, что совсем не боится людей, где-то да провода выбили искру, сбиваясь с ровного тока, а с потолка на пол по капле течет вода. Кап...Кап... Заброшенный этаж Аркхэма, мои личные владения. Харли Квинн было интересно знают ли обо мне остальные? Так вот, кое-кто знает, иначе не видать бы мне этих темных коридоров, где каждый звук похож на чужую боль. Если честно, то тут мне милее всего. Тут обнажается страшная правда. Она не такая, как в том прилизанном кабинетике, где все пышет нормальностью и педантичностью вечно спокойного вежливого доктора. Она не такая, как наверху, где я предпочитаю спать, где вещи в беспорядке и комнаты похожи на типичные комнаты холостяка, которому совершенно некогда заниматься обустройством своего дома, а он предпочитает проводить сутки на любимой работе. Да-да, Харли, работа у меня самая что ни на есть - любимая, она не прекращается даже когда ты выходишь из поля моего зрения.
Я открываю двери своей лаборатории и нас встречает приглушенный ровный свет, операционный стол, приборы и капельницы, дикая смесь чудес инженерии и медицины. Тут тоже есть стол и кресло, но только одно, а все вокруг завалено бумагами. Еще тут чистая плитка на полу и стенах, новенькая, почти сверкающая даже в этом мягком свете, а кое где - кровь. Странно, в моей лаборатории кровь смотрится уместно, даже если бы она была тут повсюду. Впрочем, так тоже бывало.
Я оставляю каталку с Квинзель посреди просторной комнаты, рассеянно сбрасываю с себя халат, вытаскиваю сигареты и закуриваю. Сжав фильтр зубами, я методично закатываю рукава своей рубашки, расстегиваю верхнюю пуговицу, что изрядно надоела мне, сковывая шею, словно удавкой.
- Знаешь, куколка, не то чтобы мне не понравилось шоу, - я хмыкаю и снимаю с Квинзель кляп, - это мило и все такое, но ты опоздала на прием и очень повредила моим планам. А я не люблю когда что-то идет не так, как я хочу. И нет, дело не в адаптации, - я склоняюсь над Харли, кладу локти рядом с ее головой, а наши лица напротив друг друга, перевернутые, словно кто-то висит вниз головой. Я выдыхаю горький дым прямо в лицо девушки и по моим губам ползет ядовитая злая улыбка, кривая и ненормальная, как и я сам, но моя собеседница и так догадалась о том, что со мной что-то не в порядке. - Возможно дело только в контроле.
Я задумчиво провожу пальцем по лбу Харли, убираю прядь светлых волос с ее лба и пожимаю плечами. Дым, что прежде плыл и растворялся по свежему воздуху, теперь густым облаком окружает Арлекину и обступает ее, давит и туманит разум. Дым, казавшийся легким и ненавязчивым, вдруг стал тяжелым и густым.
- И я все думал как славно нам будет повеселиться вместе, ты же так хотела поиграть, но... Знаешь, куколка, сегодня не тот день.
Сигарета падает и я тушу ее ботинком. Медленно обхожу каталку и развязываю ремни, путы падают дохлыми змеями и больше не сдерживают Харли Квинн. Но я - страшнее пут. Я намного опаснее ремней, что могут сковать, но не станут душить. А я стану. Потому что хочу.
Сдергиваю девушку с койки, мои пальцы хватают ее за волосы и дергают назад. Это чем-то похоже на прошлый раз, там, на крыше, когда я так же впился в девушку и сжал ее пушистые пряди. Но тогда боль была слабым отголоском, напряжением где-то на кончиках пальцев, а сейчас...сейчас боль реальная, резкая, прошивающая насквозь, словно еще мгновение и волосы прямо вместе с кожей оторвутся от черепа. Ооо, мне почти хочется снять с Квинн скальп.
- Тебе известно, куколка, что с заигравшимися детками поздно проводить поучительные беседы? Иногда из них просто стоит вышибать дурь. Сомневаюсь что у кого-то получится выбить ее из тебя... Но пытаться всегда приятно, верно?
Я швыряю Харли в стену, со всей силы, не пытаясь сдержать рвущуюся наружу ярость. Она усиливается всякий раз, как я смотрю на девушку. Мне не нравится, мне до дикости не нравится, что она нарушила мои планы, что она разрушила такую прелестную, почти идеальную картинку наших будущих игр своей необузданной ревностью. Она все разрушила, она все сломала. И ее смех звенит у меня в ушах и вибрирует, подобно колоколам. Я ненавижу это чувство, мне не нравится то, что смех Арлекины в моей голове и мне уж точно не нравится как он сжимает мой разум удушливой волной подступающего безумия. Контроль - это то единственное, что я постиг в совершенстве, но он трещит по швам и ломается, он обнажает черную душу, бездну ярости, кровожадное чудовище, что разрывает грудную клетку и прорывается наружу, своими когтистыми лапами раздирая плоть.
Этого монстра ты хотела, Харли? Это ты хотела увидеть?
Девушка врезается в стенку, я хватаю ее за шею жесткими пальцами, сжимаю так, что на коже останутся темные пятна синяков. Но, знаете, в Аркхэме всем на это будет плевать. Ни одна жалоба от психа никогда еще не была удовлетворена.
Я дергаю девушку  вперед  и вниз, так, чтобы она упала на пол, разбивая локти до крови, оставляя на своем красивом теле синяки и ушибы. Дикая безумная кошка. Моя милая игрушка с жарким смехом. Чокнутая куколка, лишающая контроля. За одно только это я ее ненавижу. И моя ненависть куда сильнее страсти, хотя бы потому, что она ею питается.
Я придавливаю Арлекину к холодному полу, сажусь на ее бедра и зажимаю ее запястья в стальные тиски собственных пальцев. Завожу ее руки за голову, склоняюсь ближе, так, что наши лица на расстоянии несчастных сантиметров друг от друга. И мой голос меняется, из глаз, подернутых пеленой безумия, волной схлынула ярость, оставив искрящийся возбуждением соблазн.
О, куколка, ты искушаешь... Хотя бы тем, что до сих пор остаешься в живых.
Но мой голос оседает на коже Харли, жаркой волной он скользит по ее ресницам, по сладким губам, приоткрытым и пахнущим леденцами и кровью.
- Скажи мне, что ты почувствовала в тот момент? - Мой взгляд хаотично скользит по лицу девушки, мои руки сильнее сжимают ее и новые синяки причудливыми фиолетовыми цветами распускаются на бархатной коже.  Я слышал ты падала в кислоту, Харли. Скажи мне, как так вышло, что ты не стала похожа на уродливую старуху с гниющей заживо плотью? - Что ты чувствовала, когда увидела Элоизу и меня? Скажи, куколка, ты хотела быть на ее месте?
Я облизываю губы и смотрю на девушку жадно и зло. В моих словах насмешка и издевательство, пожар и обещания.
Еще пару лет назад я бы сказал, что мне стоит держаться от тебя подальше, тыковка. Еще пару лет назад я был куда как спокойнее, но сейчас последние барьеры падают и обнажается истина. Тебе она нравится? Это ее ты так хотела увидеть?

[NIC]James Malone[/NIC]
[AVA]http://s1.uploads.ru/D2W6l.gif[/AVA]
[SGN]
av by warm wind[/SGN]

Знаете, с каждым такое бывает, когда к чертям сносит все планки.
Сносит и остановиться уже невозможно. Ты движешься даже не по инерции, ты и сам бежишь вперед, еще больше подгоняешь себя, несешься с такой скоростью, что стоит только совершить одно неверное движение и быстрый бег превратится в падение кубарем прямо в бездну. И ты бежишь не в силах остановиться и замедлиться, потому что это тоже смерть. Все планки сносит, все барьеры позади. Есть дикие желания, совершенно безумные, животные, а больше - ничего. Как не следовать им? Дьявол уже не стоит за спиной, дьявол не скалит зубы во тьме и не нашептывает порочную тьму искушений. Дьявол уже прямо в сердце. Дьявол уже в голове. Он сжал своими лапами сердце, стиснул его и не дает сделать вздоха. Он держит разум в плену, но ты чувствуешь как он смотри на тебя спокойно, даже ласково. Он словно бы говорит тебе: "ты сам меня впустил. Сам." Знаете в чем главная особенность Дьявола? Он никогда не проигрывает. Он умеет ждать. И он ждал. Ждал меня долгие годы. Может быть с самого рождения. Следил из-за кустов алых роз, щурился на ярком солнце, скалился в кромешной тьме. Дьявол следовал повсюду, водил за ручку, рассказывал как поступать хорошо а как - плохо. Знаете, Дьявол умеет учить, но слушаться ты его не обязан. Я и не слушался. Я всегда был непослушным. Я шел наперекор, как идут все дети-оторвы, считая что их родители слишком мало понимают в этой жизни, а еще меньше понимают в своем импульсивном ребенке. Я пытался разобраться с проблемами в своей голове, но лишь перестал считать их своими проблемами. Скорее уж я начал считать свою собственную больную голову чьей-то еще болью и бедой. Дьявол смотрел и улыбался, он все понимал и не уговаривал. Он знал, к нему всегда приходят тогда, когда сопротивляться уже бесполезно. А я учился брать под контроль собственные желания. Я узнал как заменить свои мысли действиями, как не превратиться в вечно голодного монстра, что питается чужими смертями, но все это было бесполезно. Тяжело признавать тот факт, что годы потраченные на усилия так легко способны обернуться полным крахом. Так чувствует себя человек, что строил долгие-долгие месяцы карточный домик, прикасался к нему очень аккуратно, чтобы руки не дрожали дыхание задерживал, тысячи раз проверил себя на терпеливость, и вот, когда до завершения оставалась пара-тройка карт, он вдруг тихо выдыхает, пальцы предательски дергаются и весь карточный домик летит к чертям, осыпается неровной бесформенной грудой картонок на пол и собрать их заново в былое совершенство уже не возможно. И стоило остановиться раньше. Ведь лучшее - враг хорошего. Но как это - не доводить до совершенства, если осталось всего-то несколько карт? Из-за собственной самоуверенности все гибнет и ломается. Вот как я себя чувствовал, спустя годы жизни с собственным диагнозом. Кто считает что это легко? Подходите! Я разорву вам глотки прямо руками и буду смеяться не прекращая. Переучиться невозможно. Если безумие за спиной, если оно жадно и возбужденно дышит тебе в затылок, все что ты можешь - это делать вид, что не понимаешь Кто за твоей спиной. Но не чувствовать этого - невозможно.
Я знал. Дьявол живет у меня за спиной. Я знал, Дьявол за мной следит. И все что я мог - это улыбаться вежливо и спокойно, не замечать хищный взгляд черной твари и учиться сжимать руки в кулаки, пряча их в карманы, но не бить по чужим лицам, желая разбить и уничтожить кого-то, буквально первого встречного, просто так, просто потому что в твоей голове страшный диагноз, а безумие у тебя за спиной. Ведь никому этого не объяснить. Послушайте! У меня под кожей живут демоны, у меня в крови первородное зло, оно жалит и горит огнем, не относитесь ко мне как к больному, просто примите меня таким! Ха! "Таких" отправляют в Аркхэм или на электрический стул. "Таким" запрещают существовать. А я, как и все мои милые пациенты, очень даже хотел жить, унылого существования мне было мало. И потому я закуривал новую сигарету, лгал и притворялся. Активный социопат. Ха! Я - убийца. Но я добился того, чтобы убийства мои считались лечением. Забавно...
Еще вчера я считал, что если подкармливать понемногу безумного зверя, то его голод можно притупить. Оказывается если кормить безумного зверя, то он растет и становится все более голодным.
Харли Квинн - это последняя капля.
Не стоило с ней связываться. Стоило отвернуться и сморщиться, словно от вида гниющей на дороге кошки, которую прямо в жаркий полдень сбила машина. Пусть бы ее взял кто-то еще, а не я. Стоило сказать себе, что Королева Готэма - не моя проблема и завалиться спать. Но нет же, я сказал, что она - моя, а другие не стали перечить, мне вообще никто и никогда не перечит. Это тоже всегда радовало моего Дьявола.
