Один, два, три…
Грубый толчок в спину и Морти еле устаивает на ногах, хлопает глазами с непередаваемо тупым выражением лица и как-то не сразу понимает, что без каких-либо веских причин так быстро ни один человек бегать не может. А Рик бежит, орет благим матом и на ходу достает и заряжает портальную пушку. Мальчишка тратит слишком много времени на осознание критичности своего положения. Сначала переходит с шага на бег трусцой, просто следуя примеру родственника, и только потом, когда все-таки воочию замечает предмет опасности, ускоряется, как может. Но никакие потуги не способны изменить ход дальнейших событий. Драгоценное время потеряно, и что бы там Рик не втирал про глупость перемещения в нем, сейчас оно бы очень помогло сохранить жизнь.
Жабы-переростки – хозяева в этом измерении, и они определенно не умеют или не любят принимать гостей. Или же Санчез и здесь когда-то набедакурил до такой степени, что местные обитатели взъелись на него до яростного желания убить. Морти бы этому не удивился. Да и сейчас у него были другие, более интересные причины для удивления.
- Р-РИ-И-И-ИК! – на бегу надрывается Смит, пытаясь обратить на себя внимание деда, дабы обозначить, что вот сейчас ему жизненно необходима его помощь. Безумно хочется скорее прыгнуть в портал, скрыться в другом измерении и больше никогда и ни под каким предлогом не появляться в этом. Он знает, что все обойдется, хоть и боится сейчас до усрачки, до трясущихся колен и подкашивающихся ног, из-за чего вообще непонятно, как он все еще бежит, а не пашет носом землю. Он знает ответ на вопрос «что произойдет дальше», но не знает, что это неправильный ответ. Он – слабое звено. Он - Морти Смит – на самом деле больше никогда не вернется на Землю. И чтобы понять это, совсем необязательно обладать запредельным IQ. Достаточно просто посмотреть вперед.
Рик как будто читает мысли внука, которые тот не в силах произнести из-за сбившегося дыхания и пересохшего горла, и поспешно открывает спасительный портал. Мальчишка даже чуть улыбается при виде него. Измученно, вымотанно, однако счастливо и с толикой облегчения. Он все еще слышит страшные хлюпающе-чавкающие звуки позади себя, топот огромных лап, хищное клацанье зубов, но ничего из этого уже не пугает – у него есть фора и до портала остается не больше пяти метров. Которые превращаются в чертову непреодолимую бесконечность спустя мгновение. Морти не может поверить своим глазам, которые убеждают его в том, что Рик прыгнул в зеленую пропасть и, не дождавшись внука, закрыл ее.  Вот просто взял и закрыл! Даже не обернулся напоследок. Да и вообще ни разу за всю погоню.
Облегчение и уверенность в завтрашнем дне моментально сменяются очередной порцией панического страха. Он мешается с безысходностью, удивлением и обреченностью. Создает термоядерную смесь, и она имеет одно единственное последствие.
Смит на автопилоте добегает до того места, где был открыт портал. Все еще думает, что ему кажется, все еще верит в лучшее, прыгает на месте, топчет ногами, надеясь, что вот-вот и он провалится и окажется рядом с Риком. Тот посмеется, снова назовет Морти тупым и наивным мудаком, а он, в свою очередь будет совсем недолго злиться, приходить в чувства, сетовать на то, что у него чуть сердце от страха из груди не выскочило.
Раз, два, три…
Мир вокруг не меняется. Измерение все то же. Только гул от победного рева монстров становится все громче. Потому что ближе. Невыносимо близко.
Три, два, один.
После одного случая еще в раннем детстве, Морти больше никогда не смотрел фильмы ужасов. Ему было девять, когда Саммер предложила в отсутствие родителей посмотреть что-то «кровавое и эпичное». Разумеется, название кинокартины уже стерлось из памяти, но вот реакция организма на большую часть эпизодов точно осталась там навсегда.
