Клоун влюблен. Клоун ненавидит.
Король преступного мира сходит с ума. И над Готэмом уже третью неделю нависли грозовые тучи. Мрачный, погрязший в разврате и убийствах город утопает в воде, небо проливает грязные слезы, кислотные и холодные. Небо плачет вместе с Королем потерявшим свою Королеву. Небо полно ярости и горя, небо сходит с ума, небо хочет стереть Готэм с лица земли. Ведь никому не нужно это пустое место потерявшее свою ценность, больше нет в нем забавных шуток, не слышно безумного смеха. Только мрак. Только беды. Только кровь, что мешается со сточными водами, вытекает из канализации, пропитывает вонью бедные кварталы. И эта вонь достигает самых высоких небоскребов Готэма. Так странно и так смешно... Ведь дождь должен отчищать. Вода должна смывать эту грязь, уносить куда-то и впитываться в землю. Но вместо этого город полон собственным смрадом и нечистотами до краев, город захлебывается ими, город задыхается...
И я бы нашел в этом некий забавный символизм, я бы увидел в этом извращенное дьявольское провидение, но я не вижу ничего. Я смотрю с высоты на Готэм. У широкого окна во всю стену я стою опустив руки на золоченую трость из эбенового дерева и передо мной стена дождя. Передо мной серый город, который стало невозможным раскрасить в яркие цвета. Так скажи мне, мой драгоценный заклятый враг, неужели этот город ты хочешь защищать? Неужели он этого стоит? Неужели в нем еще осталось хоть что-то, что я не разрушил, что я не обесценил, что я не вверг в пучину Ада? Посмотри на эти улицы, Бэтмен, посмотри повнимательнее. Люди готовы пожирать друг друга, люди готовы унижать, насиловать, грабить, убивать... Они опустились, они больше не видят свет. Солнце спряталось за облаками, солнце ушло, солнце заснуло. Мое солнце тоже исчезло, ты спрятал его от меня, ты украл мое солнце! И я никогда не прощу и не забуду тебе этого....
Может поэтому город так изменился? Из него схлынули краски, их выпила моя ненависть, их выпило мое горе. Знаешь ли ты, мой драгоценный враг, как оно велико? Оно простирается до самых небес, оно может влиять на погоду.
Я приближаюсь к стеклу, прислоняюсь горячим лбом к холодной поверхности, широко раскрываю глаза, пытаясь вглядеться в мрачные улицы под ногами. Там одинокие несчастные твари бегут по мостовым, прячутся под зонтами, стараются поскорее добраться до дома и нагреть себе крепкого кофе. Они ищут в своих жалких квартирках тепло, они ищут там свет и надежду. Но надежды нееет. О нет, нет, ее не существует. И если еще есть те, кто со мной не согласен, то я уничтожу и их. Я уничтожу всех, кто скажет хоть слово против меня. И главное, я уничтожу тебя, Бэтмен. Слышишь? Я уничтожу. Уничтожу! Я обращу этот мир против тебя, я дам тебе заглянуть в самое сердце тьмы, на самый глубокий круг Ада, я познакомлю тебя со своим безумием, я напою тебя собственным горем. Ты будешь в нем тонуть, ты им захлебнешься. Уж это я тебе обещаю.
Животный дикий рык срывается с губ. Я бьюсь головой о стекло в яростном порыве причинить себе боль или причинить ее стеклу. Оно же может испытывать боль? Может, может, конечно же может. В этом мире нет ничего способного не испытывать страдания.
Двери тихо открываются, в зал заходит Фрост, останавливается за моей спиной, но я чую его даже когда он молчит, я нутром его ощущаю. Ну-ну, не тяни! Не стоит играть на моих нервах, особенно когда я в дурном настроении. Ты же знаешь это, Джонни, ты знаешь. Или ты совсем потерял страх? Может мне стоит сделать с тобой что-нибудь? Например скормить тебе твой собственный язык, раз ты такой молчун.
- Машина подана, босс.
Я разворачиваюсь резко, улыбаюсь до неприличия широко, щурюсь, словно создавая иллюзию искренности своей улыбки.
- Отлииично, - нараспев отвечаю своему подручному и прохожу мимо него, к лифту, чтобы спуститься вниз, чтобы приступить к финальной стадии своего плана. Джонни следует за мной, Джонни теперь редко от меня отходит. Оу, это так мило, такая забооота...
Простой фургон, с нарисованным клоуном сжимающим в руках сразу десяток мороженых, яркая алая улыбка, чуть потекший грим на его глазах. Я запрыгиваю внутрь, там уже сидят мои ребятки, Джонни садится за руль. Ну-ну, погнали, погнали! Я не люблю ждать, когда хочу славно повеселиться! Ту-ту, ребята, ту-ту!
Бэтси, Бэтси, Бэтси... Помнишь, я говорил тебе, что заставлю тебя страдать? Но я не хочу начинать так сразу со сладенького, я хочу нагулять аппетит. Поэтому я решил, что позову твоих друзей! Ну или одного из них. Того, что тебе дороже многих, того, за которого ты будешь переживать, мучиться, бояться. Чья смерть будет для тебя так же болезненна, как смерть Джейсона. Тот, чья смерть погрузит тебя в бездну отчаяния и вины. Я хочу поиграть с твоими друзьями, Бэтси. Можно? Можно-можно-можно? Ну пожаааалуйста.
Я выпрыгиваю из машины, со мной отправляются двое ребят, один из них на ходу кидает мне полицейскую фуражку, я с хихиканьем натягиваю ее на голову. Мы поднимаемся по лестнице на нужный этаж, мальчики отходят чуть в сторону, чтобы их не было видно в глазок, я опускаю голову, чтобы перед дверьми маячила полицейская нашивка. Звоню в дверь, кратко, надрывно.
- Эй, есть кто-нибудь?! Меня послали из участка! Новое ограбление, Джокер взял заложников! - Стучу в дверь, мой голос меняется, он совсем не похож на настоящий и когда надо, я умею прекрасно притворяться.
За стеной слышны шаги, какое-то время стоит тишина, а потом ключ начинает поворачиваться. Дверь открыта. Как доверчиво, как опрометчиво! Благодарю! Толкаю дверь ногой, сшибая того, кто за ней стоит, мои ребятки врываются в квартиру с пушками наготове, один осматривает комнаты, другой подхватывает девушку, что открыла двери. Он сжимает ее руки за локти, но я вижу, эта цыпочка очень боевая. Она, конечно, не ее папочка, но тоже вполне ничего. Еще минута и она сможет освободиться от бандита, который сковал ее. Но я не даю этому свершиться. Скидываю на пол кепку, перехватываю трость и бью золотым набалдашником по виску Барбары Гордон. Крошка падает, как подкошенная, ее глазки закатываются и она теряет сознание, оседая на руках моего головореза. Я приседаю рядом с ней, склоняю голову набок, улыбаюсь.
- Это не он, босс.
Ооо, какая поразительная наблюдательность! Благодарю. Уж я бы точно не разобрался самостоятельно что у лейтенанта Гордона сисек может и не быть.
- Мне убить ее?
Я улыбаюсь, провожу пальцами по щеке девушки, оскаливаюсь, демонстрируя металлические зубы, убираю рыжую прядь с лица красотки. Бэтси-Бэтси, она тебе дорога? Ты ведь наверняка ее знаешь. Мне была дорога моя Арлекина. Знаешь, я совершенно потерял без нее всякий разум. Мы так веселились с ней, мы так здорово проводили время... А теперь ее нет. Ты ее забрал. Я тоже кое-что у тебя заберу. Это пока не равноценный обмен, но все впереди.
- В машину ее и быстро.
На девушку накидывают плащ, сковывают ее руки и выводят из квартиры. Я остаюсь еще на некоторое время, брожу по квартире, заглядываю в ванную, изучаю содержимое ящиков. В девичьей спальне задерживаюсь дольше всего, созерцаю пространство вокруг себя, собираюсь уже уходить, как что-то привлекает мое внимание. Хм....а что это у нас тут такое интересненькое? Возвращаюсь спиной, подхожу к шкафу и вытягиваю из неплотно прикрытого ящика маску с ушками. Хм...знакомая масочка. Верчу ее в руках, близко подношу к глазам, изучая, а потом кладу в карман. Все это становится таким забавным, таким...непредсказуемым!
Напевая песенку и стуча тростью по полу, я выхожу из квартиры, оставляю распахнутой дверь, быстро сбегаю по лестнице.
Мы идем гулять! Мы идем играть!
Когда я верну свою тыковку, я обязательно расскажу ей о том, как попортил жизнь Бэтси. Может даже я подарю ей чучело Барбары Гордон, ручаюсь, один мой знакомый сможет мастерски помочь мне сделать из настоящей девочки набивную. Ох и весело же нам будет!
Барбару перевозят в один из моих подпольных клубов, оставляют без еды и воды в мрачной подвальной комнате, где из освещения только свеча и нет спичек. Там есть крысы, но нет еды, есть матрас, но нет кроватки. Девушку оставляют там на целый день, потому что я очень занят, потому что у меня еще куча дел и множество планов. О ней забывают, по крайней мере так кажется со стороны.  Но после полуночи о ней вспоминаю Я. Врубаю свет в ее комнате и захожу внутрь. В моих руках пакет с едой и водой, они даже, ради разнообразия, совсем не отравлены. Спускаюсь по небольшой бетонной лесенке и прохожу на середину.