И на что я рассчитывал? Уж никак не вылечить чокнутую психопатку. О чем я думал? Ну конечно же о себе. Я думал о том, что она меня развлечет, что это так весело, изучить изнутри и снаружи новую куколку, узнать какова она, когда открывается, увидеть горящий безумием взгляд и знать, что теперь ее одержимость завязана на мне. И что же? Добился, ничего не скажешь. Ее одержимость - это тоже снесенные планки, это тоже бег, который уже невозможно остановить. Я вижу в глазах Харлин Квинзель, теперь ее одержимость станет расти. Даже если мы никогда больше не встретимся, даже если ей будет заниматься другой доктор, а я уеду из Аркхэма, она все равно уже не выбросит меня из головы. И это - шестое чувство, интуиция, шепот безумия, но нет более ясной и правдивой истины, чем то, что мы уже связаны. Я чувствую ее дыхание на своей коже. Харлин Квинзель, как же это я так жестоко обманулся, что ты стала еще безумней чем прежде? Как же это я так жестоко обманулся, что позволил тебе толкнуть меня прямо в кипящую кислоту, прямо в дымящийся Ад? И что же теперь? Я могу вырвать твое сердце и остановить тебя. Но смогу ли я при этом остановить еще и себя самого? О, сомневаюсь.
Когда голодного зверя долго не кормят, он становится совершенно бешеным, он отгрызет себе лапу, причинит боль всему, что увидит своими, красными от прилившей крови, глазами, но уже не остановится. Острый нож в сердце или несколько пуль в голове прервут прыжок, но нет руки, которой можно спустить крючок. Знаете, зверь так голоден, что успеет отгрызть эту руку вместе с ножом или пушкой раньше, чем кто-то успеет надавить на спусковой крючок.
Надо было закрыть глаза, куколка. Надо было притвориться что тебя не существует и удержаться на грани, ведь я давно на ней балансирую. Но теперь я сорвался и лечу в пропасть. Ты летишь со мной. У тебя тоже нет выбора. Впрочем, ты летела в нее и до меня.
Плохо одно. Я не умею сдаваться.
Я рычу. Рычу и смеюсь.
Харли Квинн касается моих губ. Если укус можно назвать нежным, то это именно он. Ее кровь остается на моих губах, я слизываю ее, я перестаю улыбаться, только смотрю на девушку и думаю о том, что стоит ее убить прямо сейчас. Я могу. Всего-то нужно отклониться назад, схватить ее за шею, дернуть вверх, а потом резко вниз. Еще раз. И еще. А потом еще разок! Череп сломается, острые осколки костей вопьются в мозг и они вытекут из головы, совершенно уродливо растекутся по светлой плитке. Раз, другой, третий. Я буду бить, пока туман в голове не рассеется, пока Дьявол не перестанет смеяться и скалиться. Когда я очнусь, подо мной будет мертвое тело. Тело, которое будет мертво уже давно.
Планки сорваны. Границ больше нет. Если я оставлю в живых тебя, Харли Квинн, то сойду с ума. Если я убью тебя, то тоже сойду с ума. Так что же мне делать?
Я сдавливаю запястья Квинзель, я толкаюсь в ее бедра своими, просто так, просто чтобы она почувствовала болезненное возбуждение, сильное, жаркое. Я не умею смущаться. Смотри и чувствуй, Харли Квинн. Тебе же хотелось знать нравишься ли ты мне? О да, нравишься. Так, кажется, вполне красноречиво. Я ясно даю тебе это понять. Да, Харли Квинн. У тебя губы, сладкие и мне нравится когда ты подо мной. Если честно, думаю что именно здесь твое место. В моих руках, сжимающих тебя до синяков, прижатой моим телом, с возбуждением ощутимым даже сквозь ткани одежд. Мне нравится как ты дрожишь в ответ и улыбаешься, я чувствую как бешено стучит твое сердце.  А зрачки расширенные, черные, безумные  и жадные. Мы родились голодными, Харли Квинн? Как же так вышло?
Я тихо смеюсь.
Я не собираюсь целовать тебя в ответ, куколка.
Но я все же склоняюсь ниже, впитываю боль Королевы Готэма, которая идет от ее отравленной головы и прямо по телу. Зачем же так себя не жалеть, куколка? Аккуратнее надо быть, откидываясь на холодный пол.
Но от пелены боли, вспышками затопляющей глаза Арлекины, я чувствую себя слишком хорошо. Я даю это почувствовать Харли. Она хочет триумфа? Она хочет награды? Мне не жалко. Бери, забирай все. У меня нет ничего, кроме Дьявола, что сковал разум, кроме тела, так остро реагирующего на твою близость, а может еще и на твою боль и нездоровую одержимость.
- У нее губы нежные, будто пробуешь на вкус цветок и его лепестки меж твоих зубов.
Я тихо смеюсь, мое дыхание на коже Харли. Я склоняюсь к ней так низко, что чувствую на своих губах собственное дыхание, отраженное от ее губ. Оно смешивается с ее выдохом, переплетается, может это намного интимнее соприкосновения наших бедер, во всяком случае я ощущаю это именно так. Улыбаюсь тонкой улыбкой искусителя, поселившегося в моем разуме. Улыбаюсь и кусаю подбородок Квинзель, мои зубы скользят по ее коже, я сильнее сжимаю ее руки, словно стремлюсь нарушить кровообращение.
- Она вся нежная. Когда я обнимал ее, мне казалось что одно случайное движение,  и я могу ее сломать. Поэтому я обнимал ее очень и очень нежно, словно хрупкую бабочку.
Я смотрю в глаза Харли и с моих губ срывается смех, он похож на скрежет металла. Он издевательский и злой, он безумный и  веселый. Такой, словно все в этом мире меня забавляет, словно нет ничего, что может меня испугать. Наверное это правда. Потому что последние планки сорваны.
Ты спрашивала меня, куколка, чего я боюсь. Я боялся вот этого.
О нет, черно-белый мир меня пугает, я не хотел бы в нем оказаться. Но, знаешь, он невозможен. А мир, взорвавшийся красками - вполне. Я боялся того, что однажды проснусь и мир начнет искриться, вот прямо как сейчас, рядом с тобой. Я боялся что проснусь и пойму, что проиграл, только это уже не будет меня пугать. Меня больше не будет пугать то, что я проиграл схватку с собственной головой и теперь больше ничего меня не сдерживает, что теперь веселье и убийства, взрывы и пожары будут моим настоящим Именем. Я стану синонимом самых зверских ночных кошмаров и мне это понравится. Голодный зверь, которого я так старательно кормил, станет размером с адскую гончую, с разноцветного кислотного дракона, он захочет проглотить солнце и украсть луну с небосвода. Я боялся что проиграю и мне это понравится. Знаешь, куколка, я не проигрывал прежде, но сегодня мои планки сорвались и я сам выломал их с корнем. Я боялся этого момента и я боялся того, что когда он наступит, мне совсем не будет страшно. Мне будет просто очень-очень весело. Так вот, куколка, мне и правда весело.
И я смотрю в глаза Харли Квинн, а по комнате разносится тяжелым подавляющим эхом жуткий смех, так смеются те, кто очень любит шутить с сами дьяволом. И те, с кем дьяволу тоже нравится шутить. Я клацаю зубами у носика Квинзель, когда я начинаю говорить вновь, то мои губы едва касаются губ Харли. Это так интимно, не правда ли? Мы больше чем любовники, потому что ты слушаешь мою обнаженную душу, мой оголенный и искрящийся разум. Видишь искры - это еще только начало.
- Я чувствовал как она хочет мне принадлежать, как не способна сопротивляться. Я мог бы разложить ее прямо на столе, - мои губы касаются скулы Харли, я выдыхаю слова ей на ушко, нежно, ласково, едва слышно и с губ рвется глумливое рычание опасного бешеного зверя, - на том столе, где мы проводили наши терапии. На нашем столе. Тебе кажется что Элоиза неженка, но в тот момент я почувствовал, она бы оставила на мне следы своих ногтей так, что моя спина болела бы еще несколько дней. Я чувствовал, что для нее нет ничего важнее, чем стать моей безраздельно, абсолютно, так глубоко, как я только захочу, как я ей позволю.
Это власть, куколка. Это - контроль.
Я никогда не умел быть как все, мне никогда не было достаточно части чего-либо, я всегда хотел полного, абсолютного обладания. Я не хочу знать что ради меня смогут вытерпеть, потому что ради меня можно вытерпеть Все. Мне не интересно какие мысли живут в голове, в голове должны жить мысли только обо мне. Ты хочешь этого? Ты хочешь разменять собственную жизнь на подчинение, обменять свою свободу на мою власть. Куколка, я не просто собственник, я тот, кто одержим своей безраздельной властью. Меня не удовлетворит половина или большая часть, меня удовлетворит только Все до последней частички. Так ты хочешь этого? Потому что я тебя хочу.
Я хочу тебя так сильно, что пытать тебя своими словами, причиняя настоящую боль, несравнимую с физической, мне нравится  до помешательства, до тумана в голове и до безумия. Я делаю это только с тобой, никто другой не мог этим похвастаться. Ты представляешь? Сколько замученных загубленных жизней, мужчины и женщины, но ты в своем роде - первая.
Это смешно и мне весело. Возбуждение жидким раскаленным металлом, обжигающей лавой, прямо по телу, прямо по крови. До боли вжать собственные бедра в бедра Харли, чтобы она задохнулась от вспышек в глазах, чтобы она распахнула их так сильно, словно больше никогда не сможет закрыть.
Куколка, если целуешь, или если кусаешь, так делай это правильно.
Я хватаю Харлин за шею, грубо зажимаю пальцами ее челюсть, фиксируя голову и заставляя смотреть на меня, смотреть и не отводить глаз. Воздух в легкие поступает с трудом, девушка начинает задыхаться, а челюсть сводит от боли. Я впитываю ее эмоции, я поглощаю их больными безумными глазами, улыбаюсь приоткрыв рот, и тогда, когда девушка вот-вот готова по-настоящему начать задыхаться, я целую ее. Впервые по-настоящему целую, а не эти жалкие прикосновения губ, словно "ознакомительная программа". Я целую ее и дарю ей глоток воздуха из собственных легких, я целую ее и кусаю, прикусываю нежные губы так сильно, что кровь из ее разбитой губы начинает течь тоненькой струйкой по подбородку. Слизываю кровь языком, давлю на шею Харли, заставляя ее выдохнуть и выпиваю ее вздох. Целовать надо так, чтобы в голове не осталось мыслей, чтобы дыхания больше не было и разум отчаянно хватался за выживание лишь благодаря чужим губам и их дыханию. Целовать надо так, чтобы сердце в груди болезненно ныло, чтобы тело больше не подчинялось и не слушалось, плавилось в моих руках. А если кусаешь, так чтобы до крови, чтобы до боли и до помутненного рассудка, способного думать лишь о том, как еще ближе стать, как слиться воедино. Поцелуи должны быть такими, чтобы я знал наверняка - без меня ты умрешь, куколка.
Я отрываюсь от губ Харли, смотрю на нее алчными глазами в лихорадке. Дыхание сбитое, пальцы онемели, сжимая слишком сильно тонкие запястья.
- Когда ты напала, я захотел тебя ударить. Когда я увидел тебя в руках этих безмозглых охранников, мне казалось я не сдержусь. Я прострелю им головы, а потом ударю тебя в живот, чтобы наказать за твою глупость. Я был с тобой ласков, куколка, я разрешил тебя гулять на улице, я забирал тебя из камеры и развязывал твои ручки. Ты отплатила мне черной неблагодарностью. Ты нарушила все мои планы. - Я цокаю языком и качаю головой, словно разочарованный родитель, чей ребенок совершил столь идиотский и глупый поступок, что у него просто не осталось сил и слов, чтобы хоть что-то сделать или сказать. - Когда я увидел что кто-то другой ударил тебя, я едва смог не устроить посреди коридора такую жестокую расправу, что мне бы позавидовали все местные психи. Какого черта ты позволила им это, куколка?
И я отпускаю руки Харли. Злость новой волной окутывает мой разум. Нет такого наказания, нет такой пытки над Квинн, что способна меня удовлетворить. Я бью ее по щеке наотмашь, дергаю к себе и вновь целую, кусаю, мои зубы вцепляются в покрасневшие сладкие губы и я тут же нежно слизываю с них кровь, ласково прикасаюсь. О, так не касаются даже самых прозрачных крыльев бабочки.
Поцелуй прерывается за мгновение, резко, неожиданно. Я просто отталкиваю от себя Харлин и поднимаюсь с пола. Мне кажется меня шатает. Мне кажется мой разум совершенно потерялся в собственных лабиринтах, но на самом деле я двигаюсь как прежде четко и мой шаг  как и прежде ровный. Я прохожу к своему халату, нахожу в нем сигареты и закуриваю. В мелькнувшем отражении зеркала вижу свои губы в крови, кровь остается и на фильтре сигареты, когда я выдыхаю дым.
Знаешь, куколка, может быть никогда на свете я тебя не прощу за твои глупые поступки. Может теперь ты вечно будешь расплачиваться за них. Ты пробудила безумие, оно гораздо более ядовито, чем этот табачный дым. А еще мое безумие не знает границ.
Куколка, ты совершила много зла в Готэме. Но кажется только сегодня ты сотворила что-то по-настоящему непоправимое.