Каждый раз, когда на экране кому-то с противным треском ломали кости, резали животы и шеи, заливали все вокруг литрами крови, мальчик еле сдерживал рвотные позывы. Его в прямом смысле этого слова выворачивало наизнанку и по ощущениям ломало так же, как и персонажей. Но тогда он хотел казаться смелым и сильным, поэтому терпел. Терпел, как мог.  Недолго, правда, а потом еще несколько часов не вылезал из туалета. И плохо спал не меньше недели.
Ему были отвратительны звуки, с которым ломались чужие конечности и рвались мышцы. Были невыносимы душераздирающие вопли жертв, их жалобные просьбы, заглушенные бульканьем крови в собственных глотках. Он просто н е х о т е л это слушать.
А теперь у него не было выбора. Он сам стал точно такой же жертвой из фильма – загнанный человек, без возможности хоть как-то изменить свое положение, избежать ужасной участи и уменьшить предстоящие мучения.
Первым страдает правое предплечье. Зубы монстра беспардонно вгрызаются в мясо, доходят до кости, без особых проблем перекусывают ее. И это оказывается больно. Невыносимо больно и хочется умереть сию же секунду, лишь бы не чувствовать. Морти не ожидает такого уровня боли, поэтому молчит первые несколько секунд – от шока, непонимания и отвращения к треску и чавканью. Но потом его все-таки прорывает.
Наверное, его криком можно было заглушить работающий отбивной молоток, кровью оросить небольшой участочек на заднем дворе, чтобы флора лучше росла, а вырванным мясом досыта накормить парочку бездомных собак. Он страдал так, как страдали только жертвы самых жестоких серийных убийц. Рыдал, захлебывался кровью, слезами и слюнями, пока его, словно канат, перетягивали между собой, пока сражались за лакомый кусочек еще свежей и теплой человечины. А потом в один прекрасный момент все просто померкло.

в окнах гаснет свет
как будто навсегда
уходит из-под ног
чужая планета
Глаза открываются как-то сами собой – Смиту нет необходимости за чем-то наблюдать. Мозги очень плохо соображают и неохотно вытаскивают из-под сознания причины его лежания под непривычного цвета небом с большими остроконечными звездами на горизонте. Тело потеряло всякую чувствительность и, чтобы убедиться, что все не настолько плохо, как кажется, мальчишка наивно поднимает руку и тянется к небу. К этим острым звездам, которые отделяют его от человека, которому он так слепо доверял. Он не чувствует боли, но не может не заметить, что откушен не малый кусок мяса до локтя и раздробленная кость торчит наружу. Зато ладонь цела. Ей можно взяться за воздух. А, нет, не можно. Не функционирует.

держаться за воздух,
за острые звёзды
огромного неба
коснуться рукой

Морти открывает глаза и смотрит в стену с плакатом напротив. Потом переворачивается на спину, закидывает руку за голову и уставляется в потолок. В тысячный раз он просыпается посреди ночи от болезненных воспоминаний, которые перекочевали из памяти в сон и заявляют теперь о себе не только средь бела дня. Круглые сутки в голове одно и то же, хотя, казалось бы, прошло уже столько времени, что даже все спасительные механические примочки прижились, и организм с ними свыкся. А Смит все никак не может забыть, что Рик его предал. Бросил, оставил на растерзание этим монстрам, по сути, убил собственными руками. И он не может это простить. Не может просто махнуть рукой и с улыбкой сказать "да это же Рик!" Не может, не хочет и не станет. Он должен найти его и заставить почувствовать боль, в разы сильнее той, что пережил сам. Обязан.

Легко думать о мести. Во всех красках представлять ее масштабы и последствия. Продумывать каждую деталь кровавой расправы и просто тешить себя мыслью о правильности желаемого. И невероятно трудно воплотить мечты в реальность. Почти невозможно решить задачу, не имея в условии всех необходимых данных. Как будто пункт назначения имеется, а дорога к нему превратилась в непреодолимую пропасть.  И Морти стоит над этой пропастью, не зная, то ли прыгать, то ли искать обходной путь, который может занять десятилетия.