- Привет, Барбара, - с безумной улыбкой произношу я и смотрю на девушку. Моя радость сменяется показным испугом от того, в каких условиях она, оказывается, была все это время. Я ахаю, кидаю пакет на пол, помогаю девушке подняться и прислониться к стене. За подбородочек поворачиваю ее голову в сторону, чтобы осмотреть огромный синяк, оставленный моей тростью. - Ай, ай, ай, я думал о тебе позаботятся лучше. Ничего нельзя доверить этим клоунам. - Недовольно цокаю языком, качаю головой. - Если хочешь, я заставлю их извиниться перед тобой на коленях и накормлю пулями, чтобы они хорошенько усвоили урок? Кто же так обращается с моими драгоценными гостями?
Я смотрю на мисс Гордон больными воспаленными глазами, мое лицо на расстоянии от нее лишь в паре десятков сантиметров. Наверное этой милой куколке нестерпимо хочется плюнуть мне в лицо, но боюсь в ее горле так пересохло, что и говорить трудно. Улыбаюсь, отпускаю девушку и отхожу на несколько шагов. Поднимаю пакет и ставлю рядом с Барбарой, но все еще не спешу освободить гостью от наручников. Пока рано, пока еще так рано.
- Я принес тебе еды и воды, еще тут есть зеркальце, вдруг ты захочешь на себя посмотреть.
Хихикаю и присаживаюсь на табуретку, складываю руки на коленях, как примерный школьник.
- Кстати, разрешите представиться официально. Меня называют Мистер Джей. Ты тоже можешь.
И мы славно повеселимся с тобой, милая. Я не хочу чтобы ты скучала, пока мы ждем нашего драгоценного Бэтси.

Кровь, боль, страх. Нас так просто ассоциировать со Злом. Мы сами и есть Зло. Эта участь была мила. Мы склонили головы и позволили надеть на себя короны из золота и шипов, украсили себя ошейниками из костей и стали часто улыбаться. Может даже еще чаще, чем хотели сами...
Мы возвращаемся в наш новый дом под утро. Ночь подходит к концу. Наше время подходит к концу. По крайней мере так считают остальные, но мне плевать на их мнение. Просто все дела завершены, просто на сегодня обещали солнце, а я его не люблю, оно режет мои глаза, оно заставляет меня натягивать черные очки и брезгливо морщиться. Я не люблю солнечный свет. В нем я кажусь сам себе слишком нормальным. Даже со всем своим вызывающим внешним видом.
Но по комнатам гуляют синие тени, словно кто-то добавил немного яркости в наш черный мир и он стал мутным, он стал другим, капельку тревожным, капельку выжидающим. Голубой и розовый цвет предвещают близкий восход солнца, а я вношу Харли на руках в наш новый дом. Это почти что традиция - вот так проносить ее через двери, когда знакомлю ее с нашим новым местом обитания. И моя Королева устала, хоть улыбается все так же безумно и довольно. Она оплела руками мою шею, сладко зевнула, вяло поболтала ножками и покрутила головой, осматриваясь. Я улыбнулся. Нам не нужно было много слов, чтобы друг друга понять. Ей тут нравилось. Она довольно вздохнула, когда я опустил ее на темно-бордовые простыни, потянула меня на себя, я укусил Харли за плечо. В нашем новом доме стояла предрассветная тишина. И никто бы не поверил, что такое бывает. Что Джокер, который превращал в кошмар каждую ночь Готэм-сити, может не хохотать по-зверски безумно, не крутить перед носом острым ножом и заряженным кольтом, а просто улыбаться, спокойно, тихо, даже капельку устало. Никто не мог вообразить, что Джокер, слишком непредсказуемый и опасный, умеет быть спокойным и ласковым. Никто бы не поверил. Кроме Харли Квинн, слишком безумной, а потому способной поверить даже в такое. А может дело было еще и в том, что кроме нее никто никогда не видел Джокера таким.
Я провожу пальцами по губам Арлекины, выпутываю заколки из ее волос, отбрасываю в сторону ее яркое черно-красное платье. Она снимает мою обувь, возмущается что я могу испортить такие красивые простыни и почти что вытряхивает меня из пиджака. Это, знаете ли, совсем не круто, когда так обращаются с Королем преступного мира. Но я и на это не пытаюсь злобно шипеть, не рычу, не извергаю самые дикие проклятия, а просто вешаю свою рубашку на голову Харли и та смеется, возмущенная моим поведением. Я тоже смеюсь, но это совсем не хохот двух психопатов. Даже не близко. И мы даже не вспоминаем эту безумную ночку, ту дикую перестрелку, что устроила шайка одного зарвавшегося гангстера. Мы не вспоминаем как привлекли своим шумом и взрывами внимание Бэтмена и как после этого пришлось поджечь чуть ли не половину квартала, отвлекая его внимание и заставляя спасать невиновных. Это было весело, но это не стоит нашего внимания. Я кладу голову на животик Арлекины, она перебирает мои волосы и рассказывает какую-то откровеннейшую чушь, в которую я даже не пытаюсь вникнуть. Перебирая мои волосы, она едва борется со сном, но отчаянно не желает засыпать раньше меня. И тогда я переворачиваюсь, целую ее глаза, беззвучно приказываю ей не дурить и наконец отдыхать. Харли сопротивляется. Она ненавидит когда ее мистер Джей думает что она умеет уставать, что она все еще чуточку самая обычная девчонка, которая влюбилась в психопата и сбредила из-за этого. Харли не нравится, когда в ней обнаруживаются простые человеческие слабости Харлин Квинзель. Иногда она думает, что если я уличу ее в них, то брошу ее. Но правда в том, что мне все равно. Мне нравилась доктор Квинзель, то, на что она пошла ради меня и что с радостью повторила бы это снова. И за ее непоколебимую преданность я готов простить даже сонные усталые глаза и бессвязное бормотание. Простить, как самый обычный человек, самым обычным ранним утром...
Я улыбаюсь и раскачиваюсь из стороны в сторону на табуретке.
Не люблю эту комнату. Тут совсем не весело. Даже в дурке у меня были намного более комфортабельные апартаменты: мягкие стены, стерильная чистота и ослепительно-яркий свет. Впрочем, последнее я не любил. Белый на белом смотрится дико, это сводит с ума. Уж не знаю на что рассчитывали мои врачи. Что с психом такая терапия сработает как-то иначе и я начну становиться нормальным? В таком случае они просчитались. От безделья порой я начинал ногтями корябать стены, уж не знаю зачем это делал... Однажды, когда меня оставили в смирительной рубашке на сутки, я разрезал о какой-то торчащий гвоздь свой язык. Крови было - море, а я рисовал на стенах письмена, выходило кривовато, было невероятно трудно дописать "Бэтси, выходи поиграться", а когда в мои покои заглянули доктора, то отшатнулись в ужасе. Я хохотал и был заляпан собственной кровью. Втайне все надеялись, что я не выживу, но меня крайне трудно было убить, практически невозможно. А на следующий день я предпринял новую попытку расписать стены и пририсовал к надписи рожицу Бэтмена. Через три дня от меня отказался пятый психиатр, а спустя еще два дня ко мне познакомиться пришла доктор Харлин Квинзель...
Мои мысли рассыпаются и я с явным нежеланием концентрирую собственное внимание на Бэтгёрл. Она сдается. Пьет воду, которую я принес, жадно, почти захлебываясь ей. Я хмыкаю и рассматриваю собственные ногти. Если честно, эта девочка - отвратительна. Такая прааавильная, такая гордая и уверенная в собственной правоте. Скажи, девочка-мышка, ты и правда думаешь, что на стороне добра? Ты считаешь, что оно должно быть с кулаками? Или ты так сильно веришь, что твой Бэтмен - герой? Скажи, а ты представляла как трахаешься с ним? Ты представляла себя рядом с ним в его постели, а не только на поле боя? Мне кажется он всю свою страсть отдает врагам и ничего не оставляет на женщин. Может даже они вообще его не возбуждают?
Я смеюсь собственным мыслям, бормочу себе под нос на тему того, что безответная влюбленность - это так банально, прямо в духе современных мыльных опер, а потом поднимаю взгляд на свою узницу. Склоняю голову набок, слушаю ее слова, которые она так отчаянно и так старательно пытается сделать злыми и ядовитыми. О, милая моя, что ты знаешь о яде? Хочешь, я дам тебе попробовать? Могу даже окунуть в него с головой... Как ты запоешь, когда твою чудесную бархатную кожу начнет разъедать кислота? Кожа начнет скукоживаться, превращаясь в отвратительную тряпку со старушачьми складками, покрытые ожогами, которые не пройдут до конца твоих дней. Что ты споешь мне тогда? И самое интересное, будешь ли ты нравиться своему герою-Бэтмену после этого? О, ручаюсь, он едва сможет скрыть свое отвращение. Станешь ли ты после этого считать его героем?
А самое забавное, ведь, даже не это. Самое забавное то, что тебе лучше будет умереть здесь, оставить о себе славную память и дополнительный стимул сражаться для Бэтмена. Умереть, а не выжить. Потому что я готов поспорить на нашу с Харли любимую золотую ванную - если ты выживешь и однажды станешь свободна от моего плена, ты уже не будешь прежней. Ты будешь уже очень-очень сильно и глубоко покалечена внутри.
- Знаешь почему меня боятся, девочка? - Я поднимаюсь с табуретки, потягиваюсь и медленно приближаюсь к Бэтгерл. - О нет, дело не только в том, что невозможно предсказать мои поступки. Дело еще и в том, что после встречи со мной ты теряешь себя. Ты лишаешься самого дорогого что у тебя есть - личности.