Отредактировано Joker (2016-10-21 07:39:12)

[NIC]James Malone[/NIC]
[AVA]http://s1.uploads.ru/D2W6l.gif[/AVA]
[SGN]
av by warm wind[/SGN]

Душная маленькая комната, тусклый свет и кругом гуляют черные тени.
Знаете, такие комнаты обычно в старых фильмах, где рассказывают про продажных копов и тяжелые долгие допросы, такие же нудные и скучные, как нуарные фильмы, в которых они проходят. В таких комнатах всегда стекло-зеркало во всю стену, лампа, что свисает с потолка прямо над столом, чтобы освещать только тех, кто сидит рядом, она должна нещадно давить своим холодным светом на преступника и прятать в легких полутенях того детектива, что его допрашивает. Еще где-то кто-то должен стоять с пушкой в руках, чтобы застрелить преступника в любой момент, а по комнате должен плыть запах паршивого дешевого кофе с пережаренными зернами, которое отдают на языке горечью. Кофе должен быть крепким и слишком сладким, чтобы сводило зубы и срочно хотелось запить эту дрянь простой водой.
В душной маленькой комнате с тусклым светом, одинокой лампочкой и двумя металлическими стульями не хватало только одного - наручников. Странно. Ведь я действительно чувствовал себя преступником. И это странное ощущение, но мне все равно.
Я курю. Дым плывет по комнате. Я спокоен. У меня щека исполосована мелкой крошкой разбитого зеркала, только пару часов назад с меня сняли повязку с головы. Знаете, в какой-то момент врачи боялись, что я могу потерять зрение. Не знаю как так била Квинн, но я чуть было не лишился зрения. В моей голове что-то повредилось. И врачи долго смотрели на снимки моей черепушки, пытаясь понять точно ли все в порядке. Глаза у них были обеспокоенные, но они ничего не говорили. У нас очень любят пугать, такое черное чувство юмора. И тут уж не важно: свой ты или чужой, играть на нервах своих пациентов - это маленький профессиональный спорт. Но я не волновался. Мне было все равно. Даже если бы я потерял зрение. Мне было все равно. Есть хорошее слово, что объясняет все. Это слово - апатия.
- Доктор Мэлоун, - привлекает мое внимание хриплый голос человека напротив, - напомните мне основные правила психиатров в Аркхэме.
Я стряхиваю пепел и тихо хмыкаю. Прикрываю глаза, когда делаю новую затяжку, чтобы дым не попал в больные глаза.
Знаете, не смотря на то, что мне сказали со мной все в порядке и осталось только потихоньку выздоравливать, мне кажется мои врачи ошиблись. У меня сердце бьется не в такт, я слышу как кровь бежит по венам, очень громко, она почти шумит. Этот шум постоянно не дает мне спать, звенит где-то на периферии, шепчет что-то. Знаете, мне кажется я начинаю в него вслушаться. Это явно не очень хорошо. Мозг социопатов - вещь крайне хрупкая, я это знаю точно. Одно маленькое потрясение  и картина мира больше не встанет на место. Мозг, словно коробка, которую кто-то потряс, чтобы понять что же там, внутри, он начинает меняться, там кто-то все разбросал и перевернул. Теперь там хаос. Мне кажется я не могу собрать его так же, как и было, если честно, то я совсем-совсем не помню где и что лежало. Но...знаете, я умею притворяться.
Дым летит к потолку, кружится в свете тусклой лампы, я склоняю голову к плечу и едва заметно улыбаюсь.
Какие правила вас интересуют? Официальные или нет?
- Не тащить домой то, что происходит на работе. - Возвращаясь туда, где на вас больше нет больничного халата, пропахшего чужим безумием и страданием, не стоит рассказывать об этом остальным, не говорите домашним что произошло за день, постарайтесь вообще выкидывать из головы все, что связано с работой. Но, знаете, я живу в Аркхэме пять на семь, когда я возвращаюсь домой, в свои комнаты на чердаке, я все еще не покидаю Аркхэм. Забавно, да?  - Не навреди. Наши пациенты неизлечимы. Все что мы можем - это не искалечить их еще больше, стараясь привести их просто в спокойное расположение духа. - Кривлю губы и делаю глубокую затяжку, дым плывет по комнате, у меня на языке горчит привкус табака и вишни, но сигарету я все равно не бросаю. Когда я курю, я не думаю о шуме в своей голове. Иногда он смеется. Но об этом я вам не расскажу. А еще.. А еще у меня и правда болят глаза. Это ужасно, когда я смотрю в зеркало, я вижу как они покраснели. Как проступила сеточка вен и капилляров, как вздулись сосуды под тонкой кожей. Если бы вы не проверяли мою кровь на все возможные наркотические вещества, то подумали бы что я наркоман со стажем. Но у меня другие наркотики, я вообще весь другой. Я вру вам в глаза. Но мы оба знаем, мое правило в Аркхэме очень далеко от великого принципа "не навреди". Я тихо вздыхаю и добавляю то, что так интересует моего милого собеседника, укутанного в полумрак. - И нельзя иметь к пациенту эмоциональную привязку.
Вы же на это намекаете на это, не так ли? Вы думаете Харли Квинн сбежала потому что я ей позволил? Ошибаетесь.
Злость горчит на языке табаком. Дым под потолком. Я тушу сигарету в пепельнице. Мой друг, ты знаешь что я еще не отошел от своей комы длиной в два часа тридцать четыре минуты и двенадцать секунд? Мне пока нельзя так долго сидеть в этом душном сыром помещении и чувствовать запах вашего паршивого кофе. Кофе и вишня хреново сочетаются сегодня, но это же не значит что мне надо бросить курить, верно? Я смеюсь. Я смеюсь в своей голове, но на моем лице не отражается и тени эмоций. Лицо спокойное, глаза - стена льда. Вы знаете что есть целое направление в психологии, занимающееся распознаванием лжи по лицу человека? Так вот, я об этом знаю. Социопаты умеют обманывать так, чтобы это не смогли распознать.
- Как вы считаете, у вас была к пациенту Харлин Квинзель эмоциональная привязка? И если нет, то как вы объясните почему ей удалось сбежать?
Я качаю головой, морщусь и пожимаю плечами.
- Нет. Никаких привязок. Это был эксперимент с превышением полномочий. - Я кривлюсь и по мне видно, мне не нравится то что я говорю, раскаяние читается на лице кислым недозрелым лимоном, - Неудачный эксперимент.
- Вы работаете в Аркхэме.
Мой собеседник напоминает очень дипломатично, словно не хочет меня обидеть. Ооо, в его словах и так заключена вся суть. И тут не надо распинаться долго и нудно, кидаться цитатами и выдержками из давно подписанных соглашений и договоров. Я не в обычной дурке, я в Аркхэме. Это уже само по себе приговор.
Пожимаю плечами, безэмоционально и отстранено смотрю на зеркало, в темноте оно горит тусклой лампой и моими больными глазами. Голос тихий, хриплый и до ужаса безразличный. У моего допроса есть эмоция. Ее имя - апатия.
- Могу перестать...
Но давать перестать мне никто не собирается.
Я - хороший доктор. Даже глав.крыса это признает.
Он скрипит зубами, он гневно сжимает кулаки и его глаза сверкают яростью.
Ему бы меня уволить, выгнать из лечебницы, желательно дав пинок под зад и запретив практику по всей Америке, но он не может. Я - хороший доктор, я тот, над кем у него нет власти, я - тот, кто смотрит на него и ему чудится небрежная насмешка в глубине зеленых глаз. Я дал сбежать Харли Квинн. Но я был не первым, после кого она оставила пепел и кровь в Аркхэме. Зато я был первым, кто остался в живых, после того как побывал с ней в такой опасной близости, после того, как издевался и бил ее. А это - тоже показатель. Глав. крыса смотрит на меня и молчит. Ему кажется, что я забираю у него все по кусочку. Его Аркхэм, его амбиции, его женщину, что была его только в мыслях, я даже забираю его славу и статус. Меня все еще любят, а его не любили никогда. Вокруг меня бегают медсестры и носят горячий кофе, такой, как я люблю. Даже уборщицы, и те не перестали намывать окна в моем кабинете, ко мне в палату приносили цветы, словно я изнеженная барышня, все желали скорейшего выздоровления. Доктор Джей - его проклятие. Я смеюсь когда думаю об этом. Мне нравится быть чьим-то проклятием. Это позволяет не думать о том, что Харли Кинн сбежала от меня.
- Брось, - как-то говорит доктор Абрамс, лечивший Квинзель до меня. След этого лечения у него на лице смазанным уродливым шрамом. - Не ты первый, не ты последний, от кого она сбежала. Скажи спасибо что отделался так легко.
Мы сидим за столиком в местной столовой, пьем чай с лимоном, вернее лимон у меня, у Абрамса - коньяк. Отвратительное сочетание, но я бы тоже сейчас не отказался. Едва видимо передергиваю плечами.
Не я первый и не я последний. Но все должно было быть не так. Все должно было быть по-другому. И от того, что даже у меня, оказывается, были иллюзии, почему-то тошно. Я злюсь и смеюсь у себя в голове. Если бы была возможность, я бы убил Квинзель тогда, я бы не стал ее целовать, не стал бы говорить с ней. Я всадил бы нож прямо ей в глотку, заставил бы проглотить лезвие и смотрел бы как течет густая бордовая кровь. Я бы проломил ее голову руками прямо об пол и хохотал, пока ее мозги постепенно расплывались по моему сияющему кафелю.
Не я первый и не я последний. Но я думал иначе прежде.
Не я первый и не я последний. Все должно было быть не так.
Но я  переселяюсь в Аркхэм и брожу ночами по его коридорам. У меня новый "главный" пациент. Убийца Крок. Миленько, да? Мне все еще продолжают доверять самые опасные случаи. Отчасти потому, что больше никто не осмеливается. Мне бы отдали и Бумеранга, но он тоже сбежал и никто не знает как. Это забавно. Потому что я сдержал слово, которое дал ему как шутку. Я помог ему освободить койку в дурке. Пока охрана отвлеклась на Харлин, я, после отключки, выбрался на второй уровень, он был почти пуст, кто-то сломал несколько камер видеонаблюдения, я освободил всех, чьи комнаты были по правую сторону. Психи выбрались на свободу, их переловили очень быстро, ведь в здании были копы. Они не поймали только двоих: Харкнесса, которому я показал другой путь, обходной, а еще старичка Салли, что просто выбросился в окно, наконец сотворив то, чего желал больше всего - сдохнув. Перед тем, как Харкнесс сбежал, он сильно ударил меня по виску, создавая видимость противостояния. После его удара я и впал в кому, прямо по дороге на машине скорой помощи, что везла меня в центральную готэмскую.  Знаете что я могу сказать? Кома - это не темный коридор в конце которого яркий белый свет. Кома - это разноцветные кислотный пятна и смех. Мне казалось, что когда врачи боролись за мою собственную жизнь, я дьявольски хохотал и никак не мог остановиться. Мозг обманывал меня, я все слышал и чувствовал, словно просто спал, только перед глазами были цветастые пятна, а горло драло от металлического смеха. Бред это все, те кто в коме не смеются, но иллюзия была такой реальной...
За полосой больничного потолка, цветов и пожеланий выздоравливать поскорее, наступила привычная рабочая неделя. Все тот же Аркхэм, все те же пациенты, меняются лица, список заболеваний - нет. С Кроком, как бы не злился глав.крыса, мы тоже нашли общий язык. Он не бывал в моем кабинете, его не выпускали из камеры вообще, но я сидел на полу возле его стекла и мы говорили, смеялись и обсуждали его преступления. Знаете, а Кроку и правда нравилось о них рассказывать, хоть все и были уверены что он молчун. О, люди просто не знали как разговорить красавчика. Он рассказывал мне о Бэтмене, об убийствах и еще об ихтиозе. Я шутил, что он вырос в бедности, а я в богатстве, но мы оба оказались в Аркхэме и в отличии от меня, ему для этого не приходится впахивать сутки напролет. Специфическое чувство юмора, врожденный талант и харизма, а может просто безумие, что поселилось в моей голове и теперь все более явно давало о себе знать, это то, что, видно, помогло найти нам общий язык. Крок был опасен, на него не давали разрешения поиграться с ним в лаборатории. Я и не хотел. Почему-то стены своего любимого подвального кабинета теперь казались мне отвратительными и ненавистными. Если бы я для кого и сделал исключение, так это только для глав.крысы, но он не стремился прийти ко мне в гости и опробовать мои игрушки. Жаль.
И я отвлекаюсь на работу. Я сплю еще меньше чем прежде, я улыбаюсь еще слаще чем прежде. Все говорят, что я выгляжу иначе, словно присутствие Харли Квинн не шло мне на пользу. Она исчезла - и я похорошел, стал спокойнее. Глупые люди. Их так просто обмануть. Мои пальцы дрожат от желания схватить револьвер и всех перестрелять. Я  едва сдерживаю безумный смех, мне стало трудно сосредоточить свое внимание на словах своих коллег. Они все стали казаться мне еще более унылыми и нудными чем прежде. Ночи пусты. Они - среди моих психов, с ними мне лучше. Ночами я стараюсь не спать. Потому что вспоминаю Ее. Вспоминаю и ненавижу. 
За месяц я лишь один раз выбираюсь из Аркхэма и то лишь для того, чтобы снять все деньги со своих счетов. Не знаю зачем, просто почему-то делаю это. Уличный мальчишка, что продает газеты, пытается всучить мне одну из них с броским заголовком о том, как Харли Квинн вновь буянит в Готэме, о том, как Королева вновь резвится в черте своих владений. Я сжимаю кулаки и с ласковой улыбкой говорю, что мне ничего не нужно. Находиться в городе мне противно. Я не хочу делить с Квинзель ее территорию. Это она распахнула двери моему безумию, это она сбежала, это она ударила зеркалом по моему разуму, но главное по моему эго. О да, она зацепила не только мой разум, она зацепила всю мою суть и от этого мне противно. На социопатов люди так не влияют, но кажется я схожу с ума....
И я не знаю готэмских новостей, я коротаю время с Кроком и остальными своими пациентами, поэтому когда Харли Квинн вновь попадает в Аркхэм, мир для меня не совершает ни единого кульбита. И я тщательно игнорирую возбужденные шепотки в столовой от того, что Арлекина вновь в дурке. Я игнорирую сплетни о том, почему она вновь здесь, как и о том, что Королева слишком просто распрощалась со своей короной ради "внеочередного отдыха на личном курорте".
Иди к черту, Харли Квинн.
Просто отвянь, я пью кофе.
И мне, конечно, предлагают взять знакомую пациентку. Я смотрю холодно и спокойно, улыбаюсь очень понимающе и немного грустно. Я отказываюсь. Я говорю о том, что разочарован в своей методике и более не хочу заниматься Квинзель. Пусть ее возьмет еще кто-то. К моим словам относятся с пониманием. Потому что не все оставались в коме после стычки с Квинн, не все оставались в живых после встречи с Квинн.
И дни текут один за другим. Я тщательно убеждаю себя в том, что моя жизнь не изменилась. Что мой контроль возвращается. Постепенно, шаг за шагом, я вылечу себя. Но я лгу. И ложь моих мыслей не перебить ароматным крепким кофе.