Десятилетия – слишком долгий срок для человека, чье терпение было вытеснено обидой. Для него последний год-то, прошедший в апатичном бездействии, оказался до одури морально тяжелым, а чего уж говорить про будущее ожидание, которое может затянуться до конца жизни.
С другой стороны – а что он, собственно, может сделать со своими исходными данными, чтобы значительно уменьшить временной промежуток достижения цели? У него нет ничего, кроме портальной пушки, которую он забрал у местного Рика в день его «исчезновения». Этот блядский день был самым лучшим в жизни Морти! Тогда он, впервые с момента определения в новое измерение, почувствовал себя по-настоящему живым.
Разумеется, никуда Санчез не пропадал, старик просто влез своей рожей не в то время, не в то место. Ученый и без того до трясучки бесил Смита тем, что был его копией только в гораздо более убогом и извращенном (хотя казалось бы куда еще) исполнении. Кто знает, может, если бы в тот день он не был настолько пьян и воодушевлен желанием обосрать всех Морти на свете, то остался бы жив. Однако, если бы да кабы. Труп с заднего двора не откопать и не оживить, да и, честно говоря, Морти совсем этого не хочется. Ему там самое место.
Мальчик совсем недолго мучился совестью после убийства родственника. Его больше беспокоило то, что процесс ему понравился. Потому что, упиваться каждым болезненным стоном – неправильно. Желать видеть больше чужой крови – отвратительно. Чувствовать удовлетворение от запаха смерти – мерзко. Легко мириться с полной неадекватностью ощущений и восприятия – не по-человечески. Впрочем, он все равно больше не человек. Ни физически, ни морально. Так что наплевать.

* * *

Картинки, навязанные подсознанием во сне, быстро меняются на более приятные воспоминания. Морти даже улыбается и запрокидывает голову, чтобы посмотреть в приоткрытое окно, под которым когда-то закопал тело.
- Х-хочется верить, что тебе так же хуево, как и мне, Р-рик, – мальчишка криво усмехается и подрывается на месте, когда слышит стук, а после скрип резко открывающейся двери.
Секунда на замешательство - родители ушли на ночной сеанс в кино, Саммер осталась у кого-то из подруг, и в доме больше никого способного подняться на второй этаж и чуть ли не с пинка открыть дверь. Еще одна секунда на отрицание – перед глазами вполне себе живой Рик, которого здесь попросту не может быть. И целая вечность на испуг – чужая рука на плече горячая, пахнет пролитым алкоголем и совсем не похожа на галлюцинацию.
Тогда..какого черта?
Морти понимает ровно ничего, смотрит на пьяного вусмерть Рика и пытается собраться с мыслями.
Его не должно здесь быть. Н е д о л ж н о. Смит убил Санчеза собственными руками. Сначала избил какой-то палкой, из которой в будущем должен был получиться школьный проект, потаскал уже несопротивляющееся тело лицом по полу и вместо контрольного выстрела в голову настолько сильно сдавил чужую шею руками, что возможно даже сломал ее. В этом мальчик не был уверен, так как ничего кроме криков и шума собственной крови в ушах не слышал. Зато уверен в том, что убил непутевого родственничка. Уверен на все двести.
Поэтому внутри что-то с треском ломается.
Я что, похож на блядского призрака, а Морти? – слова словно красная тряпка для быка, секундный отсчет, дошедший до нуля или разрешающий сигнал светофора.
И ровно в это мгновение сходятся две причины, порождая коллапс, диссонанс, внутренний взрыв, и все это нет никаких сил держать в себе.
Морти грубо спихивает чужую ладонь со своего плеча и, не задумываясь, ударяет Рика по лицу. Он чувствует, как неприятно ноют костяшки пальцев, и совсем не удивляется расцветающему под ребрами непреодолимому желанию повторить. Но вместо того, чтобы замахнуться снова, мальчик поспешно осматривает помещение в поисках чего-нибудь, что окажется действеннее и сильнее кулаков.