Я смеюсь и подхожу совсем близко. Мы стоим и смотрим друг на друга. Она - маленькая глупая воительница, пока еще до конца не поверившая в то, что может кого-то начать бояться по-настоящему. И я, тот, с кем она никогда не будет на равных, до кого ей так и не дорасти чтобы сразиться по-настоящему. И это для Бэтмена я враг, а для тебя - только палач. Разные весовые категории, куколка. Слишком разные.
- Хмммм.... Это так мило. - Я растягиваю слова так ласково и томно, словно маленькая девочка, которая радуется пушистому котенку. Поднимаю руки, кладу ладони на голову Барбары, склоняюсь к ней ближе, чтобы весь ее мир сузился только до моего лица, до безумных глаз и алой клоунской улыбки, провожу пальцами по ее волосам, в странной манере погладив ее. - Ты думаешь угрозы могут меня испугать? Ты правда веришь в то, что говоришь? Позволь просветить тебя, - моя ладонь спускается к плечу пленницы, больно сжимает его, так, что пальцы готовы сломать ключицу, так, чтобы отвлечь. Я склоняюсь к ушку Барбары, почти прижимаюсь губами к нему, моя щека касается ее скулы и я резко и сильно, с замаха, бью Бэтгерл в живот.  - Безумцам неведом страх.
От моего удара у девушки выбивает воздух из легких, пока она сгибается, я достаю из кармана шприц с длинной иглой и втыкаю его  в шею, за пару мгновений вводя ядовито-зеленый состав под ее кожу, прямо в вены. Яд распространяется быстро. Но это - особенный яд, его изобрел я сам, как и многое такое, что еще не увидело свет.
У Барбары подкашиваются ноги, она дрожит и опускается на пол, я опускаюсь следом на корточки, смотрю на нее внимательно, буквально впитывая голодным взглядом каждое изменение в ее поведении и жестах. Облизываюсь, подмечая как расширяются зрачки воительницы. Хлоп-Хлоп! Клац-Клац! Мышеловка захлопнулась! Мышеловка ухватила мышку за горло и сильно надавила. Это больно. Это очень-очень больно. Я смеюсь, тихо, безумно и очень довольно. Как нехорошо, ай-ай-ай. Как же нехорошо так наслаждаться игрой, мистер Джей! Как вам не стыдно! Плохой мальчик, ай-ай-ай.
- Хочешь расскажу тебе кое-что? Мне было плевать кто окажется дома, я не в убытке от того, что там не было твоего папочки. До него очередь еще дойдет. Но не лги мне о том, что ты безразлична Бэтси. Это не так. Он будет очень переживать, бедный мальчик будет так страдать, если с тобой что-то случится по моей вине. А как ты думаешь, с тобой что-нибудь случится? Ты бы на что поставила?
Мне нет нужды спрашивать что чувствует моя маленькая несчастная куколка. Я и так знаю. Смесь яда и наркотиков бежит по крови расплавленным металлом, это похоже на лаву. Тело перестает слушаться, оно пылает изнутри, сковано и невозможно контролировать сокращение мышц и собственную дрожь. Потом вступают в ход химикаты. Они превращают мозг в месиво и кашу, взрываются где-то в черепной коробке, доводят до исступления. Это похоже на электрошок, впрочем, долго это не длится. После того, как электрические импульсы становятся нестерпимо сильными, они исчезают и наступает эйфория. И вовсе не та, что бывает от дурмана, это эйфория от иллюзии что боль закончилась. Но на самом деле схлынула всего лишь первая волна. Тело подчиняется, но слабо, оно становится тяжелым и замедленным, а вот ощущения...тактильный контакт....Ооо, вот это усиливается до невероятных размеров. Если провести перышком по коже, то кажется будто щекочут оголенные нервы. И препарат экспериментальный, поэтому я еще не выяснил всех побочных реакций, но на то он и экспериментальный, чтобы эксперименты все-таки были...
Я хватаю руку Барбары, дергаю на себя, достаю нож и провожу тупой стороной по ее коже. Сначала я хотел вырезать что-нибудь у нее на лбу, но потом подумал что тогда она будет видеть мою метку слишком редко, а то и вовсе перестанет любоваться на себя в зеркальце. И потому я выбираю руку. Хихикаю, поворачиваю нож острым краем, и оставляю на коже девушки первую букву собственного имени. Я делаю это очень медленно и очень старательно. Даже высовываю язык от сосредоточения, провожу им по металлическим пластинам зубов, вот как я стараюсь. 
Кровь хлынула из раны и казалась в мигающем электрическом освещении, почти что черной и невероятно густой. Мне захотелось попробовать ее на вкус, но я лишь углубил порез, красиво выводя закорючку на коже. На предплечье достаточно много места. Успею ли я вырезать свое имя до конца, если каждую ночь буду прибавлять по букве?
Ставлю на то, что успею.
Смеюсь, когда девушка ненадолго выпадает из реальности, кажется словно она отключилась. Я бью ее по щекам. Хей-хей, детка, очнись! У нас впереди еще столько времени, а мне не терпится с тобой поиграть! И я поднимаю Барбару на руки, кружусь с ней по комнате, напевая какую-то песенку и поднимаюсь по лестнице, выводя наверх. В обычные комнаты, которые занимаю в этом клубе. Впрочем, по комнатам все равно очень трудно сказать где мы, да и окон тут не наблюдается. Я опускаю девушку в глубокое кресло, долго копаюсь в массивном столе, пока наконец не нахожу аптечку.
- Ну что, подлатаем тебя, куколка? Как ощущения?
Мой голос становится почти нормальным. Во всяком случае из него исчезает истеричное безумие. Я присаживаюсь на подлокотник кресла и копаюсь в бинтах и бутылочках, выбирая наиболее аппетитные. Харли всегда считала, что мое настроение меняется слишком быстро. Что же, Харли всегда была права на мой счет.

Честно говоря, это смешно. А еще грустно. Я испытывал желчный вкус разочарования во рту и мне срочно хотелось его чем-нибудь приглушить. Например кровью. Я спрашивал себя: а не стоит ли просто убить эту дуру, да не тратить на нее свое время?
Подумать только, я вытащил эту девчонку из темницы и пустил ее в свой кабинет. Это место могло посоперничать с любым оружейным складом, честное слово! Помимо тех револьверов, автоматов и гранат, что были спрятаны в тайниках, повсюду расположились сотни мелких и кажется совершенно безобидных предметов. Но, видимо, этим мой разум и отличался от мозгов идиотов и унылых обывателей, коими полнился этот грязный жестокий мир. Например эта милая хрустальная вазочка с фруктами или бокалы. Одно усилие - и перед вами острый кусок стекла, способный метко воткнуться в чужой глаз. Я знал точно, когда хочешь выжить - надо бить на поражение и без всякой жалости. Бутылка по голове? Можно, но глупо. Если меня этим ударить, то я не потеряю сознание, а просто разозлюсь. То ли дело простой столовый ножик, что лежал на столике. Им можно очень быстро вспороть горло. Так же подойдет и карандаш, если очень метко проткнуть нужную артерию. Господи, да для пары десятков способов убить и покалечить тут  повсюду лежали игральные карты! Но, я сознаюсь, в этом деле нужен опыт и практика, которые врядли были у Бэтгерл.... Если смотреть повнимательнее, то за шторками притаился хлыст, а на окне лежит бейсбольная бита. Их оставила Харли и теперь на ее любимых игрушках оседала толстым слоем пыль. Иногда я смотрел на них, но в руки не брал. Не мог. Я старательно поддерживал иллюзию того, что моя куколка где-то рядом, вот-вот вернется, вот-вот откроет двери, схватит биту и побежит пугать моих клоунов. Или отыщет нож для колки льда, который ей так приглянулся когда-то, в ее руках он становился грозным оружием, способным оставить глубокие шрамы и лишить жизни. От острых колющих предметов обычно мало крови. Они могут очень легко проткнуть живую плоть, покалечить жизненно важные органы и заставить тебя медленно умирать, не имея возможности сопротивляться. Если очень хочется, тонкая длинная заточка не оставит следов, стоит только проткнуть ухо. Быстрая болезненная смерть, покалеченный мозг и абсолютно чистый ковер. А если бы моя милая гостья набралась достаточно решимости, то спокойно могла пихнуть меня об угол стола, но для этого пришлось бы не соображать как правильно нанести неожиданный удар, а просто действовать. Действовать, а не раздумывать! Ведь мысли опасны, они легко читаются по лицу.
И сейчас Барбара опять допускала эту же ошибку. Нет. Нееет! Не правильно! Зачем угрожать? Зачем рассказывать мне о том, что хочешь стереть меня в порошок? Не болтай. Действуй! Или это такой самонастрой, как подготовка перед боем, чтобы раззадорить себя? О, в таком случае это большая ошибка! Перед боем ты должен не перышки чистить, а желать всего-навсего убить. Уничтожить, разорвать, исцарапать, голыми руками выдрать горло, нанести сотню колющих ударов острым карандашом, пока враг не успеет очухаться, использовать всю свою силу и слабость, откусить нос, сломать пальцы, если получится - руку, отволочь к камину, зашвырнуть в него головой и держать до тех пор, пока пламя не сожжет голову, превратив противника в обугленную головешку. Ахахаха! Как это иронично! Обугленная головешка! Представьте только! Ахахахах!
- Конечно ты не умрешь! - Я всплеснул руками. - Я не хочу тебя убивать. Чтобы я это сделал, тебе придется очень постараться, тебе придется вымаливать у меня собственную смерть.
