Флоренция — вторая родина Италии. Жемчужина среди всех городов Италии: прекрасные виды, богатое историческое и культурное наследие, что особенно отражено в архитектуре города. Естественность и жизненность образов в сочетании с величественной и благородной красотой.
Родина многих великих художников и скульпторов эпохи Ренессанса, что стала вдохновением, кредом самого Ганнибала.

Больше всего Ганнибал выделял эпоху Ренессанса в искусстве. Эпоху интеллигентного и художественного расцвета. Эпоху, что передавала образ идеально прекрасного и гармонически развитого человека, в котором красота тела сочеталась с духовным богатством.

Доносила мысль о том, что человек — венец творения.
Доносила действительность такой, какая она есть. Без прикрас, никакой лжи, только — обнажённая правда.
Правда, что сейчас шептала вкрадчивое и нелицеприятное: духовность легко променять на власть, славу и богатство. Устами проповедника доносится ложная вера. «Пророк» ведёт за собой людей [стадо], делая их своими рабами: послушные, они слепо внимали чужим словам. «Пророк» возносит себя в лик Святых, ставит на уровень с Богом, уверяя, что он — его уста.
Но в нём духовности нет — совершенно. Слушая его, кажется, что по венам — кровь чёрная и вязкая. Отравляет органы, сердце и душу так же, как и его слова — отравляют всех, кто их слышит.

В нём нет духовности. В нём нет — ничего. Единственное, на что он годится — быть поданным к ужину с бокалом Шато Лафит-Ротшильд. // Аромат ягод и пряные травы с кедром, танинное послевкусие — прекрасное дополнение к фуа-гра.

И точно осуждённый — повешен в святыни Флоренции, Базилике Саанта Кроче.

Ганнибал не жалеет времени и усилий. Ганнибал подготавливается тщательно, зарисовывает перед этим эскиз того, каким будет это «творение» по итогу:

Подвешенный на деревянных, расписанных балках. Руки, заведённые за спиной, перевязаны верёвкой у предплечий, локтей и запястий, точно воплощение картины Рафаэля Санти «Святой спасает несправедливо осуждённых на повешение». Только по эту душу ни один Святой не придёт. Только в этом — справедливость.
Веревки оплетены ветвями липы цветущей, на голове — венок из неё же. Символ лжи: он сам — дешёвая имитация. Во рту, вместо языка жёлтая лилия, несущая за собой тот же смысл — обмана.
Базилика в стиле готической Италии, расписанная фресками Таддео Гадди, Мазо ди Бранко и другими — идеальное дополнение для этой картины.

В его жизни не было ничего. Но в смерти будет изящество, передающее дух Ренессанса, за которым — действительность, истина не-прикрытая: последнее слово народу внемлющему.

И Ганнибал молчаливый, спокойным и собранный — хладнокровно вшивает лилию к обрезанному языку на-живую. Он берёт и отнимает у него всё, что нужно, не оставляя ни единого пятна крови на полу — где-либо. Он делает всё аккуратно, отточенными и уверенными движениями. А по окончанию отходит назад, поднимает взгляд, прежде чем уйти — запоминает завершённую работу, точно желая сверить с эскизом, убедиться в конечности результата; запечатляя в памяти. Ганнибал думает, что необходимо будет купить листья зелёного салата и бруснику — к фуа-гра.

Отредактировано Hannibal Lecter (2016-08-14 16:58:40)

Вам знакомо чувство, что за вами кто-то наблюдает? Когда ты знаешь, что нет никого, но чувствуешь, чувствуешь чьё-то невидимое присутствие.

Чувствуешь внимательный взгляд, наблюдающий за тобой незримо.

Но самое главное — чувствуешь запах.
Ганнибал ещё ребёнком понял свою «уникальность». Понял, что может чувствовать то, что не могут другие. Он безошибочно мог определить болен ли человек, мог понять — чем болен, если да. Он безошибочно мог разложить запах на его составляющие; он мог понять даже где побывал его гость, если бы пожелал. 

Но этот запах ... этот запах ни на что не был похож. И от того врезался в память особенно сильно; он в глотке и лёгких, точно клеймо собственного помешательства. Слишком неясный, но от того не менее настойчивый, первое время он не давал Ганнибалу покоя. Он преследовал его даже тогда, когда таял, точно сигнал о том, что его гость ушёл, оставляя его наедине.

Ганнибал не считал себя сумасшедшим. Но всегда чувствовал когда некто незримый появлялся рядом.
Но даже безумцы всегда осознают что делают. Разница лишь в том, что они находились в другой плоскости восприятия, отличимой от привычного, принятого обществом.

Он никогда не терял нить происходящего, реальности. Чётко осознавал всё. И никогда не делал особый акцент на мнимом или же нет [не важно] госте. В конце-концов — не обращал внимания; но всегда, где-то на подсознании, чутко ощущал малейшие изменения в запахе, окрашенном неясными и незнакомыми ему нотам. Мысленно улыбался тому коротко: это разбавляло серую повседневность и обыденность, это было его меткой; и Ганнибал не имел ничего против подобного спутника. Он не мешал. Но стоит признать, порой — терзал, волновал: это было новое, неизведанное. И не такое большое значение имело то, что в этот раз подопытным он был сам. В этом был свой интерес, своя значимость.

Ганнибал никак внешне не реагирует на чужой голос, не удивляется когда слышит; когда запах становится явственнее, отчётливее [первое мгновение даже хочется самому подойти ближе, носом провести за ухом, вдыхая полной грудью, разложить его наконец; понять]. Но он не двигается с места, продолжает разглядывать собственную работу. И совершенно не меняется в лице, точно бы и ждал — всё это время ждал — чужого прихода.

— Верное изображение нравственного безобразия — могущественнее всех выходок против него, — губы дрогнут в подобии улыбки, и он наконец поворачивается к своему гостю; одна рука в кармане, в другой — портфель из кожи панголина в котором, аккуратно упакованный контейнер с печенью подвешенного,  — слова Виссариона Белинского; русский критик, чьё влияние на литературу было очень велико. Он обладал гениальным чутьём социолога. Двести лет прошло. Но эти слова как никогда раньше имеют свой вес, не думаете?

Нравственное безобразие. Да, пожалуй это определение подходило больше всего. Уродливость души, за которой не стояло ровным счётом ничего.