После всевозможных книжек и шмоток, сваленных кучей на стуле, в поле зрения, наконец, попадает тарелка, что оказывается так удачно забыта после ужина в комнате, и в пару к ней прилагается какой-то столовый прибор. Смит ни секунды не сомневается, что сегодня ему везет, и в тарелке лежит именно вилка. И оказывается прав.
- Как считаешь, Р-рик, как долго т-ты проживешь с вилкой в глазу? – мальчик чуть ли не скалится, предвкушая продолжение банкета. И его вовсе не интересует ответ на заданный вопрос, ему достаточно знать, что мужчине будет больно. Это скорее отвлекательный маневр, чтобы ученый перестал уже тереть скулу, зло материться и поднял голову. Морти безумно хотелось видеть резкую перемену выражения чужих глаз, когда в одном из них неожиданно нарисуется ненадлежащий предмет.
Вилка с легкостью входит в глазницу то ли из-за приложенной силы, то ли из-за общей уязвимости органа. Для удобства Смит свободной рукой хватает Санчеза за редкую копну волос на загривке и загоняет импровизированное оружие максимально глубоко. Рывком чуть отстраняет и запрокидывает чужую голову, чтобы оценить нанесенный урон, и по широкой, совсем неверной и не нормальной улыбке можно сказать, что он доволен.

Ликование. Разрывающее изнутри торжество, ведь он выходит из этой недосхватки неоспоримым победителем. Да на эмоциях ему даже особо напрягаться не приходится, что одновременно и радует, и разочаровывает. Боже, и этот человек называл его дохляком, слабохарактерным мальчишкой, который в свои четырнадцать все никак не может вылезти из-под мамкиной юбки?! Серьезно? Ну и кто из них теперь дохляк?
Морти восторженно смотрит на то, как от уголка глаза к подбородку широкой алой лентой стекает кровь. Густая, горячая, парню даже кажется, что он чувствует осевший в ноздрях и на кончике языка запах и вкус железа. Багровые капли расчерчивают морщинистое лицо, как будто для чего-то делят на две неравные части, и, срываясь с кожи, падают, окропляют белоснежный халат.
Почти мгновенно на чистой ткани образуется восхитительный узор, сравнимый со звездами на небе и складывающимися из них созвездиями. Захочешь – рассмотришь ковш, захочешь – Северную Корону. Морти же видит среди них личного Цефея, отдавшего свою дочь в жертву морскому чудовищу. Совпадение? Возможно, но тогда оно слишком судьбоносное.
Тело в руках постепенно затихает, а вместе с тем проходит и эйфория. Мальчишке этого недостаточно, он чувствует себя неудовлетворенно, будто его насильно выдернули с вечеринки, где он только-только начал отжигать. Непреодолимое желание встряхнуть старика и привести его в чувства ради продолжения банкета, накрывает с головой. Но Смит ничего не успевает сделать. Сначала его искренне удивляют распахнувшиеся напротив глаза, потом пугает скрипучий, истерический и словно ненастоящий смех, а потом дезориентирует сильный удар по голове.
Не хватает времени, чтобы хоть что-нибудь сообразить. Звон битого стекла забирается под самую корку, отражается мощнейшим эхом внутри черепной коробки и резонирует с мыслями мальчишки. Те рассыпаются и забиваются в самые дальние углы мозга, оставляя Морти наедине с пустотой и невыносимым шумом.
В течение всего одного жалкого мгновения ему кажется, что реальность выкидывает его куда-то, где не существует таких понятий как «время» и «пространство». Там вообще много чего не существует – например, он больше не чувствует боли от впившихся в кожу лица осколков; не чувствует отвращения к себе и к человеку, бывшему когда-то самым дорогим; не видит причин быть столь обозленным на весь белый свет.  А потом его настигает новый удар, превосходящий по своей силе предыдущий, и вдребезги разбивает блаженное предобморочное состояние.