Я улыбаюсь. Почти спокойно. Оглядываю комнату, изучаю ее так, словно вижу впервые и позволяю себе казаться расслабленным и не ожидающим угрозы. И в самом деле, разве может угрожать мне хоть чем-то эта маленькая девочка, что так заигралась в героя? Она перечитала романтических сказок, она насмотрелась добрых фильмов со счастливым концом! Она совсем не понимает, что сказки потому и сказки, что не имеют никакого отношения к реальности. Понимает ли она истинную причину того, от чего Бэтси никого не убивает? Дело ведь не в его доброте, он вовсе не добрый мальчик, о нет. Бэтси очень, очень, ооочень плохой мальчик, уж я-то знаю это. Ее возлюбленный герой просто очень хорошо знает как добро оборачивается злом. Он знает, что стоит только добру поставить зло на колени, оно его зверски убьет. Так разве же это добро? Разве это - не новое зло? Бэтси ходит по краю, Бэтси на грани, он не убивает злодеев, а сажает их за решетку потому что он стоит в шаге от безумия, он на кончике тоненького волоска от того, чтобы убить. И стоит только это сделать, он почувствует вседозволенность, он поймет как это просто - убить и больше не встретиться с врагом вновь, навсегда избавить мир от зла. Но убив убийцу - не станет меньше убийц.
А вот ты, ты, моя миленькая Барбара Гордон, почему не убиваешь ты? Я знаю ответ. А ты его знаешь?
Или продолжаешь себя обманывать?
Я поднимаю руки вверх, словно сдаюсь, хмыкаю и опускаю их, падая в кресло, которое оставила девушка. Смотрю на нее, болтаю ногой, но не пытаюсь подойти. Боги, как же сильно она отличается от моей Харли Квинн. Никогда, никогда на свете она не сравнится с моей куколкой. И Бэтмен не правильно выбрал себе подружку, потому что Бэтгерл слишком боится за собственную жизнь, она слишком верит в то, что Бэтмен ее спасет, что явится ее герой и защитник да избавит от жуткого кошмарного клоуна. А она... она милостиво и благородно его добьет, почувствовав собственное превосходство. Моя Харли, моя маленькая девочка, она никогда не надеялась что я ее спасу, она никогда от меня такого не ждала. Я был ее мистером Джеем, я был ее миром, но она знала, что ее собственный мир не начнет вертеться вокруг нее и что если она попадет в беду - будет приспосабливаться сама. И, может быть, по этой самой причине, мне иногда так хотелось защитить свою Харли Квинн. Просто чтобы искушать ее, просто чтобы иногда напоминать ей о том, как она зависима от меня, какая она без меня не цельная... Но сейчас... сейчас я зол на тыковку. Бэтси украл ее, а она до сих пор не вернулась. И мистер Джей страдает, Король расстроен, Король ненавидит этот мир. И поэтому он развлекается с другими игрушками и думает как побольнее отомстить своей Королеве за то, что она так затянула с возвращением к нему. А попутно Король решает причинять боль всем вокруг, например его главному врагу, тому, кто так неудачно вклинился в чужое свидание. И страдать для этого будут те, кто дорог Бэтмену, да-да, те, кто ему дорог.
Тумблер переключается, я меняюсь, с губ исчезает безумная улыбка, лишь тень скорби поднимает кончики губ вверх. Я массирую висок, где притаилась татуировка звездочки, хмурюсь и поднимаю больные усталые глаза на Барбару. Поиграем, Бэтгерл, поиграем...
- Доктор Квинзель. - Произношу я и затихаю, смотрю на биту, которая лежит на окне, а потом поднимаю взгляд назад, возвращаю его к Барбаре. - Моя доктор Квинзель, что известна всем как Харли Квинн. Однажды она наставила на меня пистолет и хотела меня убить. Чуть позже я сам вложил в ее руки револьвер и направил на собственное сердце. Я учил ее метко стрелять.
Я достаю ножик из кармана, верчу его в руках, расстегиваю пару пуговиц на рубашке, оголяя татуировки и направляю острие себе на грудь, надавливаю и провожу крест по коже, отмечая грудину. Эта косточка такая коварная, переломи ее - и ты больше не жилец. И сердце - вовсе не единственный орган, что может моментально перечеркнуть жизнь. Есть и другие кости и органы, которые сделают это не менее верно, да и находятся гораздо ближе к коже, их не прикрывают ребра, как прикрывают они сердце. Кровь тонкой струйкой бежит по коже, но это - всего лишь царапина. Она зарастет на мне, на мне все очень быстро зарастает. К величайшему сожалению Бэтгерл, как мне думается.
- Но знаешь в чем беда, Барбара? Как ты нажмешь на курок, проткнешь тело ножом, отравишь или задушишь - это все не важно. Очень мало храбрости надо для удара, в этом людям помогает адреналин, страх, паника, задержанное дыхание и жажда выжить, ну или жажда убить кого-то. - Я убираю нож в карман, поднимаюсь на ноги, делаю один шаг по направлению к девушке, подняв руки вверх и показывая что безоружен сейчас. - Решимость, везение, быстрая смерть. Это все - реально и очень близко. Но что ты будешь делать с этим дальше? Что ты будешь делать с телом, которое в муках будет корчиться у тебя под ногами? Что ты будешь делать с безумными глазами человека, которого ты убила? Они начнут преследовать тебя во сне, они начнут мерещиться тебе наяву. Жизнь, чужая жизнь, ты ведь не считаешь себя в праве отнимать ее? И все это - слова, - я грустно качаю головой, делая еще один маленький шаг, - что ты меня убьешь. Это слова девчонки, которая в жизни никого не убивала, даже маленького мышонка или воробушка.
Я не отвожу взгляда от глаз Барбары, я тихо и незаметно приближаюсь к ней. Моя Харли однажды сказала, что я похож на огромную змею, способную гипнотизировать взглядом. Она говорила, что Харлин Квинзель не могла оторвать взгляд потому что чувствовала себя кроликом перед удавом. А я и был для нее удавом, потому что я хотел задушить своего милого врача, убить и навсегда сделать частью своей истории. Забавно то, что я так и не смог этого сделать, я захотел, чтобы мой милый кролик жил для меня.
Хочешь открою тебе секрет, Бэтгерл? Ни один мужчина, как бы безумен он не был, не мечтает чтобы женщина, которая принадлежит ему, умерла за него. Каждый мечтает чтобы она жила для него. А твой Бэтмен....думаешь он простит тебе твою смерть? О нет, он будет разве что винить в ней себя, но никак не поражаться твоему благородству. Но я помогу тебе. Я буду терпелив, помогая тебе выдержать мои пытки. Я сделаю все, чтобы ты, покалеченная и истекающая кровью, с поврежденным разумом и сердцем, вернулась домой, к своему мужчине и чтобы он понял каково это - когда то, что принадлежит тебе в чужих руках.
- А теперь хватит мельтешить и садись в кресло, куколка.
Мой голос не терпит возражений. Но он их ждет. Он их желает. Только попробуй - и узнаешь, ты узнаешь, Барбара, как быстро моя милость меняется на ярость. Как быстро я умею терять терпение.
- Среди крыс и грязи твои раны воспалятся, ты не сможешь спать и голова начнет постоянно кружиться. Ты ослабнешь и станешь безвольной тряпкой с которой можно делать что угодно. Если это случится - я отдам тебя моим ребяткам. Поверь, они не так уж щепетильны и совсем не брезгливы.
Я спокоен. Я до ужаса нормален и серьезен сейчас. Никакого смеха, никакой пыли в глаза. Иногда я разрешаю усомниться остальным в том, что действительно сошел с ума. Потому что безумец - это жутко, а человек, который прекрасно осознает все ужасы что он творит - это жутко вдвойне.

Тысяча Ом. Ток распространяется по телу, я не мигаю, я смотрю пристально, буквально каждой клеточкой тела впитывая открывающуюся мне картину. Это лицо, искаженное мукой, эти широко распахнутые глаза, в которых боль смешивается с диким, почти физически ощутимым, желанием выдержать, превозмочь, доказать. Харлин Квинзель смотрела на меня, в ее глазах стояли слезы, веки покраснели, вздувались и лопались капилляры, наполняя глазные яблоки красным. Но Доктор Квинзель и не думала сдаваться, она не хотела молить о пощаде, она не хотела молить о смерти, она видела перед собой Цель и в сравнении с ней любые муки были Ничто. А я...я никогда не видел ничего более прекрасного, чем она. Моя будущая Арлекина, моя Харли Квинн. Мне кажется я вечность мог пускать по ее телу электричество, вечность смотреть на эти белые зубки, что крепко сжимали ремень, вечность не мигая изучать ее прекрасные глаза, которые с каждым мгновением теряли осмысленность, становились все более и более безумными, все более одержимыми своей Целью. Наверное так рождается настоящее помешательство. Это подобно любви, когда двое не отводят взгляд друг от друга, в целом мире существуют только Они и их единение гораздо глубже физической связи. Это единение разума, душ, мыслей, всего, что только возможно. Менялся химический состав, переплетались связываемые током сердца, они вплавлялись друг в друга, они становились единым целым. Там, среди кровавого ада, среди разрядов электричества, огня и трупов, мы были наедине, мы дышали в унисон, я чувствовал ее боль, она чувствовала мое безумие. Я поглощал ее любовь, она поглощала мою одержимость. И я не знал выживет ли Харлин Квинзель, станет ли она моей Харли Квинн, но я верил в это, так, как могут верить только безумцы. Я шагал в пропасть и верил что полечу...