День, другой, третий. Сегодня пятница или вторник?
Доктор Абрамс мнется, когда заходит ко мне в кабинет. Я разбираю бумаги. Он садится в кресло, мнется, ерзает и молчит. Просит у меня сигарету, закуривает нервно и бросает исподлобья взгляды на мои руки, на то, как я записываю что-то в своих отчетах, как массирую пальцами висок, который опять простреливает боль. Эти мигрени меня доконают. Однажды я сорвусь и начну убивать. Мне кажется это единственное лекарство от зудящего шума в ушах. Мне просто стоит заменить смех в моей голове хохотом в реальности. Мне кажется, если я передам свою боль другим, то моя растворится...
Мысли - странные. Я бросаю взгляд на Абрамса, кривлю губы, вздыхаю и кладу ручку, откидываюсь в кресло, я слушаю.
- Джеймс, - вяло и неохотно бурчит мой коллега. Он знает, со мной не стоит говорить на темы, на которые я не хочу говорить, но Харли Квинн доконала и его. Он не знает кого бояться больше и решает что лучше бояться Арлекину. Зря. - Я понимаю, вы не хотите брать Харлин Квинзель назад. Тот инцидент еще очень свеж в вашей памяти, но, поверьте, вы не единственный, кто не смог удержать ее в стенах Аркхэма...
Подход не верный. Прогиб не засчитан. Я кривлюсь, словно от зубной боли, едва приподнимаюсь в кресле, все мои  движения указывают на то, что разговор окончен. Абрамс стремится реанимировать себя. Он поспешно подается навстречу, кладет руки на стол, смотрит умоляюще. Я падаю назад.
- Она требует именно вас. Сами посудите, несмотря на побег. Все же видели прогресс, Джеймс! Харлин Квинзель  в свой прошлый раз была куда спокойнее, говорила почти вежливо, не устраивала потасовок... да она почти примерной была! Можно много говорить, но ведь это ваше влияние, Джеймс. Ваше! - Абрамс всплескивает руками. У него страх в глазах. Я смотрю в окно. Я закуриваю и молчу. - Она отказывается идти на контакт, угрожает персоналу, санитарам страшно к ней приближаться. Я боюсь делать прогнозы, но мне кажется она близка от того, чтобы убить кого-то.
Я не смотрю на коллегу. Под "кого-то" он подразумевает себя.
Стряхиваю пепел в пепельницу, выдыхаю дым и мои пальцы путается в своих волосах. Я говорю сквозь стиснутые зубы, зло и  тихо.
- Завтра, в 14.30. Одна консультация. Харли Квнн теперь ваша головная боль, коллега.
Абрамс уходит. Я разбиваю пепельницу о стену. На моем идеальном полу остается черно-серая крупная пыль. В моем идеальном мире черная плесень.
Мне интересно, если я не буду убирать осколки, если не стану стирать пепел, то сможет ли он однажды разрастись по всему моему кабинету?
Проверить не получается. На следующий день у меня в кабинете вновь - идеальная чистота и порядок. Я ловлю себя на мысли, что он меня бесит больше чем обычно. И когда в кабинет заводят Харли Квинн, я уже порядком раздражен. Курю, закинув ноги на край стола, развернув кресло к окну и выдыхаю дым в сторону открытой форточки. Девушка слаба, на ней маска. Я поворачиваю голову и рассматриваю ее. Но смотреть тут не на что.
- Боги, да снимите с нее эту уродливую маску! Вы что, думаете у нее сейчас хватит сил сопротивляться?
Охранник опасливо подходит, быстро стягивает маску и оставляет на столе. Я насмешливо кривлю губы. Он делает это так, будто надеется что потом я сам нацеплю ее на девушку. Нас оставляют наедине и в комнате царит молчание. Мой взгляд блуждает по лицу Королевы Готэм-сити. Я не хочу на нее смотреть, но все же не могу отвести холодного прямого взгляда. У меня лед стеной, у меня руки уже не дрожат так, как в первые дни в больнице. Но, знаешь, это не делает меня радостным. Это не делает меня счастливым.
Арлекина едва улыбается. Она на износе. Бледная, похожая на сухой пергамент, кожа, синяки под глазами, губы без цвета. Она напоминает скелет. И куда только делся задорный блеск глаз?
Между нами молчание. Тишина, которую можно разрезать острой бритвой. Так наверное чувствуют себя любовники, у которых был прекрасный, просто завораживающий, период флирта, а потом всего одна ночь вместе. Ночь, которая все испоганила. И вот, теперь они сидят и не знают что друг другу сказать. Момент испорчен, а ведь все по-началу казалось таким идеальным, все начиналось так прекрасно...
Между нами было так.
Нет. Не так. Много больше. Мы были больше чем любовники, потому что я впервые открывал кому-то свой разум.
Знаете что делает уточка, когда ей рассказывают о том, что доктор Джей поверил Харли Квинн?
Она говорит: "Зря! Зря!"
На моем языке горечь. Ее не перебить табаком и кофе. У меня внутри - кислотная горечь. Куколка, ты разочаровала меня так, как никто другой...
Тушу сигарету в пепельнице, убираю ноги со столам и поворачиваю кресло к Харли. У меня опять блокнот и перьевая ручка. Их я тоже ненавижу. Моей ненависти хватит, чтобы затопить твое Королевство, куколка.
- Харлин, скажите, почему вы отказываетесь идти на контакт с доктором Абрамсом? Он крайне квалифицированный специалист, я многому научился у него, когда пришел в Аркхэм.
Мои слова - пустые. Я вновь что-то пишу в своем блокнотике. Это чем-то напоминает нашу первую встречу. Вот только теперь все не так.
- Я оставлю ему свои рекомендации и буду настаивать чтобы вам больше не надевали эту маску. - Я тихо вздыхаю, провожу пальцами по своему виску и обращаюсь к блокноту у себя на коленях. - И вас прошу больше не пренебрегать своим здоровьем. Такая диета негативно сказывается на вашем состоянии.
Я кривлю губы в пародию на улыбку. Я вновь рисую. Но теперь совсем не так.
Линии точные, четкие, как и прежде, но на них совсем другая Харли Квинн. Она не улыбается, она не флиртует с теми, кто смотрит на лист бумаги. Теперь Харли Квинн мертва, у нее широко распахнуты пустые глаза, у нее рассечено горло и лужа чернильной крови под головой, волосы плывут в ней подобно белым кляксам. В глотке торчит острая бритва, с губ стекает капля крови. Ты хотела меня видеть, Харли Квинн? А вот я тебя видеть совсем не хочу!
Вздыхаю и смотрю на Арлекину.
Зачем ты так с собой, куколка? Неужели из-за меня? Хотела произвести впечатление? Удивить и восхитить меня своими синяками под глазами и видом умирающего больного? Ты вообще в курсе, что когда хотят понравиться, то несколько иначе поступают? Или ты хотела вызвать мою жалость? Знаешь, у тебя было бы больше шансов, если бы ты осталась в Аркхэме тогда. Я ведь все для себя решил тогда. Я не хотел препарировать твой мозг, я не хотел тебя ломать. В глубине души я считал тебя восхитительной, я считал что ты и так такая, какой должна быть и не нуждаешься в том, чтобы кто-то тебя переделывал. Пускай даже этот кто-то я сам. Мне нравилось видеть тебя с улыбкой, мне нравился твой смех, я чувствовал болезненное возбуждение, когда прикасался к тебе, когда ты стояла у меня за плечом. Да, меня возбуждала мысль причинить тебе боль, я представлял как твои глаза будут сверкать, когда электричество пронзит током твой разум. Но, знаешь... я бы не сделал ничего, чтобы сломало тебя по-настоящему. Брось, куколка, мы оба знаем, в моих руках тебе находиться понравилось бы...
- Пара вопросов и я вас не стану больше мучить. - Кидаю взгляд на часы и кривлю губы в пародию на улыбку. Ты считаешь что из меня вышли все мои манеры, куколка? О, уверяю, это не так. Видишь? Это - зверь, он крайне опасен, теперь он скалится на все почти открыто, ему нравится видеть Боль. Кстати твою тоже. Он - монстр, чудовище, которого ты помогла вытянуть наружу. У этого чудовища нет жалости и сострадания, ему плевать на твои чувства, Харли Квинн. Ты хочешь сдохнуть и пойти на обед крысам? Что же... я улыбнусь и пожелаю им приятного аппетита! АхахахаХа!
- Почему вы вернулись в Аркхэм? - Мой потрет почти закончен, я бросаю редкие взгляды на Харлин и перьевая ручка в моих пальцах танцует. - Если не перестанете гробить себя, вам будут проводить пищу через носоглотку. Это крайне неприятный процесс. Надеюсь вы не станете ему себя подвергать, верно?
Я вырываю листок и сворачиваю его, поднимаюсь со своего места и подхожу к Харлин. Так же, как и в прошлый раз, я оставляю под воротом ее смирительной рубашки портрет. Я склоняюсь ближе, почти к самому ушку девушки, мои руки лежат на ее плечах. Аромат безумия и гнили. Мне кажется тебе плохо, девочка. Во всяком случае мне хочется в это верить.
- Доктор Абрамс о вас позаботится. Пожалуйста, не устраивайте ему еще больше проблем. Знаете ли, после того, как твоя голова страдает от столкновения с буйными психопатами, жить дальше становится не так уж и легко.
Я возвращаюсь на свое место, нажимаю кнопку вызова охраны и девушку уводят. Я на нее не смотрю. Я вновь разворачиваюсь к окошку, закидываю ноги на стол и закуриваю. Сигареты - спонсор моего существования в Аркхэме. Но он уже не работает как прежде. Мне кажется я все-таки вскоре уволюсь. Я уже снял деньги со счетов. Этого хватит, чтобы уехать куда-нибудь. В Лондон или Венецию. Почему нет? Мне хочется начать совсем другую жизнь, пока не стало слишком поздно.
И я почти убеждаю себя в том, что Харлин Квинзель может сдохнуть тут и сгнить. Мне все равно.
Я выполняю свое обещание.
Передаю рекомендации доктору Абрамсу, беседую с ним на тему Арлекины, пускай и не долго. Он просит меня забрать пациентку снова, но я отказываюсь. Я очень хочу чтобы она страдала. Это жестоко. Может быть слишком жестоко. Но во мне первородная тьма, она скалит зубы, она требует чтобы девушка страдала, чтобы она себя изводила, мне становится лучше, когда ей плохо. Я улыбаюсь ярче, куда живее чем прежде. И мы с Кроком начинаем ладить еще лучше. Он говорит мне как-то, что я полный псих и глаза у меня безумные. Я смеюсь и говорю, что это наш секрет. У врачей черное чувство юмора, у меня оно мешается с безумием, так еще и пахнет кислотой.
Я начинаю верить, что все возвращается на круги своя. Но вера моя не длится долго. Проходит всего-то два неполных дня, когда Абрамс вновь приходит ко мне. У него отчаяние и страх. Мне кажется он сходит с ума и делает это куда более явно чем я сам. Харлин Квинзель отказывается. Отказывается от всего: диалогов, еды, идти хоть куда-то. На нее ничего не действует, да и воздействовать на нее нечем. Еще шаг и она скатится в могилу. Я смеюсь и отмахиваюсь от доктора. Харли Квинн живучая, словно таракан! Но коллега моей уверенности не разделяет. Я убеждаю себя, что мне плевать, но вечером в моем контейнере бульон из столовой персонала, у него не плохой вкус, знаете, это все же не та дрянь, чем кормят местных психов.
Я прошу пропустить охранников меня к девушке. Они открывают двери, под моим взглядом даже отходят подальше. У нас тут взаимопонимание. А еще капелька страха. Мое безумие начинает просвечивать. Из Аркхэма стоит валить до того, как даже мои коллеги поймут что со мной уже капитально не все в порядке.
Я кидаю свой халат на пол и сажусь на него.
Харли лежит на полу и напоминает маленький клубочек. Видеть ее такой - странно, видеть ее такой - отвратительно.
Мне приходится поднимать ее самостоятельно, дергать к себе, заставлять сесть прислонившись спиной к моей груди. Ее голова - на моем плече.
Куколка, неужели мне оставалось потерпеть совсем чуть-чуть, прежде чем ты все-таки сдохнешь? И зачем только я пришел?
Мы сидим отвернувшись от толстого стекла, я откручиваю крышку контейнера и по комнате плывет аромат горячего бульона. Приходится дернуть девушку за волосы и склониться к ее ушку, чтобы заставить ее собрать свой мир воедино и внимательно слушать меня.
- Выглядишь отвратительно, тыковка, - шепчу ей и мое дыхание, как уже было, опаляет ее кожу. - Даже хуже чем в прошлый раз.
Я тихо хихикаю, в моем голосе глумливая насмешка. Наполняю бульоном ложечку и подношу к губам девушки.
- Ну давай, ложечку за доктора Джея...
Рядом с тобой, куколка, мое сердце бьется иначе. Рядом с тобой во мне непоправимые повреждения. Я ненавижу тебя за них. Я ненавижу тебя за ту тьму, что ты выдернула наружу. Я ненавижу тебя за разбитое зеркало, за то, что посмела поднять на меня руку в ответ. Я больше не допущу этого. Если понадобится, я буду бить тебя до крови, бить до тех пор, пока у тебя не останется сил даже подняться с пола. Я превращу тебя в оголенный комок нервов, я заставлю тебя умолять меня простить тебя. Ты будешь подо мной и может тогда я прощу тебя. Или сделаю видимость того что прощаю. Но пока, чтобы все это исполнилось, мне необходимо чтобы ты жила. Я хочу, чтобы ты жила ради меня, куколка. Хочу чтобы каждое мгновение твоей жалкой жизни принадлежало мне. И ты усвоишь этот урок. А если не усвоишь, то я лично перережу тебе глотку. Надеюсь ты это понимаешь. И надеюсь ты принимаешь условия этой игры. Потому что это ты сама приползла сюда. Это ты вернулась в Аркхэме. Это ты сдалась. И теперь, пускай ты и Королева Безумия для всего Готэма. Но именно я - Король над тобой.
▼