Смит пропускает момент, когда Рик хватает его за волосы и тянет наверх с такой силой, что отрывает от пола, а после впечатывает лицом в стену. Нос тут же начинает остро саднить, и дышать становится тяжело из-за сломанной перегородки. За спиной же слышатся гневные вопли деда, советующие сдаться и взмолить о пощаде.
- Да чтоб ты… - мальчишка не успевает договорить и снова встречается лицом со стеной. С губ невольно срывается болезненный стон, который тут же глушится хрипом – кровь из разбитого носа попадает в рот, глотку, забивает дыхательные пути.
От полной унизительности происходящего хочется выть в голос, скрести стену, как-нибудь извернуться и зубами перегрызть чужую сонную артерию. Но хватка на затылке слишком сильная, а временной промежуток между ударами становится все короче и короче.
Морти перестает считать количество сближений со стеной после третьего раза. Голова уже почти ничего не соображает, желудок наполняется кровью, кажущейся именно сейчас настолько тошнотворной, что хочется засунуть два пальца в рот, чтобы поскорее избавиться от нее. Вновь пытаются сработать защитные механизмы организма: боль после хрен-знает-какого-по-счету удара порождает ослепляющую вспышку перед глазами, за которой должна последовать пустота, и Морти в этом не сомневается, но в самый последний момент он намеренно цепляется за заинтересовавшие слова Рика (а Рика ли?) и удерживается от падения в спасительное небытие.
- Хочешь... Отомстить всем Рикам? – горячий шепот у самого уха опаляет кожу, вопрос заставляет замереть, сердце пропускает удар. Что за хуйню он несет?..
Предложение ученого, кажущееся наиполнейшей чушью, находит в мальчишке гневный отклик. Он собирается с последними силами, ударяет Санчеза локтем в ухо, отпихивает от себя, как только может, и тяжелым мешком валится на пол. Кое-как приподнимается на слабых руках,  поворачивается лицом к родственнику и почти вжимается спиной в стену, потому что хочет куда-нибудь исчезнуть, но деться ему попросту некуда.
- Ты кто, блядь, такой? – Морти наконец складывает два и два и понимает, что перед ним вовсе не его дед. Да, он самодовольная и эгоистичная свинья, да, он ненавидит Совет Риков и каждого ублюдка, состоящего в нем, но даже он не может предложить своему внуку такое.
От запоздалого осознания абсурдности всего произошедшего Морти бросает в дрожь. Он не может сдержать слез, но все равно старается держать хотя бы лицо – стискивает зубы и упрямо смотрит на худощавую фигуру старика, борется с желанием разрыдаться как девчонка, потому что действительно больно и отвратительно, как-то непроходимо глупо и по-идиотски все.
Может, я все-таки просто сошел с ума?

Дурдом. Единственное слово, которым можно верно описать творящееся сейчас в доме Смитов.
Живой Санчез, который больше смахивает на машину для убийств, безумно агрессивно настроенную если не против всего мира, то против своего внука точно. Ошарашенный Морти, который прижимается к стене, словно к родной. Излишне большое количество крови, размазанной по стенам, рукам, полу и одежде. И полная неестественность поведения и реакций ученого на любое действие со стороны внука.
Каждая новая улыбка Рика страшнее предыдущей, каждый новый взгляд так же безумнее предыдущего, а каждое новое движение или слово заставляет мальчишку невольно вздрагивать - он попросту не знает, каких еще ужасов можно ожидать. Казалось бы, он всадил старику в глаз вилку по самую ручку, что должно быть больно до визга, но результат выглядит так, будто его всего лишь за бока пощекотали.