И сотни раз не правы были эти тупые примитивные людишки, что считали любовью помутнением рассудка, связью тел и душ. Нет, не правы. Любовью была ослепленная вера, безумная и всепоглощающая, любовью была потрясающе ясное осознание того, что все происходящее - правильно, потому что именно этот человек был создан для тебя. Создан как никто другой, способный преодолеть все муки, все пытки, самые черные пропасти, изранить тело в кровь, содрать кожу, оголить все еще живой мозг, но преодолеть. И никто другой так не сможет. Одна на миллион, одна на миллиард, одна на все миры параллельные и пересекающиеся. Любовь - это Судьба.
Понимала ли Барбара Гордон Что это такое? Врядли. У нее была влюбленность в ее милого очаровашку Бэтмена, у нее были детские мечты, глупые иллюзии, самонадеянные и крайне амбициозные стремления. Но она еще так мала, она совсем не понимает каково это - испытывать настоящую любовь, зависимость, с которой не сравнится ни один даже самый страшный наркотик, за которой не задумываясь отправляешься в Ад, за которой легко расстаешься с целым миром. И нет пытки страшнее, чем лишение всего этого. И лучше бы моя Арлекина сдохла, красиво умерла у меня на руках, подарила мне свой прощальный взгляд и безумную улыбку, но не оставляла меня без этого чувства контроля, который я неудержимо терял без нее.
Я сжимаю пальцами подбородок Бэтгерл, сижу рядом на подлокотнике, задираю ее голову ближе к свету, придирчиво осматриваю раны. Какой же вышел огромный синяк, ай-ай, ай! Кривлю губы, сильнее сжимаю нежный женский подбородок, словно затеял наставить новых отметин и втираю в висок заживляющую мазь. Она холодит кожу и стимулирует клетки, словно повышая регенерацию. О, я знаю много таких забавных рецептиков. Я - злой гений, но все же гений, а потому мог придумать любые составы, которые могли как лечить так и калечить. Дело лишь в том, что калечить мне нравилось больше, а все эти мази и растворы были скорее неприятным последствием создания ядов и кислот. 
Но я слушаю голос девчонки, что набралась достаточно безрассудной смелости, чтобы задавать мне подобные вопросы. А безрассудное - это я люблю. Я ненадолго прерываюсь, смотрю пустым остекленевшим взглядом куда-то в край кресла и только мои пальцы по-прежнему стальной хваткой держат чужое лицо.
- Я хотел чтобы она умерла. В муках, жутких и диких, разочарованная, не получившая желаемого. Я совсем не люблю докторов, они - бесполезные скучные игрушки, мыслят одинаково, говорят одинаково, задают одни и те же вопросы, все повторяют и повторяют. Это так скучно... - Я все еще не моргаю, все еще не отвожу взгляд от своей невидимой цели, только склоняю голову к плечу, какой-то частью своего сознания погружаясь в то время. - Но доктор Квинзель ничего не боялась, кроме невозможности увидеть меня вновь, даже когда была в ясном рассудке. Она так наивно хотела меня понять, что готова была ради этого пойти на все. И я позволил ей это. Я открыл ей дорогу к безумию, а как иначе она смогла бы меня понять? - Я хихикаю и медленно, словно во сне, поворачиваю голову к Барбаре, смотрю в ее глаза, -  Она пережила терапию электрошоком, но я не смог завершить начатое, у меня совсем не было времени, нужно было уходить. Я бросил ее и решил убить в другой раз, в другом месте. Чтобы ее история закончилась там, где началась моя.
Все провоняло кислотой, там, на том старом химическом заводе. Ее смрад въелся в металл, ее смрад шел от кипящих чанов и даже от меня самого. Я думал что никто ее здесь не найдет, а жаль, мне так хотелось чтобы спустя год-другой ее косточки достали из котла и показали близким. Мне хотелось чтобы все шептались о ней, маленькой глупой докторше, которая лечила Джокера, а в итоге оказалась на старом химзаводе в полном одиночестве, без надежды, без будущего, даже без кожи и органов, которые  наверняка растворила бы эта кислотная дрянь. О, это было так красиво, так поэтично, что она ничуть не сомневаясь прыгнула вниз. Ведь в девяноста девяти процентах из ста она должна была разбиться еще на пути к химикатам...
- Будешь ли ты жить для меня? - Повторяю я старую фразу и широко улыбаюсь, медленно растягиваю улыбку по лицу, словно пластилиновый, мои глаза сужаются, как у всех нормальных людей, кода они улыбаются искренне, но моя улыбка слишком лживая и приторная, чтобы казаться настоящей. Но я тут же возвращаю лицу отстранено спокойное выражение лица и придирчиво оглядываю голову Гордон, проверяя не осталось ли еще чего, а после хватаю ее руку, дергаю на себя и сильнее обнажаю кожу, закатывая рукав ее блузки, чтобы та не мешала. - Но когда она должна была умереть, когда она сама сделала этот шаг, я не смог смириться с таким финалом. Я прыгнул за ней в кислоту и вытащил ее на свет. Я бы сделал это снова. Нет таких границ, которые я не могу переступить.
Я стираю кровь с кожи, я крепко сжимаю запястье, не давая дернуться и напеваю какую-то песенку, совершенно не давая разобрать слов. От перекиси кожу наверняка щиплет, свежая глубокая рана в форме буквы J  останется на коже девочки-мышки уже навсегда. Шрамы, которые я оставляю, никогда не заживают.
- Моя девочка совершенно безумна.  Она никого не боится, она умрет для меня, она будет жить для меня и она пройдет любые испытания, выдержит любую боль и унижение, потому что я так хочу. А ты, Бааарбарааа, - я усмехаюсь, мой взгляд становится осмысленным и в нем играет безумное веселье. Я переворачиваю бутылочку и лекарство, вылитое сверх меры, начинает шипеть на коже, причиняя боль, - ты бы выдержала?
Я тихо, ласково, смеюсь, провожу костяшками пальцев по щеке девушки и впитываю ее боль, не давая выдернуть руку. Мои губы расплываются в дикой голодной улыбке. Это тебе маленькое наказание за твои вопросы. Тайны, которые получают без испытаний,  это дешевые тайны.
Я выпускаю руку девушки, но за мгновение в моей руке оказывается нож, он упирается в шею Бэтгерл, а я все еще улыбаюсь. Поднимаюсь с подлокотника кресла, киваю своей пленнице головой, приглашая встать и убираю нож только тогда, когда мы движемся по коридору к ее клетке. Я толкаю девушку внутрь, может от удара она падает кубарем по лесенке вниз, но меня это мало заботит, я захлопываю дверь и ухожу. Я зол и раздосадован. О нет, мне не жалко что я рассказал эту маленькую историю своей милой жертве, в моих словах не крылось чего-то, что может убить меня сильнее, чем убивает уже. Просто от воспоминаний становится дурно, я теряю разум, я начинаю ненавидеть Харли Квинн. И я ненавижу ее так сильно, что сейчас способен на все. Поэтому я ухожу. Поэтому моя машина теряется в улицах города, а на утро по новостям передают о череде взрывов в центре города и многочисленных жертвах. Я делаю это просто так. Считайте это моим безнадежным отчаянием, считайте это моим гневом и моей тоской. Я шлю своей Королеве послания, но они не долетают до Нее...
Дни мешаются. Я прихожу к своей пленнице трижды и на ее руке остается вырезанными еще три буквы, они складываются в мое любимое слово - ШУТКА. Каждый раз я испытываю на ней новые ядовитые составы, то погружая в кошмарные галлюцинации, то заставляя испытывать страшную боль. Странно, но я мало калечу ее физически, хотя никогда не был особенно щепетилен в таких вопросах. И все же я считаю что боль душевная сильнее телесной, а потому я просто насилую ее разум, подвергая все новым потрясениям. Однажды я приношу маску Бэтмена, верчу перед носиком Барбары, приставляю к своему лицу, в ее затуманенном наркотиками и галлюцинациями разуме наверняка смешиваются крайне противоречивые образы Бэтмена и Джокера, что сливаются в какой-то новый и единый. Я смеюсь, я питаю девушку ложными надеждами, но ее милая летучая мышка все еще нас не нашел. С каждым днем я чувствую все большую уверенность в том, что успею вырезать до конца свое имя на ее руке. От этого мне весело. От этого я смеюсь.
В следующий раз я прихожу к девушке оголенный по пояс, с битой Харли в руке, мое тело залито кровью и вся она - не моя. Я сообщаю об этом Гордон, я злю ее собственной живучестью. Пока девушка страдает от выворачивающих все тело ядов, я стираю кровь со своего плеча, я поворачиваю руку и показываю ей татуировку малиновки.
- Знаешь, ты не первая, кто попался в мои руки из числа тех, кто дорог Бэтси. -  Птичка на моей руке сложила крылышки, ее глубоко пронзила стрела. Птичка мертва. Птичка больше не летает. Я сломал ее крылышки монтировкой много-много-много раз. Я смеялся, я был счастлив тогда.
Сейчас я тоже счастлив. Но совсем не так как раньше. Тогда - я еще не знал Харли Квинн, сейчас я ее потерял. И пока она далеко, никакая игрушка не сможет излечить зияющую рану в груди. Хотя в обществе девочки-мышки я все же немного отвлекаюсь...