Отредактировано Joker (2016-10-23 10:41:44)

[NIC]JAMES MALONE[/NIC]
[AVA]http://s0.uploads.ru/ncMBh.gif[/AVA]
[SGN]
by NO PORN[/SGN]

Если представить себя тот мир, что живет внутри разума, наделить его растениями и цветами, заброшенными домами и полуразрушенными дорогами, то там будет предгрозовое темное небо и тревожный ветер. Тихий, едва заметный ветер, сухая трава под ним будет шевелиться рвано и быстро, словно взбудораженная налетевшим порывом холодного воздуха. Мой мир - в странной гармонии, что состоит из разрухи и весеннего цветения, осенних листьев и выжженной на солнце травы. Там стволы у деревьев черные и грубые, они кажутся металлическими. Их не пробьет ни один топор в мире. Мой разум - это целое царство, в котором множество небоскребов, но полы у всех - худые, они готовы разрушиться под ногами в любой момент. Мой разум - это ворон, кричащий в небе страшно и громко, это тишина мира, где нет места живым людям, где есть только ветер и пустынный город, чем-то едва похожий на Готэм.  Но кто-то опустил в него свою руку с маленькой прозрачной бутылочкой, наполненной ядовито-зеленой кислотой, вылил ее на землю и мир стал преображаться. Цветы, что опустив головы висели на стеблях, преобразились и наполнились цветом, у них выросли зубы и языки, они стали шипеть. Деревья скрючились и обросли странными ветвями, что изгибаются в причудливые сюрреалистичные формы, а листья на них стали фиолетовыми. Мир потихоньку меняется и кислота, пролитая на землю, все больше заполняет пространство, словно течет под землей среди грунтовых вод и отравляет все вокруг. Постепенно, шаг за шагом, она отвоевывает пространство. Некоторые дома обрушаются, другие начинают сиять ярче и вывески на них сверкают мигающими электрическими огнями всех цветов радуги. Грозовое небо нахмурилось еще больше и на горизонте засверкали молнии. Мой разум - это пропасть, что травит саму себя. Однажды кислота, попавшая на его землю, окончательно поглотит все вокруг и эта странная, нереальная, гармония, обернется кричащим хаосом, что захлебывается своим ядовитым смехом.
Хочу ли я этого?
Кажется теперь уже ничего невозможно поделать. Необратимость некоторых событий - это просто данность. Это не изменить. И я, может быть, даже не хочу ничего менять, просто плыву по течению и с легкой улыбкой слежу за тем, что будет дальше.
А что же будет дальше?
Кто бы знал!
Харли Квинн - одна из самых опасных пациенток Аркхэма, что сбежит отсюда в любой момент, обеспечив мне новое сотрясение мозга и багровый след синяка на виске. Королева Готэм-сити, которой доверять, даже на самую малую долю - это глупейшее дело на всем белом свете. Я и не доверяю ей. Не могу больше. Она избавила меня от всяких иллюзий, сбежав в прошлый раз и теперь мое доверие - это непозволительная роскошь, более недоступная Королеве. Может это и правильно. Ведь доверие основано на понимании другого человека, на его характере и образе мышления. А что взять с психопатки? Ее голова - это черти, что пьют вjlre с мартини да играют в покер. Доверять чертам - неблагодарное дело.  Может мне даже стоит сказать спасибо Арлекине? Ведь благодаря ей я научился мыслить иначе, что-то во мне перевернулось и встало на свои места, что-то стало понятнее и яснее. Может я даже лучше начинаю понимать Харлин Квинзель, но доверять ей от этого все равно не стану. Она - это кипящая раскаленная кислота, она обнаружит слабость и растворит меня только из своего любопытства, только из желания посмотреть что будет дальше. А я не хочу быть ее жертвой. Я хочу чтобы она сама, черт возьми, растворилась во мне. И доверие для этого вовсе не обязательный компонент.
Так что же нам делать с тобой, Харли Квинн? Как нам теперь поступать дальше?
Игры в Аркхэме не продолжатся целую вечность. Однажды ты сбежишь, однажды ты все равно оставишь своего доктора Джея, чтобы резвиться на свободе, которую так любишь, и плевать что пока ты променяла ее на заточение. Это пока, это все временно, однажды Готэм поманит тебя своими пальчиками и ты рванешь к нему навстречу. И я не инфантильная барышня, что будет упрекать в том, что Королевва оставила своего любимого доктора. Я не печальный Пьеро, вздыхающий у окна и томимый пустым ожиданием когда же к нему возвратится его яркая девочка. Я не стану ждать тебя, Харли Квинн, не стану и это - проблема. Настоящая проблема. Потому что если я не останусь здесь, то где же еще я буду? Уж не с тобой, Харли, не с тобой. Гонять на байке по городу и тусоваться с верзилами разрисованными под клоунов мне не кажется таким уж забавным. Наверное я пока не достаточно сошел с ума. Наверное еще не пришло то время, когда мне будет плевать на будущее и я взорву собственный дом, отправившись изучать весь мир. Может это и случится в будущем, но пока мне нравится моя жизнь, пока я стремлюсь удержать ее осколками поврежденного разума. Держу, но мир все равно высыпается у меня меж пальцев...
- Да, он довольно хорош... - Я мягко улыбаюсь, провожу пальцами по талии Харли и склоняюсь ближе к ее ушку. Пушистые волосы щекочут кожу, аромат девушки заполняет мои легкие и я вдыхаю ее, крепче притягивая к себе ослабевшую, но уже куда более бодрую, Арлекину.
Я все еще зол на нее. Я все еще не хочу ее прощать и становиться вновь ее врачом. Но все же именно она сегодня добилась своего, именно она - победительница, что улыбается слабо, но очень довольно. Смотреть на ее улыбку мне почти неприятно, я поднимаю руку и зажимаю ладонью ее рот, словно пытаясь скрыть эти смеющиеся губы, спрятать их от собственных глаз. Или может все это потому, что я так сильно хочу ее поцеловать? Сжать зубами мягкие полные губы, почувствовать на языке привкус крови, рычать злобно и жутко, словно не словами, а лишь голыми эмоциями поддерживая наш диалог. И все же я не делаю этого. Убираю руку и отстраняюсь. Мы все еще в Аркхэме. Мы не наедине. За нами следят сотни бездушных глаз, они записывают каждое мгновение, они контролируют чужие эмоции, пытаясь засечь в них искры счастья, которых быть не должно. В Аркхэме нельзя быть счастливыми и смеяться искренне. Если ты так делаешь, на тебя натягивают смирительную рубашку и маску, сквозь тебя проводят электричество и учат быть тише и мрачнее. В Аркхэме нет места для тепла, поэтому по трубам бежит холодная вода, она оседает сыростью и ледяным воздухом на легких, чтобы не смех звучал, а лишь больной кашель. Аркхэм - это тоже отрава, но раньше я думал иначе...
Поднимаюсь с колен, тихо прошу Квинн начинать питаться нормально и едва заметно киваю девушке.
Да, ты победила. Да, я заберу тебя назад, но если ты думаешь, что это будет так легко, то ты ошибаешься...
И мир вновь вертится вокруг, мир постепенно восстанавливается в своем привычном ритме. Я, конечно, позволяю доктору Абрамсу себя долго уговаривать забрать назад безумную пациентку, у которой приступы агрессии по отношению ко всем, кроме доктора Джея. Я долго отмахиваюсь от коллеги, заявляю что все это - ерунда и что не собираюсь уделять Арлекине свое время. Но все это - игра, все это - ложь. Из уважения к маститому врачу, я иногда забираю терапии Квинн себе, я проверяю ее самочувствие и наблюдаю за тем, как постепенно оживает девушка. Делаю записи в своих отчетах и грею руки о чашку кофе. Сырость и холодный ветер проникли даже в мой кабинет. Скоро наступит зима и синоптики обещают снег.
До декабря остается меньше недели.
Когда до декабря остается меньше недели, Харли Квинн вновь становится моим пациентам ко всеобщему облегчению.
Абрамс вздыхает спокойно и становится не таким замученным. Я улыбаюсь как и прежде вежливо и холодно, а милая медсестричка Элоиза один раз посещает лечебницу, чтобы взять наконец расчет. Девушка решает покинуть дурку и я желаю ей всего хорошего где-нибудь подальше от стен лечебницы, она кивает и смотрит грустно. Тихо сообщает мне, что у нее появился жених и он собирается увести ее на острова, чтобы окончательно прийти в себя. Я молчу. Я лишь пожимаю плечами и фальшиво улыбаюсь оттенками грусти, желая Элоизе удачи. Я знаю, глав.крыса тоже собирается укатить зимой куда-то на острова. Но все же немного омерзительно. Когда я вижу как сдается уже бывшая медсестричка Аркхэма и продает себя за благополучное будущее, люди начинают казаться мне слишком примитивными и пустыми. Они не цепляют меня и я иду к Харли, чтобы долго разговаривать с ней на самые разные темы, курить сигариллы с привкусом вишни и маленькими глоточками опустошать крепкий черный кофе.
И наши разговоры с Королевой Готэма уже даже отдаленно не напоминают терапии. За стенами моего кабинета где нет камеры и прослушки, мы просто общаемся и девушка рассказывает мне о самых веселых своих шутках, о самых любимых своих врагах и о тех, кому она умудрилась попортить жизнь за последние годы. Жизнь течет своим чередом, но декабрь дает о себе знать первым утренним снегом, что тает к обеду и воздухом сухим и безвкусным, словно из него выпили все осенние оттенки, приглушив даже запах гниющих осенних листьев.
Мне кажется что что-то меняется, что-то происходит и этого не избежать. Однажды колесо разгонится слишком сильно и события, что сейчас свершаются вяло и почти незаметно, вдруг заиграют всеми оттенками ядовитой отравы, вспенившись и разрушив едва-едва устоявшийся мир. Даже мой милый Крок ощущает смутное беспокойство. Ведь говорят животные намного тоньше воспринимают мир вокруг себя, а Крок животное, если точнее рептилия, куда больше, чем человек. Он смотрит остро и замечает каждую деталь, скалится в отвратительных гримасах и по ночам охранники жалуются мне, что находиться с его камерой рядом им совсем не нравится. Я, конечно же, записываю все их слова, но ничего с этим не делаю. Как успокоить Крока я не знаю. Разве что пристрелить его и отрубить голову, но проворачивать это со своим пациентом не желаю, у меня есть кандидатуры куда более аппетитные. Например глав.врач, что ходит по Аркхэму с довольной лыбой и всем и каждому сообщает что вскоре отправляется в отпуск. Однажды я с ехидцей замечаю, что у мозгоправов отпуска не бывает, ведь они всюду носят с собой себя, но мой "начальник" предпочитает ничего мне не отвечать, только зыркает злобно, а я лениво смеюсь.
И когда наступает декабрь, смутное ощущение чего-то необратимого становится не просто сильным, оно становится подавляющим.
Мы сидим с Харли в моем кабинете, наши кресла находятся рядом и стол не отделяет нас друг от друга. За чертой камер я куда спокойнее и уже не пытаюсь притвориться, будто работаю здесь врачом. За чертой камер я позволяю девушке, изогнувшись в крайне странную позу, опустить голову на мои колени. Перебираю пальцами ее белые локоны и мы оба смотрим в окно. Ласковый снег кружится и падает на землю, а небо заволокло ровными рядами свинцовых облаков, что лишь едва заметно меняют оттенки от светло-серого к почти черному.
- Когда ты собираешься покинуть Аркхэм?
Я спрашиваю ее тихо и не отвожу глаз от серого света из окон. Я не реагирую на взгляд Арлекины и не собираюсь объяснять своего вопроса. Меня не волнует что она может о нем подумать, в конце концов то, что однажды Харли сбежит - это вопрос времени. Это тоже необратимость. По крайней мере та ее часть, что я хотя бы могу предсказать.
Еще через неделю Крок чудом вырывается из своей камеры и убивает двух охранников, буквально раздирает их на куски и кровь заливает весь пол. У меня ботинки оставляют кровавые следы, когда я поднимаюсь по лестницам, после того, как пришлось всадить в собственного пациента ударную дозу снотворного, вырубившего даже его. Крока запирают,  а уборщицы пытаются привести в порядок лечебницу. Вода течет грязными темными лужами по полу и просачивается сквозь откалупывающиеся плиты пола. Я с отсутствующим выражением лица курю и слушаю как скребутся лапками крысы где-то между стенами. Глав.крыса орет на меня что есть сил и обещает все кары за то, что это я виноват в несостоявшемся побеге пациента, как и в том, видимо, что охрана недостаточно надежно заперла его камеру, как и в том, что они  - жирные остолопы, что слишком испугались и смогли только побежать, а не открыть огонь по говорящей рептилии. Но глава Аркхэма в ярости и его гнев вызывает рвотные позывы отвращения. Мне все сильнее хочется засунуть его в камеру Крока или просто разорвать его рот руками, а после выкинуть останки в сточную яму. И вызывает опасения у меня не навязчивость своих мыслей, а то, с какой легкостью я почти уже готов на них согласиться. И то, что благодаря смертоносному инциденту я в очередной раз за последнее время хожу по слишком тонкой грани, вот-вот собираясь полететь головой вниз прямо в пропасть, меня не беспокоит и вовсе. Это можно назвать спокойствием фаталиста, но на самом деле мне просто смешно. Все эти разборки и чужие смерти кажутся мне незначительными мелочами и я вновь хочу пройтись по врачам, чтобы они проверили не появилась ли все же какая-то трещина в моей черепушке и не вытекают ли оттуда мозги. А как иначе объяснить то, что моя собственная жизнь, такая значимая прежде, теперь кажется мне безразличной.
В ней словно чего-то не хватает. Чего-то более яркого и насыщенного. Мира, за пределами Аркхэма.
Пока мой "начальник" прыскает слюной во всем стороны и исходится собственным гневом, я просто выдыхаю дым и вслушиваюсь в крысиную возню. Аркхэм теперь только и напоминает мне крысиную возню... Хочется рассмеяться. Рассмеяться громко и взахлеб, ударить голову глав.крысы о стену, так, чтобы кровь отпечаталась на обшарпанной штукатурке, прострелить своим револьвером чужой живот и смотреть как тело падает под ноги, наполняя мир красным. Тыковка, скажи, ты часто чувствуешь подобное? Потому что прежде я хотел чтобы мой мир взрывался только в пределах моей личной лаборатории, а теперь же мне хочется чтобы он взрывался весь. Горел и пылал, сам себя сжигал дотла, отбрасывал яркие отсветы на всё вокруг и по белому снегу расплывались алые пятна. Ведь это красиво, верно? Это красиво, куколка... Я раньше не всегда считал что это так. В конце концов не любил пачкать свои руки...
И все же собственное безразличие к карьере встает мне боком. И мне это не нравится. Кажется это не нравится и тем, на кого я действительно работаю. Во вторую декаду декабря в Аркхэм приезжает целая делегация и возглавляет ее негритянка с холодными черными глазами. Я улыбаюсь ей вежливо и приторно, пожимаю руку и хочу тут же вытереть ее о халат.
Аманда Уоллер.
Вот она - воплощение моей необратимости, что долгое время терзала меня смутными предчувствиями. Она совершает обход по дурке с официальным предлогом о переводе наиболее опасных преступников в куда как более защищенное место. Она требует перевода самых ярких "экспонатов" Аркхэма под свой надзор, ибо лечебница не в состоянии удержать жестоких психопатов, а их выздоровление не является возможным, о чем гласят все отчеты любого из докторов. И мои в том числе.
Мы проходим с ней по этажам, за нами следуют несколько военных. Уоллер останавливается у многих моих пациентов, но я вижу как горят ее глаза, когда она изучает Крока, я вижу огонь тошнотного желания, когда она изучает Квинзель. Я смотрю на Харли предупреждающе и строго, словно мне необходимо чтобы она не высовывалась лишний раз. Возможно девушка меня понимает, потому что все-таки не стремится показать свои возможности на публику. Арлекина, которая не паясничает на публику. В этом тоже есть своя неправильность. Но сейчас я ее замечаю во всем.
Аманда уезжает, я провожаю ее до машины и перед тем как захлопнуть дверь, она сообщает, что в скором времени подаст всю необходимую документацию для перевода некоторых наших пациентов, я пожимаю плечами и веду себя совершенно спокойно. Да бога ради, забирайте, не жалко. И мне удается не сжать кулаки, не врезать дверью по морде Уоллер, превращая ее голову в фарш. Я считаю это своей победой, проявлением диковинного самоконтроля, кто-то внутри меня смеется издевательски и с показным почтением хлопает в ладоши, словно отдавая должное такой способности себя держать в рамках. Но еще этот кто-то шепчет мне о том, что этот самоконтроль только вредит и мешает, что я просто увеличиваю свои проблемы, оставляя Аманде жизнь и намного лучше было бы просто убить эту черную суку покуда была такая возможность. И я соглашаюсь с голосом в своей голове, но лишь спокойно закрываю дверцы машины и долго смотрю вслед удаляющемуся черному джипу.
Если обратиться внутри собственного разума, то я узнаю, что мой мир почти весь обратился в ядовитый хаос и я его больше не узнаю. В нем теперь растения с зубами, в нем здания мигают неоновыми вывесками, и по небу пляшут молнии, так странно, что при этом нет дождя....
На следующий день ко мне в кабинет приводят Харли, я запираю дверь, словно не желаю чтобы кто-то попробовал проникнуть к нам без моего разрешения и возвращаюсь за стол. Кладу руки на него и закуриваю. Долгое время просто молчу и разглядываю свою Арлекину, мой взгляд блуждает по ее лицу и волосам, по глазам, что теперь сияют как прежде ярко. Я едва заметно скалюсь в ответ и улыбка у меня безумная и чужая, слишком жуткая, чтобы принадлежать очаровательному доктору Мэлоуну. Выдыхаю дым и он стелется меж нашими лицами, оседает ароматом вишни на коже и пропитывает одежды. Мы молчим уже долго, но мне нужно время, чтобы наконец все для себя решить. Голос внутри меня смеется и улюлюкает, он считает, что я впервые делаю что-то по-настоящему верно. И у голоса искареженная и переломанная психика, у него неполадки с логикой, но слушаться собственного самоконтроля мне больше не хочется. Я провожу рукой по волосам, глубоко затягиваюсь сигариллой и стучу пальцами по столу. В покладистой и родной тишине моего кабинета слова звучат необратимостью.
- Хочешь я достану тебе пулемет?
Куколка, я много думал в последнее время о том, что будет, когда ты покинешь Аркхэм. Я ждал этого момента и злился, я ненавидел то, что не в состоянии тебя контролировать полностью, несмотря на всю ту зависимость, что растет в тебе день ото дня. Куколка, я все думал о том, какой станет моя жизнь когда ты уйдешь. Заметь, не "если", а "когда". Мне казалось из нее начнут высасываться все краски и ядовитый разноцветный мир в моем разуме начнет выцветать и засыхать. Все что творилось в последние месяцы - станет наваждением. Может я забуду его со временем, может быть нет. Но что-то лопнуло и треснуло окончательно, так, как раньше, уже не будет. Может станет хуже, когда ты уйдешь? И почему тогда я только хочу это проверить? Но, знаешь, я все же взрослый мальчик, я умею принимать решения и делать выбор. Когда ты уйдешь, сбежишь из Аркхэма в разноцветную безумную готэмскую ночь, я хочу чтобы ты сделала это сама, при чем весело и громко. Я не хочу чтобы это сделала за тебя Аманда Уоллер. Я не хочу, чтобы ты попала в новый плен, куда как более страшный и холодный. Пускай там не будет родных крыс и черной плесени, но поверь, я был Там,  и Там - много хуже.
И лучше я сам помогу тебе сбежать, своими руками разрушу нашу странную связь, чем это сделает кто-то посторонний. Я морщусь и дышу своим табаком с привкусом вишни, у меня глаза больные, в них все чаще плещется безумие.
- Только Крока с собой прихвати. И лучше организуй все побыстрее. Если надо, я даже могу тебе помочь связаться с остальными.
Харли Квинн. Скажи мне, Королева Готэм-сити, на сколько от 1 до 10, где 10 - это максимум, поставила бы ты мою зависимость от себя? Если решение принимать до моих слов? А если после? Да, куколка, я хочу от тебя избавиться и поскорее. Как нравится тебе это?
Я откидываюсь назад и смеюсь. Тихо и скрипуче, словно играю ржавым ножом на металлических струнах какой-то нереальной скрипки. Мне не хочется объяснять почему я предлагаю такое Арлекине, мне даже нравится видеть смесь эмоций на ее лице, где 10 - это злоба. Но я все же не хочу оставлять меж нами тайн, их и так слишком много, но большая часть все же уже раскрыта, не так ли?
- Управишься в течении недели? Не думаю что у нас есть больше времени.
И я подаюсь навстречу Арлекине, опираюсь локтями о свой стол. Что-то подобное уже было когда-то, кажется целую вечность назад. Такое было словно бы в прошлой жизни, но теперь все иначе. И, знаешь, куколка, пока у меня есть такая возможность, я хочу еще больше насладиться твоими эмоциями, впитать их в себя по максимуму. Помнишь, мы уже целовались однажды, страстно и жарко, до того, как ты ударила меня зеркалом и его осколки рассыпались вокруг острыми гранями?
Я протягиваю руку и тяну Квинзель за волосы ближе к себе, заставляя податься навстречу и сам еще ближе наклоняюсь к девушке. С тихим вздохом я целую ее, медленно, тягуче, словно мед, что струится вниз по ложке. Мир наполняется цветом, снег падает - ярко фиолетовый, небо - насыщенный зеленый. Едва кусаю губы Арлекины, сжимаю ее волосы в кулак. Не думал что однажды вновь коснусь твоих губ. Мне нравилось играть на твоих нервах, сохранять пародию на полудружбу и лишь иногда касаться пальцами твоей кожи. Но сейчас я тебя просто до дикости хочу. Как жаль что нельзя разложить тебя прямо на этом столе и взять. Нет, разумеется, чисто в теории я могу так поступить, но мне почему-то кажется что это было бы совершенно не правильно. Словно бы мы подходим друг другу, но все-таки не целиком. Все-таки чего-то не хватает. Чего же, куколка? Может быть твоей свободы и черного неба над головой? Чтобы не было стен Аркхэма, а был целый мир. И уж точно не какая-либо другая тюрьма..
А поцелуй похож на острые ядовитые ножи, что проходятся плоской стороной по губам, так и грозясь исполосовать до глубоких ран, но пока еще лишь лаская холодной сталью. Я целую девушку глубоко и медленно, запоминая каждое мгновение, а после отрываюсь от ее губ и разжимаю кулак, отпуская пушистые волосы.
- Так нужен пулемет?