- Т-т-ты - чудовище, - запинаясь и дрожа, шепчет себе под нос парень, от потрясения не в силах совладать даже с собственным языком, - эгоистичное чудовище. Чу-до-ви-ще, - и не то, чтобы Морти в последний год сомневался в этом утверждении, нет, но все это время он был уверен хотя бы в том, что имеет дело с человеком, пускай и с отвратительным характером. Но сейчас у Смита уже не остается никаких причин отрицать, что перед ним стоит нечто иное, отличное от человеческого по всем параметрам. Как две капли воды похожее на Рика, но все равно не являющееся им. И даже не являющееся любым другим из миллионов его копий. Это что-то гораздо страшнее ополоумевшего ученого. Страшнее и опаснее.
Дальнейшее развитие событий заставляет парня чувствовать себя более чем некомфортно.
Мгновение и нос перестает болеть, будто и не ломали его несколько минут назад.
Мгновение и футболка становится привычного желтого цвета без многочисленных кроваво-красных разводов.
Мгновение и Рик остается единственным человеком, на котором можно рассмотреть результаты произошедшей перепалки.
Мгновение и Морти жалеет, что родился зрячим.
К сожалению, он видел многое, путешествуя с дедом по измерениям, и смерти с расчлененкой не исключение. Но к такому парень был не готов.
От наблюдения за тем, как ученый с легкостью откусывает фаланги собственных пальцев и при этом улыбается, словно ума лишенный, становится плохо. К горлу подступает склизкий комок горечи. Смит давится вязкой слюной и закашливается, еле сдерживая рвотные позывы. Кажется, что даже дышать становится труднее – в воздух будто налили раскаленного свинца. И чтобы не стало хуже, мальчишка жмурится, заставляет себя не смотреть, но когда голос мужчины меняется, становится похожим на электронный и словно искаженный какими-то помехами и эхом, любопытство все же берет верх, заставляет открыть глаза. И не зря.
Вот вы когда-нибудь чувствовали благоговение при виде чего-нибудь? Знаете, как сильно это чувство может ввести в ступор? Знаете, как из-за него может измениться восприятие времени? Как оно может растянуться, стать тягучим, словно патока и таким же липким? Морти, например, не знал, до этого переломного, как оказалось, момента.
Силуэт родственника растворяется в мягком желтоватом свете, совершая перед этим удивительный кувырок назад, и на его месте появляется…треугольник? Да, именно треугольник в галстуке-бабочке, при цилиндре и с одним единственным глазом. Попроси кто Морти описать то, что он увидел, и он ни в коем случае не смог бы употребить слово «простой». Потому что «простое» не вызывает таких сильных эмоций одним своим видом.
Морти с серьезным запозданием воспринимает каждое чужое слово, заворожено смотря на парящее над полом существо. Его буквально пригибает к полу и обездвиживает мощной энергетикой, которая, кажется, имеет запах крови и ослепляющий лимонный цвет. Поэтому-то он и не поднимает руку, чтобы пожать протянутую. Поэтому-то он и не обращает внимания на оказавшееся на его шее ожерелье, собранное из откусанных фаланг, хотя всего минуту назад именно они почти становятся причиной выставления недопереваренного ужина на всеобщее обозрение. Все слова встают поперек горла, мысли превращаются в один плотно спутанный клубок, скрывающий под своими нитями очевидную истину – прямо здесь и сейчас жизнь подростка в корень меняется. И мальчик готов поклясться этой самой меняющейся жизнью, что видит перед собой Бога, которого весь год молил о помощи. И его ни капли не смущает странность воплощения, оболочки, даже наоборот, наводит на мнение, что так оно все и должно быть, что у всех остальных людей, читающих на ночь Библию и заучивающих ее наизусть, совершенно неверное представление Божества. А все потому что они не видели то, что видит Морти. Они не видели идеала.
Они не видели Билла Сайфера.
- Почему ты здесь? – Смит все-таки перебарывает свое оцепенение, вызванное восхищением, и спрашивает уверенно и с неподдельным интересом. Если ему все это не снится, если все это не плод поехавшего воображения, если это не галлюцинация, вызванная употреблением найденной у местного Морти наркоты, то чем он заслужил такое?