В третий раз я достаточно добр и спокоен, чтобы вновь пустить Барбару в свой кабинет. Впрочем, она врядли оценила мою щедрость. Как и то, что я великодушно не стал калечить ее. Я изранил ее ноги своим ножом, вырезая символы, крестики-нолики и прочую бессмысленную чушь, я хотел подрезать ее сухожилия и сделать хромой. Она бы не смогла и пары метров пройти не споткнувшись, она бы больше никогда не смогла бегать, но в последний момент я ослабил порезы, я не тронул важных мышц и лишь окровавленные полосы остались на бархатной коже. А еще именно на третий раз я смеюсь и отмечаю что от девушки дурно пахнет. Укоряю ее за это, отношу на руках в ванную, примыкающую к кабинету и даже благородно прикрываю глаза, давая девушке возможность привести себя в порядок. Когда она выходит, я кидаю ей вещички, которыми великодушно поделилась хозяйка притона, примыкающего к моему временному дому. Вещи Барбаре как раз, но я смотрю на нее, искалеченную и бледную, а вспоминаю Харли Квинн. Когда-то она бегала по отелю, гоняла моих клоунов по магазинам, чтобы те принесли ей яркие шмотки. Моя девочка смеялась и хотела мне понравиться, она хотела носить все самое цветное и вызывающее, только бы я не отводил от нее взгляда.
- Открыть тебе секрет, Барбара? - Ни с того ни с сего произношу я, когда девушка устраивается  кресле. Взмахиваю рукой, указывая на фрукты, что лежат в вазочке и приглашая девушку не нежничать с угощением, а сам ворошу кочергой поленья в камине. - Совсем не важно как ты живешь, сколько у тебя денег, что о тебе думают, как ты поступаешь... Все что ты делаешь должно вызывать у тебя дикую улыбку всепоглощающей радости. Если ты не чувствуешь себя счастливой, - я пожимаю плечами и протягиваю руку к пламени, оно лижет пальцы, но я не чувствую боли. У меня огромные проблемы с восприятием боли, мой мозг работает неправильно. - То твоя жизнь - бесполезна. И ты можешь говорить сколько угодно о добре и зле, героях и злодеях. Но однажды, умирая за то, что тебе не принесло счастья, ты будешь пытаться вспомнить хоть один день, когда по-настоящему была счастлива, а вспомнишь только кровь на руках и черную ночь Готэм-сити с его грязным беззвездным небом. Забавная шутка, не так ли?
Я смеюсь, вновь становясь каким-то до одури разумным и нормальным, смотрю на свою пленницу без злобы и веселья. Просто смотрю, как на глупую девчонку, что тратит свою жизнь впустую, но боится признаться себе в том, что все эти ее идеалы, вся ее влюбленность - полнейшая чушь. Впрочем, все это длится недолго, я отвожу взгляд, я сижу у камина, прямо на полу и жду когда Барбара отдохнет, когда сама обработает свои ноги, уже освоившись с аптечкой и моими лекарствами. Не знаю почему я вновь меняю гнев на милость. Наверное в этом виновата осень. А может быть я просто приберегаю главное веселье на потом. Я же обещал, что Бэтгерл будет в относительном порядке до самого конца. Почти до самого конца.
Но в одном девушка права. Бэтмен ее ищет. И Бэтси в шаге от того, чтобы найти. Поэтому днем, в проливной дождь, мы готовим переезд. Я врываюсь в темницу довольный и пышущий энергией, вихрем пролетаю мимо Барбары, легко, словно пушинку, поднимаю ее на ноги, вздергиваю над землей, кружу по темнице и смеюсь.
- Собирайся, куколка, мы переезжаем! Много не бери, я куплю тебе новые игрушки.
Я оставляю дверь открытой, иду впереди, вертя в руке свою трость. Облаченный в белую рубашку и темно-фиолетовый жилет, я весь сияю: от своих металлических зубов, до бесчисленных золотых украшений на шее, запястьях и пальцах. Я при полном параде, мои клоуны бодренько ведут Барбару, держа автоматы наготове, а Джонни открывает передо мной двери одного из хаммеров, в который мы погружаемся.
Несколько дней назад я очень жестоко расправился с одной гангстерской группировкой и теперь их родня хочет отомстить. Они думают я ослаб, они думают что смерть половины моих ребяток сделала меня уязвимым. Но, о божечки, милые мои, они еще не знают, что то, что меня не убивает, делает только страннее! Я смеюсь, когда начинается погоня, я безумно и жутко хохочу, открывая  задние двери и расстреливая из автомата дорогу и преследующие нас машины, когда мы выезжаем к промзоне. Я извергаю град пуль, я хохочу даже тогда, когда машина со мной и Барбарой внутри взлетает на воздух от взрыва. И я не ищу смерти, но я всегда готов сыграть с ней еще разочек.

Отредактировано Joker (2016-08-30 23:16:27)

Есть ли у мозга критичная степень повреждения?
Сломать черепную коробку и лишиться жизни. Да. Но можно ли остаться живым со сломанным разумом и треснувшей головой? Есть ли критическая степень повреждения, при которой сохраняются все функции и способность мыслить ясно. Ну, по крайней мере так ясно, как это доступно безумцам. Кажется я нахожусь у этой грани. Кажется я живу на этой грани уже не первый год...
При сильной травме головы сознание затуманивается, мысли путаются, голова кружится, боль в шее. Было бы, может, страшно. Если бы не было так все равно. Все-таки что-то повредилось в моей голове, когда я упал в чан с кислотой. Что-то повредилось и уже безвозвратно...
Хочешь секрет, куколка? Хочешь?
Боль определяет человека. Моральная и физическая. Она обнажает его, оголяет все самые неприглядные стороны, самые темные закоулки души, выставляет гниль характера, выявляет способность бороться. Боль определяет человека. И не наоборот. Она - проводник, она - грозное оружие. Боль толкает нас на ложь, она открывает правду, боль учит бороться, боль толкает сдаться. Беда в том, куколка, огромная беда в том, что я совсем не умею понимать боль. Раньше, в моей прошлой жизни, это было не так. Если ломаешь руку - ты это чувствуешь. Если у тебя болит голова и заложен нос - ты покупаешь лекарства, чувствуешь слабость. Но, моя милая куколка, если у меня что-то заболит, я не пойду по врачам. Я даже не замечу, что со мной что-то не так. Впрочем, нет, замечу, но для этого мне придется не сломать руку, а отрезать ее, к примеру.
И поэтому боль меня не определяет. Я вне систем. Я вне любой системы. Я живу с поврежденной головой и трещиной в черепе, у меня на лбу надпись: "поврежденный" и мне совсем не надо объяснять значение этого слова. Поэтому когда я открываю глаза и смаргиваю кровь, что заливает правую половину лица, единственная моя реакция - это стон смешанный со звериным нечеловеческим рычанием. О, как же я ненавижу вот такие вот "подарочки". И дело не в том, что машина взорвана, парочка моих ребят мертвы, а пленница готовится сбежать. Дело лишь в том, что я не люблю когда рушится хоть часть моего плана. И адаптироваться - не проблема. Проблема - унять азарт. Это, знаете ли, совсем не просто, бороться со вспышками ядовитого адреналина в крови, испытывать восторг от неопределенности, когда разум начинает работать на полную катушку, перестраивая свои планы, выдумывая новые уникальные способы выкрутиться, да еще и так, чтобы весело было.
Куколка, ты, верно, никогда меня не поймешь. Но в этом мире меня может определить только собственное безумие. А оно - безгранично.
И я смеюсь. Я хрипло смеюсь, словно скрежет старого металла, а не человеческий хохот, отдается в стенах разбитой машины. Я прижимаюсь лбом к пистолету, я смотрю на Барбару и мои губы растянуты в улыбку спятившего чеширского кота. Однажды от меня тоже останется одна только улыбка. Харли Квинн. Харли Квинн тоже когда-то наставляла на меня пушку, но у нее не было сил выстрелить. У нее дрожали губы, у нее был обиженный вид. Я выхватил у нее пистолет и наставил на себя. Я предложил ей выполнить ее же работу, застрелиться и решить морально-этические проблемы слетевшей с катушек психиатрши. О, она так испугалась. Страх тоже определяет человека, куколка. Харлин Квинзель, как и Харли Квинн, не представляли себе жизни в мире без Меня. И Ты уже тоже не представляешь. А если представляешь, то стреляй прямо в голову. Или в сердце. Если тебе не чужда романтика.
Но Барбара Гордон стреляет в плечо. Барбара-Барбара-Барбара... Ты меня... не разочаровала.
Я смеюсь, я хрипло смеюсь, глядя на то, как вытекает кровь из плеча, я закидываю голову назад и смеюсь, а девушка сбегает в руки к своей летучей мышке. Но у меня нет сил ее останавливать. Все мои силы пожирает смех, безумный и дикий, полный хмельного веселья, полный снисходительной издевательской насмешки. Лети, птичка, лети, девочка-мышка. В этом мире нет пещеры в которой достаточно темно, чтобы ты забыла эти дни рядом со мной.
Но я все же выхожу из машины, я сжимаю в покалеченной руке свой кольт, ко мне подбегает чудом уцелевший Фрост. Чувак, да хоть кто-нибудь может тебя уже прикончить?! Или ты бережешь себя для меня? Я бью его пушкой по лицу, метко целясь в челюсть, истерзанную руку все же пронзает боль от удара, я неловко перекидываю кольт в левую руку и целюсь куда-то далеко, где почти исчез на горизонте бэтмобиль. Моя рука не дрожит, я целюсь до тех пор, пока не растворяется как дым маленькая точка с песчинкой-Барбарой на борту.
Сплевываю на дорогу кровь, скалюсь в отвратительной гримасе, обнажая зубы и смотрю не мигая на то, как растворяется след бэтгерл среди дорог. Бэтмен забрал Барбару. Бэтмен забрал Харли. Бэтмен нашел способ мне отомстить. Маленький добрый Бэтси понял, что бесполезно меня пытать, бесполезно меня запирать. И поэтому он начал отбирать мои игрушки! Ай-ай-ай! Какая нехорошая летучая мышка! Какой негодник!