Отредактировано Joker (2016-11-03 22:25:30)

Когда я оглядываюсь назад, я не нахожу ответа.
Быть может все события, что развернулись перед нашими глазами - лишь воля безумного Провидения? Быть может это сама Судьба вела меня последние годы, направляла и подталкивала? Быть может человеку всегда проще оправдаться за собственные поступки простыми и понятными словами о том, что выбора просто не было. Или это я сам? Ведь другие верят, что мы сами творим свою судьбу. Может это я виновник всего произошедшего? Виновник собственной искалеченной жизни, ряда совершенных ошибок. Ведь это не злой рок преследовал меня и заставлял говорить, не злой рок.... Амбиции, любопытство, азарт. Я сам принимал решения, я сам столкнулся с последствиями.
Когда я смотрю в эти больные красные глаза, я это понимаю....

На коже горячей волной оседает дыхание. Вес чужого тела на коленях и пушистые волосы щекочут губы. Шепот тихий, едва хриплый, к самому уху. Если дьяволицы искушают праведных, то должно быть делают именно так. Интимно, тихо, ласково, словно обещая все возможные наслаждения и при этом не обещая ничего. Когда Харли говорит, я закрываю глаза и пытаюсь ее слушать. А слушать - трудно. И возможно во всем виновата зима. Но горячее дыхание на коже куда приятнее всяких слов.
«Но лучше будет револьвер. И бита. Это все есть на складе, вот только мне не разрешат туда пройти. И еще, мой милый доктор, найди моих ребят в клубе «Пьяная Роза», скажи, что босс хочет на свободу.»
Первый Шаг. Отсчет пошел.
Пьяная Роза - не место для таких хороших мальчиков, как доктор Джей.
Наверное так бы сказала Харли Квинн, если бы увидела меня в своем клубе.
Но я не выделяюсь. Непривычная и совершенно не подходящая для меня толстовка с капюшоном, очки на глазах, простые кеды. От всегда безупречно элегантного, даже излишне строгого и официального, Джеймса Мэлоуна не остается и следа. Какой-то парень, может нарик. Я врядли даже выгляжу на возраст человека, что меняет четвертый десяток лет и во мне уж точно не заподозрить психиатра лечебницы Аркхэм, самого почетного места работы для людей моего круга и образа деятельности. И все же Харли Квинн была бы права, если бы сказала, что Пьяная Роза - не место для доктора Джея. Мне и правда тут не место. Когда я захожу, на меня никто не обращает внимания, ночь, свет, музыка. И все же я чувствую взгляды кожей. Они оседают на мне и прилипают, они иголками пронзают кожу сквозь толстовку и старую кожанку. К парням-наркоманам тут так же не испытывают симпатии, как и к мозгоправам. Первых просто слишком много и они приелись да только мешают, особенно когда приходят без бабла, вторые, хоть их и не так много, но глаза мозолят еще больше. Оказаться в мире, где вдруг становишься кем-то неправильным и неуместным - совсем не в моем духе. В Пьяной Розе я чувствую взгляды охраны и они не пышут дружелюбием. Тут меня не уважают, тут меня легко разломают в мелкие щепки и оставят подыхать в грязной подворотне, на радость крысам-людоедам. Может быть Харли Квинн так же ощущала себя в Аркхэме, среди тех, кому она словно бельмо на глазу? Впрочем, я сомневаюсь, такой как она, хорошо везде, ведь безумие от нее не уходит, когда ему не нравится место.
Я прохожу среди людей, опустив голову, наблюдая за тусовщиками исподлобья и остро, я ищу человека и искать одного определенного человека в толпе - очень сложно. Особенно когда очень мало о нем знаешь. Особенно когда чувствуешь на себе взгляды охраны, что гораздо лучше адаптирована к царящему вокруг хаосу, нежели незнакомец, которого занесло сюда абсолютно случайно.
И у меня в кармане револьвер, но впервые в нем нет уверенности. Может быть вес огнестрела придает сил только когда ты на своей территории? Я догадываюсь о том, что слабостей у меня больше, чем хотелось бы думать самому. Спасибо, Харли Квинн. У меня, благодаря тебе, все меньше и меньше иллюзий...
«Там работали замечательные уродцы, среди которых был Большой Тони. Он понравился мне с первого взгляда — резвый чудак, который любит веселье так же, как я. Он называет меня нежным цветочком, представляете? Ха-ха! »
Я подхожу к бару, когда отчаиваюсь разыскать того, кто мне необходим. Не удивительно. Королева Готэм-сити и ее человек, ее Большой Тони. Врядли они бы стали танцевать посреди сцены каждую ночь и привлекать внимание с нуждой и без. Впрочем, даже если бы Арлекина так и поступила, то не ее помощник. Почему-то я в этом уверен.
Кладу ладонь на стол, бармен подходит ко мне. Приходится наклониться ближе, чтобы он расслышал мои слова.
- Я ищу Большого Тони.
Молодой парень смотрит на меня подозрительно, Улыбка на его лице исчезает и становится неприятным оскалом.
Хей, ребята, вы мне тоже все не нравитесь, но я же как-то держусь!
Бармен показывает мне знаками, чтобы я ожидал и все что мне остается - так это разглядывать людей вокруг, надеясь на благополучный исход вечера. Если удача мне изменила, то какова вероятность того, что утро я встречу живым и здоровым? От этих мыслей мне смешно. Может по этой причине я упускаю момент, когда тяжелая рука бухает мне на плечо и за спиной вырастает верзила под да метра ростом и разрисованный напрочь клоунским мейк-апом. Или это все же тату? Если тату, то я в восторге!
- Следуй за мной.
Выбора нет. Приходится.
Именно так я себя успокаиваю.
Ахахаха. Это и правда забавно! Я всю жизнь занимался спортом, меня нельзя назвать неженкой, хотя именно такое впечатление я, возможно, иногда и произвожу. Но глядя на гору мышц, за которой приходится следовать, мне совсем не хочется знать кто окажется сильнее. Ум или тупая сила? Бита или револьвер? Ахахаха.
Большой Тони соответствует моим ожиданиям. Ну, почему-то я так и думал, что подобное прозвище будет у уродца в метр с кепкой. Черные волосы, какое-то даже мальчишеское лицо. Харли и Большой Тони. Хотелось бы посмотреть на них рядом. Уверен, дуэт что надо. Я хмыкаю и коротышка замечает мою усмешку. В мою сторону направляют пушки, а я поднимаю руки вверх и качаю головой.
- Я не воевать пришел. У меня небольшой привет от Королевы. - В голосе яда не скрыть. Кто-то кладет палец на спусковой крючок. Шаг первый - выжить. Мне с каждым днем все труднее держать себя под контролем. Ребята, знаете, со мной не все так уж и плохо. Я тоже могу кое-чем вас удивить, но мне нравится когда вы считаете меня всего лишь придурком-наркоманом. Мне все больше нравится быть кем-то, кем я не являюсь. Может все потому, что я уже не до конца уверен в том, кем же являюсь на самом деле? - Она просила передать, что босс хочет на свободу. И еще захватить ее биту и револьвер. Они на складе в Аркхэме. С доступом вам помогут.
Я не говорю кто поможет, но остальным это и не надо. Наверное они думают, что я - санитар или какой-нибудь сопливый охранник в дурке, что каким-то образом попал в должники Харлин Квинзель. Пусть думают. Ни к чему чтобы остальные знали слишком много правды. И все же глаза у Тони совсем не глупые. Он смотрит внимательно и я его понимаю. Доверять какому-то левому чуваку - глупо. Нужны доказательства, да?
- Харли Квинн говорила однажды, что ты зовешь ее нежным цветочком.
Сколько вообще человек могут об этом знать? Врядли многие, может даже остальные клоуны не все подобное слышали. Тони смотрит на меня несколько иначе и я опускаю руки. Надоело держать их на весу. Мы недолго говорим, он кивает и выпроваживает меня. Им надо готовиться и как можно скорее. У них теперь есть дела и заботы. А меня...меня они пока пощадили. Еще бы. Ведь я, возможно, еще буду полезен. Удивленный взгляд бармена мои догадки только подтверждает. Ну и черт с ним. из Пьяной Розы хочется свалить побыстрее. От того ли, что вся эта компания мне так не подходит? А может потому, что я не чувствую себя  не так же, как и в Аркхэме? Кем-то, кто имеет значение, кого уважают и боятся? Джеймс, тебе не хватает внимания? Или чего вообще тебе не хватает?
Я накидываю на голову капюшон поплотнее и запахиваю кожанку. Но ветер и снег все равно забираются за шиворот. Зима в декабре. Не новость. И все же неприятно.
<...>
Знаете, в жизни есть ритуалы, которые соблюдать необходимо.
Это чашка кофе, что должна стоять ровно посередине стола, на двадцать сантиметров от его края. Это пепельница по правую руку. Это револьвер - по левую.
В жизни есть ритуалы, которые соблюдать необходимо, потому что наш мир из них состоит. Это вкус крепкого кофе без сахара и заполненный отчет за ноябрь. Это издевательская улыбка на губах и чуть прикрытые глаза, когда делаешь глоток любимого напитка. Я хотел добавить в него бренди, но потом передумал. Мне казалось, что голова этой ночью должна быть кристально ясной. И ведь правда! В голове - звенящая тишина и абсолютное незамутненное спокойствие. Где-то там, за пределами моего кабинета, сейчас звучит сигнализация и вой сирен. У меня на чердаке наверняка бешено мигает красная кнопочка. Смертельная опасность в Аркхэме. Этим не удивить. Но я пью кофе и никуда не тороплюсь. Я не собираюсь бегать босиком по больнице, совершенно позабыв о холоде. Я не собираюсь прикрывать глупых медсестричек, что от страха потеряли голову. Я даже не собираюсь забывать свою ключ-карту от всех запертых дверей в больнице. Моя ключ-карта сейчас в чужих руках и мне на это плевать. За стенами моего кабинета сейчас гибнут тупые охранники, гибнут, словно тараканы под чужими грубыми ботинками.. А мне все равно. Разве это нормально? Конечно это не правильно. Я сейчас должен быть с ними, пытаться как-то все разрулить. Именно так бы и поступил Джеймс Мэлоун, что хоть и не испытывает к людям жалости, но стремится всем показать что это не так. Тот Джеймс Мэлоун умеет убеждать самых отпетых психов ласковыми словами и заманчивыми угрозами. Он - волк в овечьей шкуре. Но сейчас я не волк и на овечку тоже не похож. Я сейчас человек без лица. Передо мной кофе и пепельница, дым с привкусом вишни плывет по кабинету. Он мне тоже кажется красным. Он напоминает сигнальные огни сирен, что разрывают ночной мрак тяжелобольной лечебницы. Аркхэм. Ты будешь по мне скучать? Почему-то я уверен, что эта ночь - последняя. По крайней мере в моем статусе местного мозгоправа. И я честно не знаю как все закончится, но уверен на все сто - назад я не вернусь. И даже если выживу, то не вернусь.
Может быть это просто закончен очередной период и пора двигаться дальше?
Шаг Второй. Я хочу знать какого цвета будет этот рассвет.
В мой кабинет врываются несколько человек. А вернее клоунов. Я поднимаю револьвер мгновенно. Не знаю, ребятки, зачем вы пришли, но мне не нравится что вы сделали это невежливо. Вы вообще в курсе, что входя в мой кабинет, положено стучать? Даже Харли Квинн об этом знает. Она - умная девочка, вы же ее слушаетесь, так вот, послушайтесь и в этом.
Но клоуны туповаты. Они рычат и приказывают мне встать.
Оооо. Ребята, вы можете считать меня кем угодно: наркоманом, безумцем, идиотом, трусом и слабаком. Но давайте не будем считать, что я буду вам подчиняться. Это не прокатит. И я не собираюсь никуда идти. По крайней мере пока не допью свой кофе. Можете подождать, это не так уж и долго. Но клоуны ждать не собираются. Один из них ломает стул о пол. Просто так. Просто чтобы показать свою силу и напугать меня. За это он получает пулю в лоб. Да. Я стреляю метко. Да, ребята, не все врачи Аркхэма жалобно скулят, когда оказываются жертвами. Кровь летит каплями на стену. Выстрел четкий, мозги в кашу. Некрасиво. Но я сегодня не брезглив. Такое случается со мной. Ночами. Ахахаха.
Вторая шестерка хочет напасть. Блин! Не знаю, может Ее Величество Харли Квинн желает чтобы я сдох? Тогда это все объясняет. Но если она все еще хоть немножко дорожит своим доктором Джеем, то какого черта приказала именно этим ребятам меня привести?
Пуля бьет в плечо. Не то чтобы я промахнулся... Просто стало интересно что будет, если убивать медленнее.
Я еще никогда не пускал в ход револьвер. Не по живым мишеням, по крайней мере. Пытать в своей лаборатории - одно дело. Убивать здесь и сейчас - совсем другое. Но жалости нет. Чувств нет. Я - социопат, что устал притворять перед остальными. Я социопат, что больше не лицемерит, глядя в тупые лица. Я точно не такой. Но какой - пока еще не ясно.
Пуля простреливает ногу.
Я пытаюсь сдержаться, но все же губы дрогнули в улыбке. Да, черт возьми, да! Поймали! Я считаю это забавным! Получи в награду пулю в глотку! Ахахаха.
Я аккуратно кладу револьвер назад на стол и продолжаю пить кофе. Спокойно, ребята, я пойду к Арлекине, но сам и без вашей помощи. И только когда допью кофе. Уверяю, ее Величеству уже приходилось ожидать меня, в этот раз тоже подождет. Тем более она и сама сейчас несколько занята, у нее масса дел. Она, знаете ли, собирается сбежать из Аркхэма!
И мне очень интересно позовет ли она меня с собой.
И Королева врывается в кабинет.
Королева, скажи, ты простишь меня за то, что я оставил тебя без парочки ребят?
А ведь знаешь, если я захочу остаться, у меня будет отличное оправдание. Ведь меня хотели убить твои клоуны и я пытался победить их, поэтому не смог остановить твой побег. В сущности, я, даже после всего сделанного, все еще могу остаться доктором Джеймсом Мэлоуном, что работает в Аркхэме и мучает таких психов как ты. Но, вот беда, куколка, я не хочу оставаться. Меня уже тоже тошнит от всего происходящего. Меня тоже тянет покинуть родные стены.
Я спокойно докуриваю сигариллу, рука с окурком застывает над пепельницей. Я смотрю на нее несколько мгновений, а потом перевожу руку чуть в сторону и тушу о дорогое дерево цвета венге. Выдыхаю дым и поднимаюсь со своего места. Кофе допит. Осталось взять револьвер. И я смотрю на Арлекину долго и пристально, едва заметная улыбка блуждает по моим губам.
- Идем, - просто отвечаю я Харли и кажется в ее глазах мелькает облегчение.
Мы идем по коридорам Аркхэма и впервые идем без смирительной рубашке на девушке и без моего больничного халата. Мы идем рядом и все это видят. Куколка, скажи, ты думаешь о том, как я могу воспринимать открывшуюся правду? Как думаешь, мне есть дело до того, что подумают люди? Если честно, то мне все равно. Пусть будут разочарованы, пусть им будет страшно. Я хочу показать тебе, моя милая куколка, как много ты стала для меня значить. Я хочу тебе это показать, но почему-то не могу. И дело не в свидетелях. Дело не в том, что сейчас Большой Тони посмотрит на нас и удивленно выгнет бровь. Дело даже не в том, что мы все еще слишком разные. Просто что-то мешает. Просто что-то все еще не так. Может быть мы не равны? Сейчас ты - Королева. А кто - я? Уже не твой доктор. Может ты и будешь меня так и дальше называть, но уже только в шутку. Я уже не тот, кто пытает и мучает тебя. Я и не Король. У меня нет короны, даже мнимой. Не хотелось бы признавать подобного, но сейчас ты вольна сотворить что угодно. А я...я просто иду рядом с тобой и ты кривляешься и играешь для меня, чтобы произвести впечатление, чтобы понравиться еще сильнее. Но правда в том, что ты мне и так очень нравишься. Ведь это же показал наш поцелуй, не так ли?
Вот только, знаешь, куколка, мне все еще очень интересно что будет дальше. Может будь я еще безумнее, то мне было бы плевать, а сейчас - нет. Что же будет дальше, Харли Квинн, Королева Готэм-сити? Я стану твоим принцем-консортом, чьи капризы ты будешь исполнять? Я стану твоей правой рукой, потеснив Большого Тони, к его вящему недовольству? Он, конечно, будет ревновать, ему это не понравится, ведь он с тобой так долго, а я всего-то несколько жалких месяцев. Вот только спать с тобой буду я. Ахахаха, забавно. Никогда не был в подобной роли, это чем-то напоминает статус фаворита. Куколка, скажи, может ты меня просто запрешь? Тогда мы точно поменяемся ролями, такая вот игра у нас может получиться. И что же? Я буду томиться, ожидая тебя, пока ты станешь развлекаться в городе? Я буду устраивать голодовки, чтобы ты обратила свое внимание на меня?
О нет, милая Харли Квинн, такого не будет. Ты же знаешь меня, ты уже меня достаточно знаешь Я не умею быть одним из большинства. Я таким не буду, даже если чокнусь окончательно. Сказать по правде, у нас с тобой нет будущего. Я не вижу его. Может быть его видишь ты? Ведь у психов мозги работают совсем иначе....
Но пока я молчу. Только улыбаюсь. И стреляю ровно в лоб охраннику, что стоит за спиной Квинзель, собираясь проделать в  ее черепушке ровную дырочку. Я стреляю в него раньше всех, раньше чем Большой Тони даже успевает его заметить, ведь ему сейчас стало гораздо интереснее изучить нового знакомого своей Харли Квинн. Он меня, разумеется, помнит. И как? Не правда ли кажется что то были два разных человека? Ахахаха.
Я сажусь в одну из машин, что ожидает нас. Я еду рядом с Королевой Готэма. И сейчас она раздает указания. Чокнутая Королева, у нас с тобой совсем не свидание. Посмотри на нас. Мы даже не сможем взяться за руки. Не то чтобы мне этого так уж хотелось, просто....Просто ты ведь тоже это чувствуешь? Все совсем не так...Не так....

Я думал мы едем в клуб.
Пьяная Роза, музыка и танцы. Отмечать возвращение Харли Квинн, но наша машина отделяется от остальных и отправляется дальше, туда, где старые заводы и слишком мало людей. Куколка, скажи, ты хочешь меня убить? Ты хочешь похоронить меня красиво?
Я смотрю в окошко, закуриваю и выдыхаю дым, мои губы кривятся в странную полуулыбку. Мне не страшно, нет. Скорее я чувствую липкий ком внутри себя, словно меня затягивает в какой-то водоворот и что-то внутри начинает растворяться и гнить в кислоте. У меня внутри смрад и грязь, у меня внутри необратимые химические реакции...
Мы останавливаемся у хим. завода. Конечно я его узнал. Было бы странно, если бы я ничего о нем не слышал. В конце концов отсюда началась биография смеющейся безумной Королевы. Так что же, моя биография здесь закончится? Мне все еще не страшно. Я даже не пытаюсь загадывать будущее. Я просто смотрю на здание перед собой. Мне почти интересно что будет дальше. И когда мы с Харли вдвоем заходим внутрь, я лишь едва заметно улыбаюсь. Улыбка приклеивается к моим губам, словно бы иначе и быть не могло.
С высоты металлических конструкций мы смотрим вниз. Ты бы хотела чтобы я прыгнул, куколка? Знаешь, это немного смешно. Потому что моя любовь - это не прыжок вниз головой в чан с кислотой. Если быть честным, я вообще не уверен что умею любить. Социопаты, ты же знаешь, очень плохи по части чувств. Они - дерьмовые возлюбленные. Может я смогу компенсировать это тем, что не плохой любовник?
Смеюсь и смотрю на девушку.
- Ты серьезно?
Вид у Харли безумный, но все-таки серьезный. Мне кажется если я буду против, она толкнет меня сама или наставит пушку, чтобы быть убедительнее. Вот только проверить это я не успеваю.
- Харли, оставь его.
Голос Бэтмена в здании отдается глухим эхо. Я смотрю на черную летучую мышь. В темноте завода его силуэт кажется еще внушительнее. Бэтмен-Бэтмен, я не стану тебя благодарить. Мне и правда было интересно знать как поступит Королева. А вот как поступишь ты - мне совсем не интересно. И какое только тебе до меня дело? Я же тот самый врач, что не внял твоим наставлениям и предупреждениям. Или тебе до каждого глупенького дурака есть дело? Ты думаешь у меня есть шанс на спасение? Или ты просто не хочешь чтобы химическая дрянь породила еще одного монстра? Каков процент вероятности, что я выживу после этого падения, что я выживу в этой кислоте? Может все-таки стоит проверить? Я тихо смеюсь, делаю шаг в сторону, когда начинается потасовка. Эти двое почти забывают обо мне и, на самом деле, это мой шанс незаметно скрыться. Я сейчас могу бросить Харли разбираться с Бэтси в одиночку и просто получить свою свободу. Может я уеду отдыхать на острова? Денег у меня много...
Но я почему-то просто стою и смотрю на них. Вмешаться или нет? Вмешаться или нет?
Шаг Третий. Револьвер в руке, словно влитой.
Я поднимаю руку и целюсь в Бэтмена, обхожу по небольшому кругу потасовку и выбираю наиболее удачную точку. Металл под ногами противно скрипит. Словно неведомое чудовище воет и его вой отдается ржавыми ножами по грязному стеклу. У химического завода своя музыка. Она очень странная.
Шаг, другой, кажется Бэтмен достаточно увлечен Харли. У меня есть шанс. Я могу попасть. И если не убью его, так точно дам куколке возможность разделаться с ним. Вот только я очень мало знаю о летучей мышке. Иначе смог бы предсказать бэтаранг. Наверное он должен был выбить у меня пушку из рук. Наверное Бэтмен не желал мне зла, ведь он пытался спасти меня от Арлекины. Вот только стрелять бэтарангами не целясь - это вовсе не самое безопасное занятие. Острая игрушка попадает по руке и по брови, оставляя рану, я рефлекторно делаю шаг назад, револьвер падает из рук. Не стоило, наверное, обходить потасовку по широкой траектории.
Знаете, сердце замирает, когда ты делаешь шаг назад и не чувствуешь под ногами земли. Но все же еще мгновение ты веришь, что держишься на воздухе... А потом вес тела переносится на несуществующую опору и ты начинаешь падать вниз.
Падение - это не страшно. Это просто когда кто-то перестает летать...

