Логан и сам не сразу понял как он здесь оказался. Где он оказался. Он не думал о том, что делает, он не думал куда идёт. Когда в очередной раз, в очередной чёртов раз всё просто рушится — не чувствует, кажется что вообще ничего. Обманчивое ощущение, которое когда-то давно [будто бы совершенно в другой жизни] вызывало недоумение. Которое сейчас заставляет хмурить брови, потому что за ним — раздроблённые осколки воспоминаний.
________________________
Её ладонь тонкая, светлая, касается его груди, там, где сердце. Она улыбается мягко, делает шаг вперёд и второй рукой накрывает его щёку, заглядывает в глаза.
— Ты не животное, Логан, — она говорит мягко, но твёрдо, уверенно, — ты такой же человек, — гладит по шее; улыбка тонкая, но яркая, такая яркая, такая светлая — затмевает солнце, уходящее за горизонт, — это нормально, Логан, — он хмурится, он не видит в этом ничего нормального: он — не чувствует. Не чувствует угрызений совести, не чувствует боли, не-помнит-н и ч е г о. Что же в этом нормального? Он хочет возразить. Он хочет объяснить. Но пальцы холодные касаются его губ и она качает головой: молчи.
[Он ловит себя на мысли, что хочет их согреть, взять её руки в свои и не отпускать, пока они не перестанут холодом обжигать кожу]
— Это самозащита, Логан: оно ... — плотнее прижимает ладонь к груди, губами прижимается к собственным пальцам на губах, касается его губ, — оно пытается защитить себя — тебя: от того, что произошло, — и Джеймс молчит. Он не знает что сказать. Он не может согласиться, но и не может найти ни одного аргумента против. Но он — благодарен. За эти слова. За — всё.
________________________
Это пронесённое на года. Это забытое, но яркой вспышкой сейчас: слишком-похоже, слишком-знакомо, чтобы не-помнить.
Но и её сейчас нет.
Но и её потерял.
Но и она — погибла. Из-за него.
Это неизбежное, это замкнутый круг, точно его собственное проклятие, что всегда, всегда-всегда следует за ним по пятам, наступая неизменно, нагоняя. Оно смеётся насмешливо, шепчет вкрадчивое на самое ухо. Его касания невесомые, но слишком-хорошо ощутимые. Оно смеётся-смеётся-смеётся, а потом касается цепкими пальцами всего, что было важно самому Хоулетту: и то рушится-крошится, рассыпается прахом уже под его прикосновениями. И в том больше нет жизни. И то остаётся памятью, только памятью. Предательски не-надёжной и жестокой: она возвращается внезапно, она возвращается неясными картинами-ощущениями-эмоциями, до скрежета, до бесива. До — невозможного.
Но когда всё рушится. Снова рушится — он инстинктивно приходит туда, куда приходил каждый раз, оставаясь один. Каждый раз, когда понимал, что сил ни на что больше нет. Точно животное, настоящее животное — он сбегает в лес, зализывать раны. Он сделал так, когда погибли его родители. Он делал так ни раз и ни два — уже после; уже будучи взрослым. Года идут, времена меняются, люди вокруг — меняются. Но это всегда остаётся неизменным. И сейчас, находясь в самой глуши леса, он не может сдержать ухмылки. Какая ирония.
Последним, что он помнит, был бар. Какой-то дрянной бар на окраине города. Дешёвая выпивка, чей-то назойливый голос, сломанный табурет, маты, женские визги и кровь, хлынувшая из разбитого носа. Катитесь к чёрту. Пусть всё — катится к чёрту. Он оставляет деньги на барной стойке, а остальное — размыто. Остальные минуты-часы — не-осознанные. Сколько он прошёл? Как далеко от города? В какую сторону идти, чтобы вернуться? ... Впрочем да — к чёрту. Всё потом. Да и что — всё? Что?
Мыслей в голове совершенно не было. Только усталость, что казалось тяжелее самого адамантия, что заставила наконец-то остановиться. Только в голове назойливое и бессмысленное: не-останавливайся. Почему нет? Почему — нет?
Джеймс облокачивается спиной о дерево, вытаскивает из внутренней стороны куртки сигару, но так и не прикуривает, замирает и прислушивается-принюхивается — весь концентрируется на ощущениях. Волк? Запах слишком-знакомый, но в тоже время — совершенно нет. В нём было что-то неуловимое и неясное, но это совершенно точно было животное. Такое, какие стаей собирались в лесу, в краях, где когда-то находился его дом. Беспокоило только одно: Логан совершенно точно знал, что в здешних краях не должно было водиться никого подобного. Сбежал откуда-то?
Он вглядывается в темноту, убирает сигару обратно, когда различает силуэт — не ошибся. С секунду мешкается, не двигается, просто смотрит — глаза-в-глаза, обдумывает. А потом легко отталкивается от дерева, почти бесшумными, но тяжёлыми шагами приближается: осторожно, не сводя с него [неё?] внимательного, изучающего взгляда. Точно боясь спугнуть, но зная слишком-хорошо — не уйдёт. Но зная слишком хорошо что делать, чтобы не ушёл.
Это всё — отголоском памяти. Это всё забытое-родное, почти-необходимое; сейчас. И это не хочется отпускать. Волка — не хочется отпускать.
Он не подходит слишком близко, опускается на корточки, сам клонит едва заметно голову к плечу, протягивает ладонь, переворачивая её внутренней стороной наружу: у меня нет оружия, видишь? Я не причиню тебе вреда.
— Иди ко мне, — это против воли звучит почти-властно. Это внимательным взглядом, интересом. И всё остальное, всё просто уходит на задний план; память недовольно разминает плечи, но отступает и больше не тревожит. Животное.
Отредактировано James Howlett (2016-09-14 16:46:58)
[/SGN]