И я кричу. Кричу страшно, дико, безумно. Вытираю разорванным рукавом рубашки кровь с губ, Джонни уводит меня прочь, к остальным выжившим клоунам. Плевать. Мои планы остаются прежними. Я переезжаю в свой новый дом.
Мы заселяемся в самый центр нового криминального района Готэма. Мы забираемся в самый центр паучьей паутины. Мы сидим там, а вокруг нас воздвигаются кордоны новоприбывших членов шайки. Мы не против. Мы всем рады. Джокер, ведь, очень гостеприимен. Первое время все думают что я зализываю раны после очередной стычки с Бэтси. Я разочаровываю их своим цветущим видом и безумной улыбкой. Я прихожу буквально на следующую же ночь в свой клуб, принимаю гостей и подарки, в покер надуваю Пингвина, он продает мне ценные сведения, я прощаю ему долг, в обмен на кое-какие бонусы. Но руки друг другу так и не пожимаем. Я не жму руки никому, я слишком чистоплотен и брезглив. Смотрю пустым взглядом на сцену, приоткрыв рот, почти не дыша и не шевелясь. Джонни молчаливой тенью за моей спиной. Джонни...я давно хотел тебя спросить... ты скучаешь по моей Королеве? Помнишь как она хотела тебя убить? Помнишь как я чуть не исполнил ее прихоть?
Я скучаю по своей Арлекине. Клоун скучает... Я представляю ее там, на сцене, танцующей с очередной девицей и смотрящей на меня. О, как она смотрела.. Как она извивалась в танце, подначивала меня, выгибалась так, чтобы я оценил всю прелесть ее округлых бедер, тонкую талию, бархат нежной кожи. Я смотрю на сцену и вижу там свою Арлекину. Она ждет меня. Она зовет меня. Как ты можешь этого не слышать?
Но рядом со мной только ты, Джонни, а еще пара сотен бесполезных тупоголовых созданий, что примкнули ради денег, власти и вседозволенности. Никто из них не понимает что они просто пушечное мясо для меня. Они думают, что однажды возвысятся за счет Джокера, но найдут лишь смрадные могилы где придется и будут там вонять, пока какой-нибудь самосвал не скинет их в помойку.
В первые дни я вспоминаю еще и Барбару. Свою новую маленькую куколку, что так быстро убежала от меня. Мне нравится осознание того, что несмотря на свое отсутствие рядом она все еще принадлежит мне. И нет, совсем не так как Харли или Фрост, она принадлежит мне потому что не может иначе. Ей наверняка хочется вытравить меня из своей головы, но она не может. И я бы выпил все ее слезы, но я пью ядовитый абсент.
Через четыре дня я взрываю один из участков полиции Готэм-сити. По новостям передают жуткие виды пожарища и жертв случайных и не очень. Я тоже это видел. Я смотрел из переулка, не мог оторвать от пламени глаз. На следующий день Гордону принесли посылку. Когда он открыл коробочку, оттуда выскочила голова клоуна на пружине, она улыбалась кровавым ртом, у нее были зеленые волосы (да-да, я сам выкрасил их лаком в любимый цвет), а еще она противно и мерзко смеялась. Если лейтенант был не идиот, он проверил кровь на губах клоуна. Это была кровь его милой Барбары.
Не то чтобы мне самому казалась шутка уж очень уникальной, но когда я творил ее, я веселился.
Через неделю я в своем пентхаусе. В одиночестве. Ну, если не считать того, что весь небоскреб кишит моими ребятками. Однако в свои комнаты я не пускаю никого. Сегодня у меня меланхоличное настроение. Я сижу у распахнутого панорамного окна и холодный ветер заморозил просторную гостиную. Он носился повсюду, поднимал за собой легкие белые шторы, ворошил листы бумаги, стряхивая их со стола, а я сидел в кресле напротив окна и смотрел на ночной Готэм. В гостиной было темно, только уличные огни да луна освещали пространство вокруг, но мне хватило бы и меньшего света. В конце концов для моих дел не было нужды в ясном освещении.
Я стягиваю рубашку, кидаю ее куда-то, разматываю бинты, опоясывающие мое плечо и грудь. Тихо рычу. О нет, не от боли. От раздражения. Мне не нравятся эти тряпки едва пропитанные кровью. На мне и так зарастет, на мне много шрамов, меня не пугают новые. Бинты летят куда-то к рубашке, я бормочу что-то неразборчиво о том, что надо будет в следующий раз попробовать просто степлер и вздыхаю, лениво поднимая бокал с абсентом к губам. Делаю глоток и откидываю голову назад, чуть прикрыв глаза.
- Шрамы беспокоят тебя? Ты тоже считаешь их не завершенными? И правда...Шутник заключает в себе шутки, но не шутка шутника. - Я тихо смеюсь, скрипом и шелестом, лаской окровавленного ножа и едких химикатов. Мой смех - это нежность яростного безумия.
Барбара стоит за моей спиной, вероятно всего-то в паре метров. Не знаю как она проникла внутрь. Может через люк на крыше, может через черный вход, способы были, а учитывая что шум не поднялся, сделала она это незаметно. Бережет мои кадры? О, право слово, не стоит.
Я чуть поворачиваю голову, искоса смотрю на девушку, криво ухмыляюсь и вновь обращаю апатичный взгляд к панораме Готэма.
- Милый костюмчик. Очень сексуальненько.- Хмыкаю, делаю глоток абсента, но так и не смотрю больше на свою гостью, незваную, но вполне ожидаемую. Каак же предсказуемо. Зеваю. - Зачем ты прилетела, куколка? Я тебя не звааал. Не звал? Нет, мы не звали, - спрашиваю и отвечаю, словно советуюсь сам с собой, кривляясь и проговаривая фразы с разными интонациями. Закидываю ногу на подлокотник, босые ступни холодит промерзлый воздух, по черному небу плывут грязно-серые облака. - Что хочет бедная мышка? Реванша? Вторую попытку? Может...ответов? Мистер Джей не знает.
Я пожимаю плечами, склоняю голову к плечу.
Мистеру Джею просто не интересно. Так бывает. Мистер Джей устал и ему не спится. Раньше в его руках была Харли Квинн. Можно было сжать ее крепко-крепко, так, чтобы ей было больно дышать и вдыхать аромат ее волос. Теперь мистеру Джею трудно заснуть, а сжимать до боли какую-нибудь цыпочку ему совсем не хочется.
- На столе абсент, присоединяйся. - Я взмахиваю своим бокалом, неопределенно указывая куда-то в сторону, где действительно покоилась початая лишь самую малость бутылка. Ее мне, кстати, тоже принес Пингвин. Я почти ждал в ней какой-нибудь яд, было бы интересно как он скажется на вкусе напитка, но, видимо, Освальд решил не переводить бесполезно свою отраву, все равно она не подействует, а такую наглость я все равно бы запомнил и припомнил.
Но сегодня что-то припомнить мне, кажется, хочет девочка-мышка...

В глубине зеленой жидкости притаились маленькие пузырьки, ощутимо тянет ароматами трав. Абсент напиток, который сводит с ума, он может обжечь горло, лишить мыслей, от него бьет в голову, от него приходят видения. Абсент - это зеленая фея, абсент - это дурман и галлюциноген. Ему не нужно твое тело, ему не нужны твои мысли, ему нужна только твоя душа. Он поглощает ее, разъедает, раскраивает и впитывает. Абсент - это даже не зеленая фея, это демон, который притворяется слишком мастерски и умело дурит людям головы. Он - это горькая отрава, но люди превозносят его, люди видят в нем сладость. Они боятся власти дурного напитка, но искушение зовет их сделать хоть один глоток, испытать его, убедиться лично сколько правды в этом океане лжи. Я верчу бокал в руке, я смотрю сквозь него на лунный свет, он смешивается с ядовитой зеленью, мерцает бирюзой и изумрудом. Я улыбаюсь.
Я тоже отрава. Я дурная зараза и болезнь от которой не избавиться. Я поселяюсь где-то в глубине мозга, отбиваю удары в височной доле, цепляюсь невидимыми щупальцами к подкорке мозга. Чтобы вытравить меня, нужно взломать голову, раскроить череп и выкинуть поврежденный орган в пламя. Меня можно сжечь только вместе с пораженным мозгом. Я - это зараза, от которой нет лечения. Спроси у Бэтмена, куколка, спроси у своего милого дружка, в порядке ли он. Мышка солжет тебе или скажет правду? Как думаешь, куколка?