 
Душа ведь не бывает черной от рождения. Сначала она прозрачная, а темнеет постепенно, пятнышко за пятнышком, каждый раз, когда ты прощаешь себе зло, находишь ему оправдание, говоришь себе, что это всего лишь игра. Но в какой-то момент черного становится больше. Редко кто умеет почувствовать этот момент, изнутри его не видно.

Боль.
Боли столько, что невозможно молчать. Но во рту только кровь и кислота.
Крови столько, что она кляксами расплывается на желтоватой жидкости и оставляет рваные круги.
Кислота вокруг меня.
Кислота во мне.
Она прожигает желудок, оставляя там дыры, она бежит по венам и кровь меняет состав. Электричество тысячами иголок под кожей, в моих ушах шипение отравы, что разъедает тело. Выныривать из этого яда - тяжело. Не знаю почему я вообще это делаю... Проще было бы остаться в ней, раствориться окончательно в этом чане и больше никогда и ничего не ощущать. Но пока - боль. И это все что у меня есть.
В голове - бардак и хаос. Мозги - это желе и каша, кровь течет по подбородку, одежду - лохмотья. Я с трудом переваливаюсь через бортик чана и падаю на грязный бетонный пол. Падаю с глухим ударом и воздух выбивает из легких, а вместе с ним и кислоту перемешанную с кровью. Они капают изо рта и в желудке чертова бомба взорвалась. Мутным расфокусированным зрением я вижу осколки зубов на полу. Зачем-то пытаюсь их собрать пальцами, но у меня ни черта не получается. Руки дрожат как у наркомана в период самой жестокой ломки. Зачем мне мои зубы? Почему они на полу? Я помню удар...Кажется я напоролся челюстью на борт чана....
Дерьмо...
Я едва могу подняться на ноги, я едва переставляю ноги, но иду куда-то почти не разбирая пути. Я хочу побыстрее уйти отсюда, я хочу побыстрее скрыться и я даже не желаю знать что там происходит наверху.
Дверь, другая. Спотыкаюсь о какую-то балку, падаю и вновь иду. Ноги оставляют за собой следы кислоты и та оставляет на бетоне темные пятна, словно прожигая его. В какой-то момент я просто перестаю осознавать реальность и вижу все вокруг урывками. Мой разум - это черные пятна и водоворот. У меня ураган в голове и смерч разрывает прежний мир, смерч мнет и перемешивает все мои мысли. Боль импульсами в голове. Я сплевываю на пол кровь и голову заполняет черный туман. Я уже почти люблю его.
Холодно.
Когда мир вспыхивает цветами, я на улице, завод далеко, грязь прилипла к телу и впиталась в волосы. Наверное я падал и не раз. Хорошо что кислота выжгла мое обоняние. Не хочу знать чем сейчас воняю, ахахаха. Ароматы завода. Не желаете?
Ахахахаха.
Мысли - в хаосе. Бред и безумие. Почему я пошел сюда? Не стоило ли пойти к Тони? Тони-Тони...а кто такой Тони? Ах да...
Боль и кровь, пальцы дрожат. Холодно до безумия. Все сейчас измеряется границами "до безумия". Я не знаю насколько это сильно, но мне кажется что вполне.
Следующая вспышка собранного по кусочкам мира состоит из чьей-то машины и паренька, что везет меня куда-то. Если на органы хочет меня разрезать, то зря. Вот вчера - вполне, а сегодня уже не стоит. Я ощущаю что у меня внутри необратимые химические процессы. А еще тошнит. Тошнит страшно...
Это отравление, - хихикаю, успокаивая самого себя, но вслух просто диктую свой адрес. Ух ты! Я его еще помню! Ахахаха!
Спасибо, сладкий, без тебя я бы сдох... И прости что так обошелся с твоей тачкой...
Меня не хватает на слова. Я что-то едва слышно хриплю, но паренек меня не слушает, он проваливает моментально. А я начинаю смеяться, когда слышу собственный голос. У меня зубы разбиты, ахахаха. Вот черт! Ахахаха! А я думал: откуда кровь?
У меня силы только доползти до душа и ошпарить себя кипятком. Ну...то есть мне кажется что кипятком, я ничего не чувствую. Просто вижу много-много пара.
Вода смывает грязь.
С меня течет мутная вода, у нее все оттенки красного и зеленого, черного и противно-рыжего. Вот сейчас мне было бы страшно, если бы я еще мог бояться. Но я ничего не чувствую, только тело пульсирует и бьется в лихорадке, судороги сводят его и спазмами прокатываются по каждой мышце. Черт, черт, черт...
Я засыпаю прямо в ванной. Мне все равно. Сил больше нет и я ненавижу...
Кого?
Всех.
<...>

Наверное я постепенно привыкаю...
Отражение в зеркале больше не вызывает таких диких приступов смеха. Но все же когда я увидел себя впервые, то не поверил глазам. Кожа белая, даже белее моих бланков отчетов. С меня вывели весь цвет и оставили его только на глазах, их зелень заиграла на белом только ярче. Она стала ядовитой. Под стать волосам. Мне интересно, как такие химические реакции вообще смогли произойти? Но итог очевиден - я изменился. Но красавчика Джеймса Мэлоуна почти ничего не осталось. Шрам у брови, а бровей больше нет, ахаха. Зубы - кривые осколки, острые, есть - невозможно, они крошатся все сильнее. Наверное это больно, но отсутствие боли меня начинает радовать. Я себе засунул нож в руку и ничего не почувствовал, так то.
У меня в голове - липкая черная дрянь. А сердце так и бьется в лихорадке, оно теперь нестабильно, но я почему-то не боюсь умереть. Я вообще ничего не боюсь. В этом мире больше нет вещей, то могут заставить меня волноваться. А Харли тоже такая? Она тоже это ощущает каждую свою секунду жизни? Или на нее кислота подействовала как-то иначе? Уж ее-то волоса она не перекрасила в зеленый, ахахаха. Вот уж повезло мне, ахахаха!
На следующий день после хим.завода я взрываю свой дом.
Я знаю, Арлекина будет меня искать, но только я не хочу чтобы она меня нашла. Не сейчас. Прости, сладкая, свидания откладываются, мне надо подготовиться к встрече. Ты, ведь, меня подождешь?
Хорошо что я снял все деньги... Прямо как чувствовал! Потому что из своего дома я переселяюсь в какой-то клоповник, где и коротаю дни, не желая показываться хоть кому-то на глаза. Через три дня нахожу дантиста, что творит мне новые зубки и кроет их металлическими пластинами. Он предлагал обойтись без этого, но я пообещал продырявить его бормашинкой его же висок, кажется идея его не позабавила. В конце концов я платил налом, а он - пахал. Все логично.
Еще через неделю я впервые напиваюсь в каком-то баре. Прячусь под капюшоном, пью абсент и пытаюсь напиться. Получается не очень, но повод отметиться у меня есть. Да и не один! Ахахаха! Во-первых я раздобыл себе новую пушку, миленький фиолетовый кольт, во-вторых мне окончательно починили зубки, а в-третьих...в третьих мне хотелось подумать как жить дальше. Карьеры нет, дома нет, ничего у меня нет. Только сумка с деньгами под полом кровати в отеле. Надо грамотно ими распорядиться...
В этот же вечер я ввязываюсь в драку и убиваю человек пять, не знаю, я не считал. Почему я только это сделал? Ах да...Там какие-то ребятки мальчика обижали, мне не понравилось. Мальчика звали Джонни. Я посмотрел на него и предложил Джонни дружить. Он сказал что я псих. Ха! Нашел чем удивить! Но я пообещал, что со мной весело и он согласился. Может причина была еще и в том, что все это время, пока мы болтали, пушка упиралась прямо в его лоб.
Позже Фрост, да-да, вот такая вот у Джонни фамилия, сказал что я прям шутник. А что? Мне понравилась мысль. Выглядел я и правда как Клоун, не хватало только яркой улыбки. И я прошу у какой-то шлюхи-соседки по клоповнику помаду и крашу себе губы. Получилось не очень, но мне понравилось. Ахахаха. Джонни долго молчал и смотрел как я смеюсь лежа на полу и качал головой. Не знаю почему он остался. Может потому что я пообещал ему деньги и власть, я пообещал, что скоро этот город о нас услышит.
И город услышал. Сначала мафия.
Еще бы! Рождественское ограбление банка мафии! Ахаха! И всего-то вчетвером! Я нашел двух близнецов, нацепил на них костюмы глаз, Фрости принарядился в костюмчик и я тоже, но только не в черный, а в фиолетовый. Прятать лицо мне больше не хотелось. Мы грабанули банк и скрылись не оставляя следов. Если не считать красивых фоточек в газете на первой полосе. Газеты прозвали меня Джокером. Возможно из-за  карты, что я оставил посреди обворованного сейфа с драгоценностями.
Еще через месяц мафия Джокера возненавидела.
К концу января я не только перетряхнул их кошельки, но и отобрал у Фальконе один из райончиков, грамотная точка по продаже и производству дури. О ней мне рассказал Джонни, он раньше работал на итальянца. После этого мы решили перебраться в гостиницу покруче и заняли весь этаж прямо почти под крышей крутого небоскреба. Хозяину пригрозили пушками, а Джонни организовал агенство по трудоустройству. Ну как...Я просто сказал что нужны люди, а он их разыскал. Не знаю где он находил такое отребье, но пушечное мясо всегда в цене, да? Мне было необходимо создать свою свиту и свою компанию. А как иначе идти на свидание с самой Королевой? Ахахаха.
Впрочем, я чувствовал, время нашей встречи все ближе. Фотографий странного Джокера еще не было в интернете, но сопоставить все данные не трудно, верно?
Еще почти месяц мне удавалось водить за нос лакеев Харли и прикрываться за спинками своих новых друзей, а к концу февраля я почувствовал, что время пришло.
Пурпурная инфинити, глянцевая и сверкающая, смокинг и трость, из компании - только Джонни и пара тех самых близнецов-глазастиков. В голове - бардак и хаос. О, куколка, теперь он мне тааак нравится!
Фрост открывает двери Пьяной Розы и заходит первым. Клуб еще не работает, но я слышу голоса лакеев, а среди них и свою девочку. Королева, Королева, ты скучала без доктора Джея? Ахахахаха!
У меня кольца на пальцах и сережки в ушах, у меня губы - алые, а волосы - зеленые. Ты скоро увидишь, что натворили вы с Бэтси. Но пока я прячусь в тенях, пока пушки лакеев направлены в сторону нашей компании, мои близнецы целятся из автоматов, Джонни тоже. Прямо две компании столкнулись. Вы что, думаете загадочный Джокер пришел чтобы отобрать у вас чего-нибудь? Ну-ну, сладкие, все не так грустно! Улыбайтесь!
Мой смех скрипучими ржавыми шестеренками лязгает из темноты и медленной волной безумия оседает на вычищенном полу клуба. И почему мне он только раньше не нравился? Тут же все тааак миленько! Трость и золотые набойки моих ботинок стучат по полу. Щелкает зажигалка, дым с привкусом вишни расплывается по залу. Я выхожу из темноты на свет и встаю между двумя отрядами клоунов. У меня безумно широкая улыбка,  у меня металл сверкает на зубах ярче звезд, а в глазах - ядовитая бездна.
- Ты скучала по мне, куколка? - Тяну издевательски и медленно, словно играя на нервах тех, кто слышит мой голос. - Так что же ты, не узнаешь своего сладкого доктора? А-Хаа-Хаааа.
Кто-то морщится от звука моего голоса. Кто-то смотрит с испугом. А я смотрю только на Харли Квинн.
Детка, знаешь, я все еще тебя ненавижу.
Знаешь, собирать свои зубы - это самое глупое занятие в моей жизни.
- Я пропустил все праздники! Какаааая жаааалость. Может представим что Рождество сегодня?
И вот он я - твой главный подарок. Прости что не перевязался ленточками.

«Если проиграл бой демонам, прежде чем умереть, помоги — Нам.»