Я смотрю на бэтгерл долгим усталым взглядом, больными красными глазами и они сияют даже в этой темноте ядовитой зеленью. Не проклинай меня, птичка, проклинай завод и его химические отходы, это они раскрыли весь мой потенциал. Проклинай своего Бэтси, это он выпустил демонов на свободу, это он повинен в том, что я переродился. И все же, это так забавно. Барбара Гордон. Моя пленница. Моя почти идеальная жертва. Она валялась на грязном полу, она плакала, она стонала, она мечтала о смерти, она мечтала о спасении. Ее тело покрывалось ранами, она дрожала при виде меня, отводила глаза и искала правду в безумии, погружаясь во тьму, но не достигла и малой ее глубины. Потому и не затонула безвозвратно. Я видел Барбару Гордон разбитой, почти сломленной, страдающей, испытывающей муки, она так открыто призналась мне в том, что я искалечил ее душу, что это почти походило на признание в любви. Ахахаха. Но не забывайся, куколка, не забывайся. Ты пришла сюда сама, ты строишь из себя героиню в своей маске, ты веришь в иллюзию того, что теперь чего-то стоишь. Ты и правда в подобных иллюзиях? Думаешь сменив костюмчик, облачившись в броню и оружие, ты вдруг стала больше чем ты была? Ты думаешь что стала сильнее? О, моя милая куколка, даже лишившись всяких одежд, мы останемся собой. Я останусь тем, кто я есть. Я - Джокер. Я пугаю людей и свожу их с ума. Я одинаково легко могу сделать это на свободе и взаперти, с ножами и пистолетами в руках, а еще только собственными пальцами. Я - Джокер и это мое настоящее имя, а то что ты видишь - мое настоящее лицо. Ну... разве что губы, их я действительно старательно покрываю красным. И сюда ты пришла не потому что жаждешь совершить новую попытку отомстить. Давай будем честными друг с другом, куколка, давай? Ты пришла сюда, хоть и знала, что у тебя не хватит силенок меня убить или победить. И ты пришла не ради моей Арлекины и даже не ради меня, хоть это немножечко обидно, в конце концов ты пришла в гости. О нет. Ты пришла сюда ради себя. Ты пришла разобраться в себе, понять с помощью Харлин Квинзель как распространяется и атакует заразный вирус "Джокер", ты думаешь что если проследишь симптомы, то сможешь предугадать и купировать болезнь. Ты пришла сюда не ради Харли, куколка, ты пришла сюда за лекарством. Ты пришла просить у инфекции ключ от нее! Ахахаха, это очень забавно, Барбара, правда, очень.
По моим губам ползет улыбка, я не отрываю от бэтгерл взгляд, я пью абсент и он обжигает горло. Яд смешивается с ядом, порождает пламя внутри, я выдыхаю отравленные травы, я выдыхаю яд и улыбаюсь. Даже воздух здесь отравлен, Барбара, даже воздух... Чем дольше ты рядом с вирусом, тем больше ты ему подвержена.
- Скажи.... - Я вздыхаю и верчу в руке бокал, - чего ты боишься больше? Что я владею умением калечить чужой разум или того, что после Харли Квинн я сделаю следующей целью тебя? Ты и правда думаешь что нужна мне Так?
Усмехаюсь и поднимаюсь на ноги, я весь состою из фокусов, я - одна сплошная злая ирония. Посмотри на меня повнимательней, мышка, приглядись ко мне. Я - это оборотная сторона нашего мира, я неприкрытое и страшное олицетворение каждого человека, его страсти и пороки, безумие этого мира, я - его зеркало. Знаешь почему меня невозможно уничтожить и вытравить из головы? Потому что я рождаюсь в каждом человеке, я живу в каждом, абсолютно во всех, даже в твоем обожаемом Бэтси, я - не человек, я - безумие, что скрывается в каждом. И все что надо сделать - это немножко его подтолкнуть. Ахахаха.
Я поднимаю руки вверх, едва качнувшись из стороны в сторону, как это свойственно пьяным. Полегче, детка, я не приближаюсь, я боюсь твоих угроз. Я, как заправский алкоголик, просто хочу налить себе еще. И ты - круглая дура, если веришь этому. Но я и правда иду за абсентом. Наливаю себе в бокал еще, поворачиваюсь к девушке спиной. На ней свернулся кольцами жуткий дракон, он двигается вместе с мышцами, что скользят по коже, он отвлекает и притягивает внимание. За ним не видно как я кладу себе в карман свободных штанов один маленький симпатичный шарик. Но я поворачиваюсь назад, на ходу делаю глоток абсента, передергиваю плечами и падаю назад в свое кресло, вновь удобно устраиваясь в нем. Рана на моем плече от резких движений наливается кровью, рвется несколько швов и тонкая струйка кроваво-черной жидкости стекает вниз, по татуировке клоуна, словно бы одна его глазница начинает плакать. Я смотрю безучастно на рану, вновь пожимаю плечами, словно отвечая своему телу полным равнодушием к нему.
- Харли, Харли, Харли Квинн, - бормочу ее имя, смотрю куда-то в сторону Готэма.
Если бы ты была здесь, моя Арлекина, что бы ты сказала этой девочке? Что бы ты ей сказала? Думаю ты рассмеялась бы ей в лицо, обняла меня за плечи, села бы на коленки ко мне, начала болтать ножками. Думаю ты не считаешь что я издевался над твоими чувствами, думаю ты считала все происходящее правильным, целиком и полностью доверившись своему Мистеру Джею. Ложь это, глупая недалекая ложь, что я изуродовал тебя. Ты стала только прекраснее, ты обратилась в ядовитый прекрасный цветок, ты свела меня с ума когда появилась. Ты свела меня с ума когда исчезла. Какая жалость что и прежде я был безумен. Я бы с радостью испытал это вновь...
И я начинаю смеяться, дико и громко, почти задыхаюсь от смеха, бью рукой по подлокотнику кресла и падаю назад на его спинку. Затихаю, склоняю голову к плечу, мягко улыбаюсь.
- Давай без шуток, прооосто интересно, я тебя убью, - на разные интонации я произношу слова Барбары, издевательски меняя и коверкая ее голос. - Зачем мне отвечать, если ты меня убьешь?
Делаю глоток абсента, резко размахиваюсь и кидаю его в стекло. Оно дрожит, покрывается трещинами, но так и не ломается. Нужен еще один удар, я оглядываюсь на бутылку, прикидывая стоит ли повторить попытку, теряю всякий интерес к Барбаре, всерьез расценивая идею добить стекло и выпрыгнуть следом. У меня есть два пистолета, они в кобуре, лежат у моей поясницы в кресле и их не видно. Но они там, они меня ждут. В одном - пули, в другом - веревка и крюк, я выпрыгну в окно и буду стрелять сразу из двух. А потом... а потом посмотрим куда мы полетим.
- Хммм.... - Ласково растягиваю я и мило улыбаюсь. Но моя улыбка - еще одна ложь. Ты меня раздражаешь, Барбара. Ты не имеешь права спрашивать про Харли и я не хочу тебе отвечать.  Тебя совсем не касается моя Арлекина, черта с два я расскажу тебе зачем делал все это, да и я уже говорил, ты просто так и не услышала. И не стоит меня раздражать еще сильнее вопросами о ней, не стоит.
Но все же мне не усидеть на месте. Нет, не усидеть. Я поднимаюсь на ноги, я медленно подхожу к Барбаре, я совсем не переживаю о том, что она захочет меня ранить или попытается убить. Мне все равно, потому что я знаю, мы оба знаем, она не сможет этого сделать. Не сможет, не сможет, не сможет. Маленькая глупая мышка, ляляля, маленькая мышка прилетела потому что ей нравится тут летать. Ей нравится моя пещерка, ей тут хорошо, ее тут никто не осуждает. Рядом со мной Барбаре можно не притворяться, не скрывать свое пробудившееся безумие, ей можно быть самой собой. И не надо терпеть осуждающих взглядов бэтмена и своего отца, не надо ловить в них настороженность и страх. Тут, в моем мире, можно творить что захочется и никто не скажет что ты поступаешь как-то не так. Ооо, моя милая Барбара, хочешь я научу тебя убивать?
Я склоняюсь над девушкой, кладу руки на подлокотники ее кресла, наши лица на расстоянии в несчастный десяток-другой сантиметров, я улыбаюсь и поворачиваю голову из стороны в сторону, изучая до мельчайших подробностей выражение лица девушки. Смотри на меня, смотри. Мне неведом страх, я обнажен и открыт, моя кровь стекает с плеча на твой чудо-костюмчик. Я ранен, я разбит, я - всего лишь человек. Пожалей меня, пожалей, мышка. Я - Король без Королевы. Ты ведь уже хочешь занять ее место? Ты уже думала об этом? Отталкивала и гнала мысли прочь, но думала, думала, представляла... Ты знаешь как сладко бывает в безумии? Ты знаешь как легко и спокойно плыть в его безмятежных водах....?
- Неееет, нееет, Барбарааа, не ври мне. Мне не нравится запах твоей лжи. - Я смотрю почти жалостливо, я смотрю прямо в глаза, мир становится цвета абсента. - Там, дома, маленькая хрупкая мышка чувствует себя одиноко. Ее окружает темнота, ей больно и страшно. Ей кажется что в чужих глазах - осуждение, она видит чужой страх, она видит как все притворяются. Все говорят, что мышка залижет раны, что мышка исцелится и станет прежней. Но это не так. Мышка стала другой, у мышки появились клыки, мышка вырывается из знакомой пещерки, мышку тянет посмотреть мир. Мышке хочется знать как живут где-то там, где-то за пределами ее уютной клетки.
Я шепчу это девушке почти на ушко, я смотрю на нее и в моих глазах нет жалости, которая так ей надоела, в моих глазах нет боли и сочувствия. В моих глазах усталость и тоска. Посмотри, Барбара. Что ты видишь за кровавыми губами, белой кожей и зелеными волосами? Что ты видишь за этими кругами под глазами, за кровавым следом за спиной?
Я отклоняюсь назад, прохожу к окну и прислоняюсь к самому краю, смотрю на свою рану в лунном свете. Ветер врывается в комнату, ветер вырывается из нее. Я в считанных миллиметрах от самого края, одно неосторожное движение и я упаду вниз. Я разобьюсь. А может и нет. Я столько раз умирал, но каждый раз все вновь и вновь слышали мой безумный смех.
- Так зачем ты в самом деле пришла, Барбара?
Я ковыряю свою рану, вытаскиваю из нее разошедшиеся нитки, дергаю за одну из них, рву следующую. Мне не нравится. Я капризничаю. И я знаю это состояние. Я начинаю убивать, когда оно приходит. И я точно знаю что эта ночь не обойдется без невинных жертв.