Убить - это просто. Так было раньше. Так есть сейчас.
Убить - и на мгновение насладиться абсолютной властью, ужасом и болью в чужих глазах. Убить - это значит чувствовать контроль, управлять целым миром, что медленно умирает в чьей-то голове прямо в режиме "онлайн". Убить - это стать Богом. И убить - это всегда проще. Потому что останавливать и разрушать намного легче, чем жить и бороться.
Я много думал об этом, в первые дни после падения с высоты. Я смотрел на свое отражение в зеркале и разбивал его, потому что тяжело видеть из зеркала кого-то....кого-то чужого, словно бы свою тень, кривое отражение, что всегда жило где-то очень глубоко в закоулках разума, а теперь резко обрело главенство и захватило тело, поменяв Все. Вы думаете что я, после кислоты, как только пришел в себя и увидел белое лицо, зеленые волосы и осколки зубов, просто рассмеялся? Если вы так думаете, вы - дебилы и бесполезные идиоты! Чертово отражение совсем не было смешным! Оно было уродливым, страшным, поврежденным...
Конечно я смеялся. Смеялся от ужаса и шока, от боли, что все еще электрическими импульсами бродила по телу, смеялся от крови, которой захлебывался, когда случайно смыкал челюсть. Я смеялся от галлюцинаций, ведь кислота отравляет не сразу, он въедается в тело постепенно, но попав внутрь, она не желает его покидать. Я пытался. Я совершал безумства. Знаете сколько времени я провел на полу ванной или не хотите знать такие вульгарные и жуткие подробности, совсем не сверкающие чистотой и эстетикой? Ахаахаха, вы не представляете каково это. Вы не знаете Что это - мир, который утратил ясность. Да. Я был не в себе очень давно. Да, я жил в притворстве слишком долго. Да, я не такой как остальные и был не таким до падения в пропасть кислотной отравы. Но, черт возьми, я привык к своему миру! Я его знал! А этот....это отражение...я его не знал. Кто это улыбался мне из зеркала? Кто смеялся так, словно повреждены не только зубы, но еще и голосовые связки? Кто это? Кто? Кто жил во мне очень глубоко и теперь вдруг стал жестокой реальностью? Кто это? Кто? Кто?
Думаете сходить с ума просто? Один толчок и все? Если вы так думаете, значит думать - это совсем не ваше, ребята.  Безумие - как гравитация, нужно только подтолкнуть. Ахахахах! Да, первый шаг очень простой. Но за ним - полет в бесконечность. В нем тебя тошнит и разрывает на клочки, голова в дурмане, желудок наизнанку, кровь и взорванные капилляры в глазах. Безумие - это полет, в которым ты не управляешь собой. Не управляешь, пока не принимаешь его как часть себя. Принимать свое отражение - это не самое простое, что было в моей жизни. И убить себя - было бы выходом. Вот только... Вот только когда ты подставляешь пушку к своему виску, ты не веришь в собственную смерть. Забавно, правда? Я не верил что умру. Мне казалось я просто сделаю дыру в своей башке и буду с ней ходить, придерживая вываливающиеся мозги ладонью. Мне казалось что так ходить неудобно, я всерьез размышлял о том, что мне нужна вторая рука и для чего-то еще, более полезного.
И принимать нового себя - это путь. Путь от кафельного пола уборной на улицу, с яркими губами, безумной улыбкой и предложением грабануть банк мафии. Не могу сказать стал ли я безумнее, чем был раньше. Мне кажется я во многом остался таким же, но кислота размыла и разъела хлипкие барьеры в моей голове, те самые, что еще заставляли меня притворяться кем-то, кем я не был. Падение вниз и полет вверх. Смеяться открыто, не думать о будущем, наплевать на все устои и стандарты. Джеймс Мэлоун был простым человек, сильнее и умнее многих, но Джокер...Джокер - это символ, это Хаос, это Смеющийся Клоун. Он куда больше, чем простой человек, куда опаснее, чем самый незаурядный человек и куда веселее! Ахахаха. Когда ты принимаешь себя, боль уходит и больше не возвращается. Ей некуда возвращаться. Ведь это только люди чувствуют боль. А символ этого не умеет. Воплощенное безумие боль не ощущает, оно ей питается.
И весь мир становится возможным. Больше нет невыполнимого, больше нет рамок и границ. Есть Ты и твои желания. Хочешь убить - убиваешь. Хочешь спасти - спасешь. Хочешь спасти, а потом передумываешь и убиваешь, нарушая все свои слова? Да пожалуйста! Ради бога! Ну...или вернее ради Меня. Так жить - это освобождение от всех запретов и границ. И сейчас я не знаю только одного - почему не поступал так раньше? Не знаю и знать не хочу. Это стало так не важно. Прошлое стирается и истлевает, оно пеплом поднимается в воздух и его уносит готэмский ветер, холодный и сухой, бездушный и опасный.
И глядя на девушку, что сейчас застыла, разглядывая меня, я не знаю какое решение приму в следующий момент: убить или пощадить. Харли Квинн. Она разрушила мой мир. Она заставила меня пережить мой оживший кошмар и дала насладиться им в одиночестве. Она не толкала и все же толкнула меня. Прямо вниз, прямо в кислоту. Она улыбалась безумно и весело и хотела сделать меня другим, таким, с которым ей будет хорошо. А я - не игрушка, Харли Квинн. И я уж точно ей не буду, как не буду подчиняться тебе и быть податливым и шелковым. Ты хотела видеть меня еще безумнее, ты хотела видеть меня другим. И теперь ты увидишь. Ты на своей нежной шкурке узнаешь что это такое - разбуженное беспощадное хаотичное Зло с приступами маниакального веселья. Ты узнаешь, ты ощутишь, что совершила самую жуткую вещь из возможных - ты помогла монстру выбраться на свободу и тебя за это возненавидят, ведь рано или поздно, но все об этом узнают. И я могу прямо сейчас расправиться с тобой, девочка. Просто так, просто потому что хочу и это будет весело. Просто чтобы отомстить, даже не смотря на собственную благодарность. Я. Могу. Тебя. Убить. Я вообще могу сделать с тобой что угодно. И знаешь что? Я до сих пор не принял решения чего хочу больше! Ахахахаха!
Арлекина взвизгивает и кидается ко мне.
Раз, два, три!
Убить или пощадить?
Пять, четыре, три!
Поймать в руки или остановить хлесткой пощечиной, сбивающей с ног, заставляющей закусить губу и почувствовать вкус отравленной крови на языке?
Рассмеяться, глядя на беспомощную влюбленную куколку или...поцеловать?
Я ловлю Харли на руки, подхватываю ее за бедра, когда она прыгает на меня, крепко сжимаю пальцы, впиваясь ими в плоть. Рычу в губы, целующие крепко и жарко. Я кусаю Харли Квинн, но мои укусы - это тоже поцелуй. Ядовитый и отравленный, в нем вкус вишни - от прошлого, в нем вкус металла - от настоящего, в нем дикий огонь с отравленным дымом - это от Нас.
Отрываюсь от сладких губ, чтобы тут же вновь впиться в них острым поцелуем, оставляя свои метки маленькой ранкой на нижней губе у Арлекины. Я слизываю кровь языком и в моих устах стон звучит рычанием довольного Зверя. Детка! Я не знаю убью ли я тебя или оставлю в живых, но знаю точно - нам будет очень весело вместе! Поэтому пока я отставлю свою месть на потом, ахахахаха!
- Мне хотелось громко представиться, тыковка. - Я хихикаю и опускаю девушку на пол, крепко притягиваю ее за талию к себе и обвожу взглядом всех клоунов, что сейчас лицезреют нас.
Уверен, они такого не ожидали. Еще бы! Их Харли Квинн - это безбашенная девчонка-убийца, что развлекается и машет битой из стороны в сторону. А вы видели Харли Квинн, которая бы висла у кого-нибудь на руках и пищала как сопливая малявка, задыхаясь от счастья? Вот, пожалуйста, смотрите! Но только сегодня, потому что я не очень люблю, знаете ли, когда долго пялятся на то, что принадлежит Мне! Я за это могу зубами разорвать плоть, вытянуть внутренности и заставить вас на них танцевать, весело обмахиваясь кишками. АХАХАХА!
- Разумеется. - Перевожу взгляд на Арлекину, мои пальцы плотнее сжимаются вокруг девушки, я сильнее притягиваю ее к себе, чтобы дыхание из груди выбило, чтобы от соприкосновения тел пошел ток под кожей и мир взорвался яркими убийственными фейерверками. Оглядываю свою куколку с ног до головы, улыбаюсь и смотрю искрящимися глазами, что сейчас искушают обещаниями, что сейчас изучают вновь, но уже иначе, не так, как это делал ее доктор Джей. Ты права, куколка, я уже совсем не доктор, нет смысла меня так называть. Доктор - мертв, но твой Джей еще жив, не так ли? - Мне хотелось выглядеть феерично для тебя.
Я мерзко хихикаю и от моего голоса наверное у кого-то мороз по коже. А я лишь щелкаю зубами перед носиком Харли и тяну ее с собой за столик, на диванчики. Мне безумно сильно хочется остаться со своей Арлекиной наедине и провести с ней несколько запоминающихся вечерков вместе, насладиться ее телом и криками, оставить на ней свои шрамы и синяки , порезы и укусы, но пока....пока еще сильнее мне хочется растянуть удовольствие, помучить ее, заставляя заново изучать себя нового. Джокер - это не Джеймс Мэлоун. Джокер не терпит к себе того, что мог бы стерпеть сладкий доктор. Ты захочешь проверить границы моего терпения? Ооо, я знаю, ты обязательно захочешь этого. Я буду ждать. Потому что мне тоже интересно. Я хочу знать сколько отчаянных глупостей ты можешь совершить и сколько из них вызовут мою улыбку. Только осторожнее, тыковка, я имею над тобой власть. Я имел ее раньше, а теперь она растет в диаметральной прогрессии. Я съем тебя, куколка, я съем, а ты не заметишь.. Я уже отхватил от тебя огромный кусок, а ты смотришь влюбленно и жадно. Хочешь чтобы я был Твоим? Я буду...
Я сажусь на диван, тяну Харли на себя, заставляя сесть на свои бедра ко мне лицом. Смотрю на девушку весело и жадно, облизываюсь, словно голодный Зверь, притягиваю ее к себе, мои пальцы пробегаются вдоль ее позвоночника вниз.
- Ммммм....Ты так мило искала меня. Пришлось потратить столько сил, чтобы твои мальчики меня не нашли, - я цокаю языком и хихикаю. - Они у тебя тааакие заводные. Они не рассказывали тебе, как однажды мой славный Фрости надрал им задницы в порту? Они убегали поджав хвостики и теряя ботинки.
Я смеюсь, откидывая голову назад и мой смех ползет по телам наждачкой, сдирающей кожу. Джонни останавливается рядом и когда Харли бросает на него взгляд, смотрит в ответ и медленно кивает. Джонни совсем не амбициозный. Он считает, что притягивать внимание - это моя тема, а его - стоять рядом и пересчитывать денежки, которые льются в наши мешки, потому что никаких карманов не хватит, ахахаха. Еще его дело - это убивать тех, кого я захочу, тогда, когда сам убивать не желаю. Джонни - это мой Большой Тони, только он и правда Большой. Понимаешь, тыковка, ахахахаха?
Подмигиваю коротышке, прежде чем вновь обратить взгляд на Харли, я ерзаю на месте специально, сильнее вжимаю бедра девушки в свои, смеюсь и ласкаю ее.
- Что думаешь, тыковка, мы сегодня будем танцевать?
Вечеринка в твоем клубе - это же интересно, не так ли? И когда она начинается? И кто о ней узнает? О, она определенно должна произвести фурор! Ахахаха! Я смотрю на Джонни и медленно киваю ему. Думаю что теперь пришло моему милому мальчику ненадолго покинуть меня и сообщить кое-кому о том, где находится Джокер. Первым шагом, ведь, было произвести впечатление. Вторым - заново познакомиться со своей Арлекиной. А третьим шагом будет официальное представление для Всех! Приходите! Подходите! Внимание, внимание! Впервые на ваших глазах - Мистер Джей! Джокер и Харли Квинн! Вы слышали о нас прежде! Мы заставляли вас подтянуть свои штанишки и постараться не намочить их! А теперь же - узрите, пупсики. Король и Королева Готэм-сити. Мы заставим вас полюбить собственное дерьмовое прошлое, ведь в нем не было Нашего Дуэта! АХАХА! Готовьтесь к новой серии умопомрачительных аттракционов, вас ждет кровь, много крови,  смех, веселье, безумие и капелька романтики. Ну, согласитесь, мы ведь тааакие романтичные! Ахахаха!
Фрост уходит, оставляя меня на попечение братьев-глазастиков, что становятся с пушками наперевес за моей спиной и зорко обозревают все вокруг. Знаете, вот сразу мне понравились их костюмы! Огромный-огромный глаз, который стоит на ножках и держит автомат! Ахах, в темноте вообще зрелище невероятное! Еще у меня есть парень в костюме Панды, он придет попозже, когда настанет подходящий момент. Я вообще дикий любитель собирать фриков, и в своих желаниях я не одинок. У моей девочки тоже уродцев хватает, как я погляжу. Хихикаю и подмигиваю Тони, что явно до сих пор не особо понимает что происходит с его цветочком. Сладкий, ты говорил моей тыковке что я сдох? Сладкий, за твои слова мне хочется тебя убить. Но я - милосердный Король и ты нравишься моей девочке, поэтому ты будешь жить. Но если я отстрелю тебе язык, но ты больше не сможешь молоть своим ртом всякую чепуху и вливать ее в нежные ушки моей Королевы - тоже. Так что скажешь? Давай я прострелю тебе язык, потом в эту аккуратную дырочку вставим тоннель, тебе пойдет. Сможешь тоже всякие фокусы показывать... А как у тебя будут получаться кольца из дыма, а? Да это же просто будет крышесносно!
Но пока я только смотрю на Тони огромными больными глазами и ему они врядли нравятся. Вообще мой взгляд только Харли и нравится, других причин ее поведению я не нахожу. Хватаю Квинзель за хвостики, дергаю девушку ближе к себе, резко и больно. Ее ребята настороженно хватаются за пушки. Спокойно, пупсики! Смотрите, вашей Королеве это нравится, ахаха!
Я дергаю Харли близко к себе, так, что наше дыхание смешивается. Я смотрю на нее и притягиваю ближе. Я не могу на нее насмотреться. Раньше все было не так. Раньше она была для меня диковинной зверушкой в заточении, хотелось ее изучать со всех сторон, проверять ее реакции, узнавать где чувствительные точки. Сейчас... сейчас не так. Сейчас в голове разрастается безумие, сейчас крепнет одержимость. Сейчас мне все равно кто смотрит на нас и что видит. Все равно кто и что будет думать и что скажет. Если мне не понравятся чужие мысли, я просто отстрелю думалку этому невезунчику.
Сейчас же - все иначе, все по-другому. Сейчас я делаю то что хочу и делаю сразу. Сейчас нет запретов и условий, правила игры изменились, правил вообще больше не существует. Если завтра нас посадят в Аркхэм, мы окажемся оба на одной стороне. Но, знаешь что, детка? Мне плевать! Потому что меня ничего не интересует, потому что все что мне нужно - это сейчас есть, что понравится - мы отберем, а остальное...остальное просто разрушим. И мы сделаем это вместе. И этот город преклонит колени. Я подарю тебе золото и бриллианты, я украшу пол под твоими ногами пурпуром и поталью, я заставлю всех сходить с ума и расчерчу новую карту Готэма, перекроив старый мир и создав новый. Отныне - никаких систем, отныне никаких барьеров. Ты же этого хотела, куколка?
Мои пальцы крепко сжимают мягкие волосы, тянут вниз, заставляя склонять голову. И я смотрю жадно, я смотрю кислотным огнем. Впиваюсь в губы Харли поцелуем,причиняя боль, даря удовольствие. У нас с тобой еще будет много ночей наедине, детка, но эту мы проведем с остальными.
И клуб загорается огнями. Впускают людей, начинает играть музыка и все веселятся и пляшут. Возвращается Джонни, кивает мне в ответ. Мы с ним, знаете ли, не любим общаться на публике, ведь Фрости - скромный мальчик. Он одними жестами сообщает что мое задание выполнено, а потом просто застывает статуей за спиной, оглядывая зорко толпу вокруг, чтобы не дай то Хаос, не приблизился кто-то посторонний. А мы с тыковкой общаемся, я пересаживаю ее рядом с собой, кладу руку на ее плечо и шепчу что-то, удерживая в руке бокал с виски. Мы смеемся. Я жарко шепчу девушке на ушко о том, как хочу ее, как жаль, что не довелось все-таки прежде увидеть ее на своем столе в лаборатории, мне бы так хотелось знать какими становятся ее глаза, когда из них искрами сыпется электричество. Ее ладошка на моем бедре, скользит собственнически и игриво, я смеюсь ей в ушко и касаюсь зубами нежной мочки, сжимаю ее и мои пальцы стальными тисками обхватывают девичье плечико, так показывая как нравятся мне все ее действия. Мы теряем интерес к клубу и вечеринке, мы впервые за все время говорим на равных, говорим без утайки и не пытаясь прикрыться за полунамеками, тем самым сдерживая свои истинные желания. И ночь только начинается. Эту ночь некоторые запомнят очень надолго. Я смеюсь и кусаю Харли за волосы, шепчу ей на ушко о том, что кое-кто решил нас сегодня посетить, так сказать почтить своим присутствием. Да неужеееели! Наконец-то!
Люди Фальконе и он сам. Видать старикан не сдержал своего любопытства и решил лично заглянуть в глаза Джокеру, который обокрал его так сильно, который лишил его самой жирной территории и оставил с носом даже не засветившись. Я просто берег себя, сладкий, для нашей встречи, чтобы предстать во всей красе. Чтобы ты еще сильнее разочаровался в старых добрых традициях. Ох и Ах! Эта молодежь совсем никого и ничего не уважает, верно? Аххахаха!
Я снимаю с себя пиджак, расстегиваю жилет и рубашку. Мне жарко и мне весело. Световые лучи касаются тела, они меняют цвета, яркие и кислотные. Люди веселятся, люди пьют и гуляют сейчас. Счастливчики. Сегодня они все станут свидетелями того, что старое зло больше не актуально, что есть те, кто тоже любят веселиться, а вот итальянцев.. нет, итальянцев не любят. И, я думаю, Бэтси должен быть нам благодарен, ведь мы собираемся избавить этот город от жуткого мужика, что одевается слишком старомодно и совсем не умеет улыбаться. А наш город, ведь, должен улыбаться, он должен веселиться каждое свое мгновение и веселье это яркое, оно кислотное и отравленное.
- Ты обещала принести мне голову Фальконе на блюдце, не так ли, куколка?
Я поднимаюсь на ноги и протягиваю руку Харли, крепко сжимаю ее и дергаю на себя. Девушка оказывается в моих руках и я улыбаюсь широко и жутко, моя улыбка обещает наше первое совместное веселье.
- Но пока пойдем потанцуем? Смотри, все так ждут этого.
Пусть весь мир - это театр и цирк. Пусть все в нем дышит яркими цветами и красками, пусть этот мир травится и его лихорадит. Я кое-что понял сегодня, пока мы сидели рядом. То, что мы появились на свет, то, через какой путь прошли каждый по отдельности - это все цепочка взаимосвязанных событий. Они вели нас к этому моменту. Они все вели нас к встрече, к той ночи, которая разбудила меня тревожной сиреной и сигнальными огнями, заставив спуститься вниз босиком. Безумные боги, черная бездна и вечно голодная вселенная. Какие-то потусторонние силы или больное Провидение, может даже и сам Готэм, но мы были отмечены друг другом задолго до нашей настоящей встречи. И в тот миг, когда тебя хохочущую и растрепанную привел Бэтмен, а я сделал глоток кофе и мазнул по тебе взглядом, картина начала наконец складываться из своих пазлов. Мир сверкнул и мир переменился. Когда мы с тобой столкнулись, все уже могло быть только так и не иначе. Я не смог бы умереть в кислоте, ты бы не смогла загнуться от голода. И я не знаю что будет дальше, но кажется я теперь не смогу с тобой расстаться, даже если очень этого захочу. Ты - моя Арлекина, ты была создана для меня, все твои ошибки - это целая дорога ко мне и сейчас ты наконец перестаешь существовать как отдельная независимая частица, потому что с нашей первой встречи я медленно убиваю тебя. Ведь убивать - это значит брать под контроль. Это значит - становиться Богом в глазах того, кто постепенно теряет собственную жизнь. И я буду убивать тебя очень медленно, куколка, я буду поглощать каждый твой стон и крик, мы застынем в вечном танце и он будет длиться в сотнях миров, но ни в одном из них мы не станем существовать по отдельности.
Красиво, не правда ли? Этот мир нуждается в Хаосе, сотканном нашим безумием. Так не будем его больше останавливать. И, может быть, я ненавижу тебя, куколка, за то что прошел целый путь, после падения в кислоту, без тебя и за то, что мне вообще пришлось его пройти. Но, знаешь....это лучшее что со мной случилось. И за одно только это я положу мир к твоим ногам. А начнем мы с Фальконе. Я смеюсь и тяну куколку с наших мест, туда, к людям, к веселью, к нашим врагам. Что скажешь, девочка, кто тебе нравится больше: доктор Джей или Джокер?
АХАХАХА!